– Ты знаешь, куда идти? – спросил он.

– Нет, просто хочу убраться подальше отсюда.

– Иди на юг. Там есть остановка автобуса, автобусом доберешься до Нового Орлеана. Вот. – Он запустил руку в карман брюк и вынул деньги. – Мне это здесь ни к чему.

Он протянул мне купюры.

– Спасибо, Лайл.

– Будь осторожна. Не вызывай подозрений. Улыбайся людям. Веди себя так, будто прогуливаешься после ленча, – советовал Лайл сотни раз уже продуманное – я в этом не сомневалась – для самого себя.

– В один прекрасный день я вернусь навестить тебя, Лайл. Обещаю. Если ты к тому времени сам не выберешься отсюда. А выберешься – позвони мне.

– Я не пользовался телефоном с шести лет, – признался он. Глядя вниз на него, стоящего в прачечной, я почувствовала огромную жалость к этому человеку. Теперь он казался маленьким и одиноким в капкане собственной неуверенности. – Но если все же выберусь, – добавил он, улыбаясь, – я позвоню тебе.

– Прекрасно.

– Ну давай, иди… Быстро, – скомандовал он. – Не забывай: будь естественной.

Он повернулся и ушел. Я поднялась, сделала глубокий вдох и направилась прочь от здания. Отойдя на дюжину футов или около того, я оглянулась и увидела чье-то лицо в окне третьего этажа. На солнце надвигалось облако, и образовавшаяся тень позволила разглядеть лицо мужчины.

Это был дядя Жан!

Он какое-то время смотрел на меня вниз, а потом медленно поднял руку. Я даже смогла разглядеть улыбку на его лице и помахала в ответ. Затем я повернулась и быстро, как только могла, и не оглядываясь побежала к деревьям. В здании и на участке позади меня все было спокойно. Я не слышала криков и не видела никого бегущего вслед за мной. Я ускользнула благодаря Лайлу. Я еще раз пристально взглянула на окно дяди Жана, но уже ничего не смогла разглядеть. Я повернулась и зашагала между деревьями по направлению к шоссе.

Я пошла на юг, как сказал мне Лайл, и добралась до остановки автобуса, небольшой стоянки с бензоколонкой и лавчонкой, где продавались конфеты, печенье, домашнее пралине и газированная вода. К счастью, мне пришлось ждать следующего автобуса в Новый Орлеан только двадцать минут. Я купила билет у молодой дамы, стоящей за прилавком, и скрылась внутри магазинчика, перелистывая журналы и в конце концов купив один из них только для того, чтобы не стоять на виду на улице перед остановкой в случае, если в лечебнице обнаружат мое исчезновение и пошлют кого-нибудь на поиски.

Я с облегчением вздохнула, когда автобус прибыл вовремя. Как можно спокойнее, не суетясь я вошла в его салон и, заняв свое место, углубилась в чтение журнала. Через несколько минут автобус продолжил свой путь к Новому Орлеану. Мы проехали мимо главного входа в лечебницу, и только когда он остался далеко позади, я с облегчением вздохнула. Я была так счастлива оказаться на свободе, что не смогла удержать слез. Опасаясь, что кто-нибудь может заметить это, я быстро вытерла слезы и прикрыла веки. Внезапно я подумала о дяде Жане, о его судорожном «кливер, кливер».

Стук колес по неровному покрытию шоссе выбивал в такт моим мыслям тот же напев: «кливер… кливер…»

Что он пытался сказать мне, размышляла я.


Когда на горизонте показались очертания зданий Нового Орлеана, я серьезно задумалась: стоит ли мне возвращаться домой или лучше вместо этого вернуться на протоку? Я без особого удовольствия представляла себе встречу с Дафной, но затем вдруг почувствовала такой прилив кайенской гордости бабушки Катрин, что выпрямилась, подтянутая и решительная. В конце концов, отец действительно любит меня. Я была одной из Дюма, и мое место – рядом с отцом. Дафна не имела права проделывать все это со мной. К тому времени, когда я, пересев на городской автобус, а затем на трамвай, прибыла к нашему дому, я была уверена, что доктор Черил уже позвонил Дафне и сообщил о моем побеге. Это мне стало ясно в тот момент, когда Эдгар поприветствовал меня около двери, а я только раз взглянула на него.

– Мадам Дафна ожидает вас, – сказал он, поводя глазами, чтобы показать, что не все хорошо. – Она в гостиной.

– Где отец, Эдгар? – спросила я.

Слуга покачал головой и ответил более мягким голосом:

– Наверху, мадемуазель.

– Сообщите мадам Дафне, что я отправилась наверх встретиться вначале с отцом, – распорядилась я. Эдгар широко раскрыл глаза от удивления из-за такого своеволия.

– Нет, ты не пойдешь туда, – крикнула мачеха, появляясь в дверях гостиной в тот самый момент, когда я вошла в прихожую. – Ты пойдешь прямо сюда.

Она стояла, вытянув руку, указывая на гостиную. Ее голос был холодным, требовательным. Эдгар быстро двинулся прочь и отступил в дверь, ведущую через столовую в кухню, чтобы доложить обо всем Нине. Я в этом не сомневалась.

Я сделала несколько шагов в сторону Дафны. Рука ее все еще была вытянута, и палец указывал на гостиную.

– И ты еще говоришь мне, что делать и что не делать, после того, что сделала ты?! – атаковала я, медленно двигаясь в сторону мачехи с высоко поднятой головой.

– Я сделала то, что считала необходимым, чтобы защитить эту семью, – холодно ответила она, медленно опуская руку.

– Нет, у тебя была другая цель. Ты сделала то, что считала необходимым, чтобы избавиться от меня, чтобы удалить меня от отца, – обвиняла я, встречая ее яростный взгляд таким же яростным взглядом. Дафна несколько заколебалась из-за моей агрессивности и отвела глаза.

– Ты ревнуешь из-за его любви ко мне. Ты ревновала с самого моего появления в этом доме, и ты ненавидишь меня потому, что я напоминаю тебе о большой любви отца к кому-то другому, но не к тебе.

– Это просто смешно. Это еще одна смехотворная кайенская…

– Прекрати, – закричала я. – Прекрати говорить о кайенах в такой манере. Ты знаешь правду, ты знаешь, что я не была похищена и продана какой-то кайенской семье. Ты не имеешь права изображать высокомерие. Очень немногие кайены из всех, кого я знала, опустились бы до того, чтобы проделать подобную лживую, ужасную вещь, которую ты пытаешься сделать со мной!

– Как ты смеешь кричать на меня? – сказала Дафна, пытаясь вернуть свою надменность, но губы ее дрожали, и тело тоже начала охватывать дрожь. – Как ты смеешь?

– Как смела ты сделать то, что сделала в той лечебнице? – возразила я. – Отцу станет известно все. Ему станет известна истина и…

Дафна улыбнулась.

– Ты маленькая дурочка. Отправляйся к нему наверх. Иди и полюбуйся на своего спасителя, своего папочку, который сидит в комнате брата – своем святилище, стонет и охает. Если хочешь знать, я подумываю о том, что пора и его поместить в психиатрическую лечебницу. Я не могу больше так жить.

Она шагнула ко мне с возвратившейся уверенностью.

– Кто, ты думаешь, заправлял здесь делами? Кто, ты думаешь, делает возможной всю эту жизнь? Твой безвольный отец? Ха! Что, по-твоему, происходит, когда он впадает в свою меланхолию? Может, ты полагаешь, что «Дюма энтерпрайзиз» просто сидит и ждет, пока он выберется из депрессии?

– Уж, конечно, нет, – воскликнула она, ткнув себе в грудь большим пальцем так сильно, что я даже поморщилась. – Это мне всегда приходится спасать положение. Я руководила предприятием уже многие годы. Что там говорить. Пьер даже не знает, сколько у нас денег или где они размещены.

– Я тебе не верю, – заявила я, но не так уверенно, как вначале. Дафна рассмеялась.

– Это твое дело. Отправляйся! – Она отступила назад. – Поднимись к нему и расскажи об ужасной вещи, которую я пыталась проделать с тобой, – заявила она и вновь шагнула ко мне, резко понизив голос и сузив глаза так, что остались полные ненависти щелочки. – А я объясню ему и всем, кому надо и кто желает знать, какое разрушительное воздействие ты оказывала на семью с самого своего приезда и чуть не ввергла нас всех в непоправимый семейный кризис. Я заставлю сына Андрисов признаться, что ты устраивала в художественной студии сексуальные игры, заставлю Жизель свидетельствовать о твоей дружбе со шлюхой из Сторивилля. – Ее широко распахнутые глаза застыли, прикованные ко мне, и она продолжала: – Я заставлю всех поверить, что ты была малолетней проституткой на протоке. И насколько я могу судить, так оно и было.

– Это ложь. Грязная, ужасная ложь! – воскликнула я, но Дафна не смягчилась. Ее лицо, это лицо с алебастровым цветом кожи и красивыми глазами, превратилось в каменную маску.

– Ложь ли? – Она опять скривила тонкие губы в слегка натянутой улыбке. – У меня уже есть предварительные данные доктора Черила. Он считает, что ты одержима сексом, и подтвердит это, если я захочу. А теперь ты вот взяла и убежала из лечебницы, поставив нас еще в более неловкое положение.

Я покачала головой, но невозможно было противостоять ее злобной решимости подавить мое неповиновение.

– Я пойду к папе, – проговорила я почти шепотом. – И все ему расскажу.

– Ну и иди. – Она рванулась вперед и схватила меня за плечи, чтобы повернуть к лестнице. – Иди, маленькая кайенская дурочка! Иди, пожалуйся своему папочке!

Она подтолкнула меня к лестнице, я бросила на нее гневный взгляд и, вся в слезах, бросилась наверх.

Когда я поднялась на верхнюю площадку, я увидела, что дверь в комнату дяди Жана плотно прикрыта, но мне необходимо было заставить папу поговорить со мной. Я должна была попасть в комнату. Я медленно подошла, постучала, прислонилась щекой к двери и зарыдала.

– Папа, пожалуйста… пожалуйста, открой, впусти меня. Пожалуйста, дай мне поговорить с тобой, рассказать тебе о том, что сделала со мной Дафна. Я встретилась с дядей Жаном, папа. Я была с ним. Пожалуйста, – умоляла я и продолжала тихонько рыдать. В конце концов, так и не дождавшись, чтобы он открыл дверь, я опустилась на колени и обхватила себя руками. Плечи мои вздымались от глубоких рыданий. После всего, что со мной произошло, после моих огромных усилий вернуться сюда я все еще была лишней в этом доме. Дафна все еще оставалась победительницей. Я сделала глубокий вдох и стукнулась головой о дверь. И повторяла это вновь и вновь, пока наконец дверь не открылась. Я взглянула вверх на отца.

Его глаза были воспалены, волосы растрепаны, сорочка торчала из брюк, узел галстука был распущен. Он выглядел так, будто спал в одежде. Лицо было небрито. Я с трудом поднялась на ноги и быстро вытерла слезы.

– Папа, мне надо поговорить с тобой, – произнесла я. Он взглянул на меня с глубоким отчаянием. Затем его плечи опустились, и он отступил назад в комнату, чтобы дать мне войти.

Свечи вокруг фотографии дяди Жана почти сгорели, поэтому комната была освещена очень слабо. Отец отошел к стулу и сел рядом с фотографиями. Его лицо было затенено и скрыто сгущающимся мраком.

– В чем дело, Руби? – спросил он голосом, будто потребовались все его силы, чтобы произнести эти четыре слова. Я бросилась к нему, схватила за руку и опустилась перед ним на колени.

– Папа, она отвезла меня в лечебницу сегодня утром под предлогом посещения дяди Жана в день его рождения, но, когда мы приехали туда, она устроила так, что меня закрыли в палате на замок. Она попыталась подстроить, чтобы меня оставили там. Это было ужасно, но один молодой человек помог мне убежать.

Отец поднял голову и рассматривал меня печальными глазами, в которых светился намек на удивление. С озадаченным видом и все еще со слезами на глазах он покачал головой.

– Кто это сделал?

– Дафна, – ответила я. – Дафна.

– Дафна?

– Но я смогла увидеться с дядей Жаном, папа. Я сидела с ним и разговаривала.

– Ты сделала это? – спросил он с возрастающим интересом. – Как он?

– Выглядит очень хорошо, – ответила я, вытирая слезы со щек тыльной стороной ладони. – Но он боится людей и ни с кем не разговаривает. Папа кивнул головой и опять опустил голову.

– Но я смогла заставить его сказать кое-что, папа.

– Ты смогла? – удивился он.

– Да. Я попросила его сказать что-нибудь для тебя, и он сказал «кливер». Что он имел в виду, папа?

– Кливер? Он это сказал?

Я кивнула головой. И тогда мне пришлось рассказать отцу все остальное.

– Потом он начал визжать и хвататься за голову руками. Им пришлось увести его в его комнату.

– Бедный Жан, – вздохнул отец. – Мой бедный брат. Что я наделал?! – проговорил он тяжелым ровным голосом. Одна из свечей потухла, и усиливающаяся тень сделала глаза отца еще темнее.

– Что ты хочешь этим сказать, папа? Что хотел сказать словом «кливер» дядя Жан? Имеет ли это, как сказал мне тот молодой человек, какое-нибудь отношение… к парусному спорту?

– Да, – ответил папа. Он откинулся на спинку стула и уставился вдаль. Он, казалось, погрузился в прошлое. А потом заговорил так, будто находился в глубоком трансе.