Улыбаясь, но не отвечая, Рафаэль повернулся к фрескам и подмосткам, на которых трудилось несколько его учеников.

– Перед расставанием я бы хотел уточнить, Агостино, устраивает ли вас мой выбор цветов.

– Если эти цвета выбраны Рафаэлем, мой друг, то они – дар Божий, от которого я не посмею отказаться, – ответил Киджи серьезно. В этом он не кривил душой. Однако недосказанное предупреждение осязаемым электрическим зарядом витало в воздухе: Рафаэль не должен отвлекаться на женщин, особенно на эту, которая могла захватить его драгоценное внимание. Рафаэль принадлежал правящему Риму, и этот Рим не собирался выпускать его из когтей.

– Встретимся в субботу, как всегда?

Рафаэль направился к двери. Маргарита Луги, подозревал художник, нашла бы отвратительным лицемерие мира, в котором он существовал.

– Как всегда, синьор Киджи, – ответил он. Лучше оставить опасные мысли при себе. Во всяком случае, пока. Слишком многое поставлено на карту.

6

Рафаэль сидел сгорбясь на деревянном стуле за рабочим столом. Он заканчивал рисунок пером. Пальцы были вымазаны чернилами, а мысли то и дело возвращались к событиям этой недели. Пот маленькими капельками собрался у него на бровях. Перед художником лежал эскиз к «Обращению святого Петра», заказанному Папой, но думал он сейчас о другом. Больше всего Рафаэля беспокоил Джулио Романо и страшный синяк на его лице.

В мастерской кипела работа. Натурщики всех возрастов и разной комплекции позировали в различных позах, одетые и почти обнаженные. Тела их принимали разнообразные положения, чтобы удовлетворить растущие запросы многочисленных заказчиков. Рафаэлю, трем его старшим помощникам, нескольким младшим и целой армии старших учеников приходилось трудиться не покладая рук только ради того, чтобы не захлебнуться в работе и не дать Содоме, Себастьяно и Микеланджело наступить им на пятки.

Рафаэль провел рукой по гладким темным волосам и с раздраженным вздохом откинулся на спинку стула. Ему хотелось защитить Джулио. Это рисовальщик и живописец исключительных дарований, но ему всего-навсего восемнадцать. Рафаэль знал, что Джулио Романо, как и всякий художник, очень бережет свои руки, потому что они главный его инструмент. По этой причине ни один серьезный мастер не ввяжется в драку. Выходит, дело снова в Альдо Романо. Рафаэль был в этом уверен. Он познакомился с Романо-старшим четыре года назад, когда согласился взять Джулио в ученики. Альдо был грубым и жадным человеком. Отец и сын составляли яркий контраст: один низкорослый и лысый, другой юный, с гладкой кожей, хорошими манерами, бьющей ключом молодой энергией и почти детской наивностью.

Рафаэль подумал о бесчисленных ночах, которые провел в публичных домах квартала дель Ортаччо в компании своих старших помощников, Джанфранческо Пенни и Джованни да Удине. Джулио ни разу не присоединялся к ним. Даже сейчас, повзрослев, он, работающий с утра до ночи и заслуживший право на отдых, по-прежнему подчинялся деспотической власти отца. Наверное, дело было именно в этом. С чего бы еще Джулио постоянно отказываться от дружеской компании и мужских развлечений?

Мастер отложил перо и потер лицо руками. Он слишком устал, чтобы взваливать на себя новые заботы, но Джулио зависел от него и к тому же стал его другом. Это было важно для Рафаэля. Он поднялся и подошел к мольберту, за которым сидел Джулио, наносивший мазки умбры поверх штрихов, которыми Рафаэль обозначил контуры лица пророка Исайи.

– Пойдем пройдемся, – легко предложил Рафаэль.

Джулио удивленно посмотрел на учителя. Мастер обычно не позволял себе отвлекаться в разгар напряженного рабочего дня, особенно в последнее время. Живые карие глаза Джулио тут же приняли озабоченное выражение. Для паренька, выросшего в неприглядном квартале Бокка делла Верита, потеря места, какое он нашел в мастерской, означала конец всех надежд.

– Я чем-то рассердил вас, учитель?

Рафаэль улыбнулся.

– Мне просто нужен глоток свежего воздуха, и я не отказался бы от компании.

Джулио поставил кисть в высокий стакан, вытер руки. Он с явным нежеланием выполнял просьбу учителя. За дверями мастерской, на Пьяцца Сант-Аполлония, гулял резкий, холодный ветер. Они вышли и направились вдоль низенькой стены небольшого монастыря, принимавшего на попечение сбившихся с пути истинного девиц. Оба были тепло одеты: Рафаэль кутался в плащ из черного бархата с серебряной нитью, плечи Джулио облекала накидка поскромнее, винного бархата, которая завязывалась на шее черной шелковой лентой.

Они прошли мимо окон, где в цветочных ящиках росли клематисы, жимолость и буйная герань, потом миновали большой дом с открытой лоджией. Свернули в узкий переулок, где бегала ватага оборванных и чумазых ребятишек. Рафаэль вынул из-под плаща горсть монет и бросил сорванцам. Встречая ребячьи стайки, он всякий раз отдавал им все, что имел при себе, но потом старался уйти от них как можно быстрее, будто пытался убежать от своего собственного, лишенного тепла и ласки, детства.

– Почему бы тебе не пожить какое-то время у меня? – осторожно и вежливо предложил он, когда они шагали через маленькую древнюю площадь с колодцем посредине и темными аркадами.

Джулио выглядел удивленным.

– Пожить у вас?

Перед ними лежал маленький проулок, терявшийся в бесконечном лабиринте домов, мастерских и лавчонок, в одной из которых продавали яркую майолику. Рядом стояла лавка перчаточника. Рафаэль остановился возле нее, делая вид, что рассматривает выставленный в окне товар.

– Я живу в огромном доме, построенном для того, чтобы поражать воображение гостей, а сам брожу по нему в те редкие часы, когда мне доводится там бывать, и слушаю эхо собственных шагов.

– А как же ваш слуга и горничная? Разве их присутствия вам не достаточно?

– Слуга, Людовико, живет в комнатах наверху и не показывается, если только мне не нужно помочь с одеждой. А синьорина ди Франческо-Гвацци вообще не живет в моем доме. Она готовит и убирает комнаты, а потом возвращается к своей семье в Борго Пио.

– Я… я просто видел столько карандашных портретов этой девушки на вашем столе, что подумал…

– …Подумал, что она моя любовница.

– Ну да. Она действительно очень хороша.

– Хороша. И за пару эскудо дает мне возможность ее рисовать. Но в моей постели Елена никогда не была, – легко соврал он.

То была не совсем ложь, потому что случившееся между ним и Еленой – огромная ошибка – имело место вдали от кровати. Только упоминать о сем он не стал, чтобы защитить честь Елены.

Елена ди Франческо-Гвацци происходила из некогда богатого и знатного римского рода, издавна дружившего с семейством кардинала Биббиены. Расточительность отца Елены привела к тому, что семья постепенно обеднела, приобрела скандальную известность, и в конце концов глава ее покончил жизнь самоубийством.

Кардинал, опасавшийся кривотолков, не мог взять в свой дом молодую незамужнюю женщину, поэтому настоял на том, чтобы ее нанял Рафаэль, к тому времени уже объявивший о помолвке с его племянницей. Его преосвященство рассчитывал, что Рафаэль признает необходимость такого решения и будет вести себя благоразумно. Обязанности Елены были необременительными, поскольку работа этой девушке требовалась только для того, чтобы под видом заработка получать доброхотные пожертвования, призванные спасти ее семью от нищеты.

Рафаэль до сих пор не понимал, зачем год назад позволил втянуть себя в эту игру. С тех пор как была достигнута тайная договоренность, к опасной теме больше не возвращались. Елена несколько раз позировала ему, но между ними никогда не возникало влечения. Впрочем, однажды вечером он пересек черту дозволенного. Отчасти от скуки, отчасти из-за жуткого одиночества, которое настигало его в огромном доме, где он оставался наедине со своими мыслями, сомнениями и страхами.

Однако, чем бы он ни пытался оправдать свою слабость, она была ему отвратительна. Рафаэль сам себя ненавидел. Он был мерзавец – пусть одинокий, но мерзавец.

Он был готов дать Елене денег в возмещение за то, что между ними произошло, но она бы их не приняла. Необходимость встречаться с ней каждый день стала для него не только карой, но и напоминанием о том, что за всякую игру приходится платить. Великий Рафаэль действительно мог получить все, чего бы ни захотел. Но у этого была своя цена…

– Поживи у меня, друг мой, скрась мое одиночество.

Джулио улыбнулся. Синяк под глазом приобрел отвратительный желто-сизый оттенок.

– Но моя семья, учитель…

– Как-то давно один человек сказал, что любовь и семья могут стать обузой. Особенно для художника, Джулио, – произнес Рафаэль, думая об отце. – К сожалению, он оказался прав. Стороннему человеку сложно понять, как мы живем, что рисуем и почему.

– Да, например, такому, как мой отец.

– Я тоже о нем подумал. Мне кажется, тебе будет полезно пожить вдалеке от него и его влияния.

Между ними повисло молчание, они так и шли, не произнося ни слова. Рафаэль, сцепивший руки за спиной, вежливо раскланивался с пораженными горожанами, не ожидавшими увидеть великого художника гуляющим по улице. Мужчины снимали перед ним шапки, а женщины улыбались и перешептывались, прижав пальцы к губам.

– Благодарю вас за предложение, учитель. Я ценю вашу щедрость.

– И правильно делаешь, – ответил Рафаэль с легкой шутливой гримасой, надеясь рассеять натянутость и помочь юноше побороть смущение.

Согбенная старуха в сером одеянии протянула Рафаэлю увядшую ромашку. Он улыбнулся и поклонился ей так, будто перед ним была графиня. Когда он принял у женщины цветок, ее лицо озарилось радостью.

– Дело не в живописи, – наконец произнес Джулио. – Это все мой отец.

– Понятно.

– Он говорит, что я сбился с пути истинного и что он своей рукой изгонит вселившихся в меня бесов. Только так, по его словам, я смогу стать настоящим мужчиной.

– А ты как думаешь?

Джулио вздохнул и покачал головой.

– Я и сам не знаю.

– Трудно тебе в мастерской, да? Мужчина воистину существо совершенное. А мы день за днем вынуждены работать с обнаженной натурой, рассматривать каждый мускул, каждую черточку мужского тела. А ты уже зрелый молодой мужчина.

Джулио с изумлением посмотрел на Рафаэля.

– Да нет! Дело не в этом. Я не желаю того, кого рисую, учитель, – ответил он, заливаясь краской. – Во всяком случае, не так, как ваш друг Содома!

Джованни Бацци, великолепный художник, написавший фреску в одной из спален Киджи, действительно водил дружбу с Рафаэлем. Он был даровит и приятен в общении, но такие люди, как отец Джулио, назвали бы его содомитом. Он спокойно воспринимал свое прозвище – Содома, – уверенный в том, что талант, немеркнущая улыбка и высокопоставленные друзья защитят его от любой опасности, какой были чреваты его наклонности.

– Но твой отец придерживается другого мнения? – спросил Рафаэль.

– Мой отец придерживается того мнения, какое ему удобно. Он считает, что мужчины не должны видеть других мужчин обнаженными. Он обвиняет меня в том, что я такой же, как Бацци, только потому, что я, как и он, рисую. Он говорит, что из-за любви к мужчинам Джованни теперь известен всему Риму как Содома и что вы скоро последуете его примеру!

– Надо же, а Бацци носит свое прозвище с гордостью! – засмеялся Рафаэль и, не замедляя шага, положил руку Джулио на плечо. – Говорит, что оно прекрасно отражает его сущность. Но к моей сущности оно никакого отношения не имеет. Как, впрочем, и к твоей.

– Точно.

– Ты уже достаточно возмужал, чтобы вести жизнь взрослого мужчины, Джулио. Поживи со мной, подумай о своем будущем, о том, кто ты есть и кем обязательно станешь. И учись у нас, у наших желаний и поступков. В общем, присмотрись повнимательнее к жизни художников.

– А как быть с отцом? Он же обязательно придет к вам с обвинениями.

– Предоставь отца мне. – Рафаэль заразительно улыбнулся.

– Я никогда этого не забуду, учитель. Никогда. Как я могу оправдать ваше доверие?

– Продолжай писать так, как умеешь, и учись новому вместе со всеми нами. Этого будет более чем достаточно.

7

Рафаэлю не нравилось бывать в нищем, убогом квартале дель Ортаччо, где, казалось, все стены выкрашены в темные цвета, а все кровати непременно скрипят. Как бы ни старались хозяева домов украсить свои жилища, на какие бы ухищрения ни шли женщины, этот бедняцкий район Рима, расположенный прямо над Тибром, все равно выглядел отвратительно. Когда вода поднималась, сточные воды распространяли нестерпимое зловоние. И все же куртизанки были теперь единственным средством развеяться, которое Рафаэль мог себе позволить. Работы набралось так много, что ему просто необходимо было время от времени забыться в каком-нибудь месте вроде этого. У него не имелось времени на то, чтобы обзавестись нормальной любовницей, да и Агостино оказался прав: Рафаэль был богат, знаменит, страстен и неутомим.