– В последнее время у нас очень много работы, – со вздохом произнес Рафаэль.

– Да, правда, – отозвался Джулио. Он тоже был вымотан до предела.

– Когда ты впервые появился в моей мастерской, четыре года назад, ты был очень многообещающим молодым человеком.

– Ну, я тогда был молод, – хитро отозвался Джулио. – И полон рвения.

– Мне было четырнадцать, когда я поступил в ученики. А в твоем случае все надежды, которые ты подавал, все обещания сбылись. Теперь ты прекрасный художник и не нуждаешься в наставнике.

– Но вы гораздо опытнее меня, учитель.

– Господь раздает свои дары в нужное время и по своему усмотрению. Он сам решает, когда художнику надлежит созреть для самостоятельной работы.

– Ваша похвала для меня так много значит, что, боюсь, не выдержит сердце. Я действительно работаю со всем усердием, но все же…

Рафаэль посмотрел прямо в глаза Джулио, чтобы тот понял: учитель не кривит душой и говорит со всей серьезностью.

– Вчера Джанфранческо Пенни решил, что рисунки, изображающие женщину, для сцены в Борго сделаны не тобой, а мной.

– Не может быть!

– Джулио, я хочу, чтобы ты занимался росписью и руководил работами над новой станцей от моего имени.

– Что, во всей комнате? – не поверил Джулио. Он весь подался вперед и от изумления забыл закрыть рот. Довольно долго он не знал, что сказать. – Это же заказ самого Папы для его обеденной залы!

– Я прекрасно понимаю, о чем тебя прошу. Поверь, я не стал бы этого делать, если бы ты не был готов.

– Этого не может быть! Джанфранческо и Джованни гораздо более опытны, чем я! Разве не на них следует возложить эту почетную обязанность?

– Они оба чрезвычайно талантливы, но мне нужна именно твоя помощь. Твоя техника, утонченность твоей манеры письма как нельзя лучше отражают мои представления о живописи. Твоя помощь позволит мне заняться разработкой остальных заказов.

– Выдаете мне бесценную возможность проявить себя!

– Я бы не дал ее тебе, если бы не был уверен в том, что ты для нее созрел.

– Но как? С чего мне начать?

– Я помогу тебе во всем. Мы будем встречаться каждое утро и обсуждать все идеи, композицию, детали. Как только роспись залы приобретет четкие очертания, я просто буду следить за ходом работ. – Он подался вперед. – Ты справишься, Джулио. Я в тебя верю.

– Как вы можете так сильно в меня верить?

– Я всего лишь вижу то, что перед моими глазами, – просто улыбнулся Рафаэль.

Он сделал глоток вина и стал смотреть на золотистые языки пламени в камине.

– Я видел сегодня ваши эскизы для новой Мадонны, – произнес Джулио, прерывая молчание, в котором каждый думал о своем.

Рафаэль не отрывал взгляда от огня.

– Как ты ее находишь?

– Это просто удивительно. Раньше такого никто не делал.

– Как думаешь, Его Святейшество будет доволен?

– Во всяком случае, если не картина, то уж сама Мадонна должна ему обязательно понравиться.

Джулио улыбался Рафаэлю, видя то, что учитель тщетно пытался скрыть.

– Она и правда удивительно красива. Это видно даже в самых сырых набросках.

– Да, это так Как натурщице ей нет равных.

Джулио по-прежнему не отрывал от него глаз.

– А как женщине?

Только теперь Рафаэль повернулся и посмотрел прямо в глаза ученику. Явное благоговение юноши странным образом дарило чувство безопасности мастеру, который в общении с остальным миром вынужден был вести себя крайне осторожно.

– Я помолвлен с племянницей одного из самых влиятельных людей в Риме. Мне оказана честь, о которой безродный художник из Урбино и мечтать не смеет. И, как мне недавно напомнили, ни одному художнику не удавалось еще сделать более удачную партию.

– Но вы не любите синьорину Биббиену.

– Не люблю. Но я слишком много и усердно работал, чтобы добиться всего, что есть у меня сейчас Работа – это моя жизнь.

Джулио, стараясь больше не смотреть прямо на учителя, чтобы его не смущать, пошевелил кочергой поленья в камине. Пламя разгорелось сильнее.

– Все же мне кажется, что работа и жизнь могут существовать независимо друг от друга.

– Они так давно слились для меня воедино, что иногда я и сам не знаю, где заканчивается одна и начинается вторая.

– Но вам нравится дочь булочника?

– Мне сейчас очень опасно проникаться к кому-либо нежными чувствами. – Рафаэль откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Это погубит ее репутацию и подорвет мое положение в Риме. Слишком многое поставлено на карту.

– Так вы просто встречаетесь с ней для развлечения?

– Ничего такого между нами не было. Да она бы и не позволила этого. В том-то все и дело. Она не хочет таких отношений, а я не могу предложить ей большего. – Он вскочил на ноги и тряхнул головой, откинув назад длинные волосы. – И это сводит меня с ума!

12

В последующие несколько недель Франческо Луги подал младшей дочери много поводов для размышлений, тем более что недели эти были свободны от посещений мастерской известного художника. Отец сказал ей, что она сама оттолкнула Рафаэля. Но разве у нее был выбор? Она не знала, как бороться со своим страхом. Она боялась того, что может произойти, если позволить себе отдаться чувствам, растущим в ней с неудержимой силой.

В эти нелегкие дни она часто вспоминала о матери и сожалела о том, что не может спросить мудрого и доброго материнского совета. Что бы сказала дочери Марина Луги? Она мечтала о волшебном будущем для своих девочек, но похоже ли то будущее, к которому Маргариту подталкивает жизнь, на волшебную сказку, которая виделась ее матери? Предостерегла бы она свою дочь или ободрила бы, призвав не бояться и идти навстречу судьбе?

Как мне сейчас тебя не хватает, мамочка! – эти слова чаще всего срывались с языка и наполняли ее мысли. Что бы ты обо всем этом сказала? Что бы посоветовала?

Холодным серым декабрьским утром Маргарита стояла рядом с сестрой возле стола на кухне семейной пекарни. Ее волосы были туго стянуты в узел лоскутком коричневой ткани. Тело, уже обретшее бессмертие в набросках Рафаэля, облекало простое платье из серого грубого холста, повязанное белым фартуком. Печь рядом с ней дышала жаром и ароматом свежего хлеба, а они с сестрой месили тесто в двух глиняных мисках, готовясь формовать хлебцы.

Рядом мокрый от пота Франческо длинной деревянной пекарской лопатой вынимал из печи уже готовый хлеб. Они привыкли работать вместе, и каждый знал свое дело, не нуждаясь в руководстве. Однако постоянное вымешивание, раскатывание и разделка теста возле раскаленной печи, для того чтобы напечь хлеба на весь квартал, высасывали из них почти все силы.

Маргарита наклонилась над своей миской. Ее лицо горело от жара, а мысли беспрепятственно переходили от одного воспоминания к другому. Она думала об Антонио, потом о Рафаэле. Ее чувства к ним нельзя было сравнивать между собой. Взгляд Рафаэля будил в ней дикую, безудержную энергию. Как он на нее смотрел, как внимательны были его глаза, как настойчивы! Ее тело тут же отзывалось на этот взор бурей незнакомых ощущений.

Должно быть, она потому неспособна ему противиться, что благоговеет перед ним. Ведь Рафаэль не принадлежит к числу обычных людей, чьи побуждения и поступки доступны пониманию простой девушки. Он живая легенда Рима, красивый, образованный и потрясающе умный. Им не о чем говорить, потому что каждый живет своей жизнью, у них нет и не может быть ничего общего. Но все же по неизвестной причине ей позволили приблизиться к сиянию его славы, и она дерзнула мечтать, что займется от его пламени.

Маргарита выпрямилась, вздохнула и отерла блестящую от пота бровь тыльной стороной руки. Франческо метнул в ее сторону недовольный взгляд.

– Осторожнее! Аккуратнее с тестом! Ты же знаешь, что с ним будет, если ты его слишком грубо вымесишь!

– Прости, папа.

Два старших сына Летиции играли на лестнице за кухней, и стены крохотной комнатки то и дело вздрагивали от их неистовств. Маргарита думала о своей жизни, безысходной и неизменной, и вдруг ей показалось, что серый холодный день и эти старые стены с облезающей краской поймали ее, как капкан. На глаза навернулись слезы, и она вздернула подбородок, пытаясь с ними справиться. Никогда раньше она не позволяла себе поддаться греху уныния и не собиралась делать этого и сегодня.

Потянувшись за солью для опары, которую приготовила Летиция, она заметила, что сестра и отец застыли с раскрытыми ртами. Оказалось, к ним на кухню заявился богато одетый незнакомец с седою прядью в смоляных волосах и тяжелой золотой цепью на шее. Он выглядел очень значительным в накидке из черного бархата и такой же шапочке со стеганым краем.

– Прошу простить мое вторжение. Я стучал, но мне никто не ответил, – снисходительно произнес он хорошо поставленным голосом. – Я Джованни да Удине, помощник Рафаэля, и пришел сюда с сообщением для синьорины Луги.

Маргарита вытерла руки о холщовое полотенце, лежавшее возле миски, обменялась быстрыми взглядами с сестрой и отцом и сделала робкий шаг вперед.

– Это я.

– Да, я вижу, – произнес гость, оценивающе ее разглядывая. Он явно видел ее на набросках Рафаэля, однако не разделял вкусов учителя, как Джулио Романо. Это отчетливо читалось в его взгляде. – Я пришел передать вам просьбу учителя явиться к нему в мастерскую так скоро, как это будет возможно.

– Он уже закончил Мадонну? Уже прошло несколько недель.

– К сожалению, нет, эта работа еще не завершена. Но сделано уже достаточно, чтобы он смог начать подбор красок.

Маргарита изо всех сил старалась не обнаруживать радости в присутствии этого высокого самоуверенного господина. Рафаэль пообещал ей, что пришлет кого-нибудь за ней, но прошло уже много времени, ее жизнь успела вернуться в прежнее, привычное русло, и все происшедшее с нею стало казаться ей волшебным сном.

– Не знаю, когда я смогу прийти, – солгала она, что далось ей нелегко. Этот посланник был очень самонадеян и разговаривал так, будто исход беседы ему давно известен. Кто она такая? Всего лишь очередная натурщица, не более. – Сейчас в нашей пекарне очень горячее время. Мы как раз печем фруктовый хлеб, который заказали наши постоянные покупатели. – Маргарита старалась не смотреть на отца, зная, что увидит на его лице.

– О, сестрица, мы вполне обойдемся без твоей помощи каких-нибудь пару часов, – холодно вставила Летиция.

– А как же Донато?

– Мой дорогой муж только этим утром рассказывал, что старший конюх всем хвалится своим подручным, которого приглашали в мастерскую знаменитого художника, так что еще одно посещение лишь пойдет супругу на пользу.

Значит, все решено. Маргарита колебалась всего одно мгновенье.

– Удобно ли будет вашему учителю, если мы придем в пятницу? Скажем, после полудня, когда мы закончим с последней партией хлебов?

Гость учтиво поклонился, и золотая цепь блеснула в свете печного огня.

– Мне поручено соглашаться на любое время или условие, которое вам будет угодно предложить.

– Любое? – Маргарита приподняла бровь.

– Да, ибо мой учитель придает огромное значение окончанию картины, для которой вы позировали синьорина.

Посланник Рафаэля был изысканно учтив, а необычная седая прядь чрезвычайно его красила. Однако он относился к Маргарите настороженно, да и она не почувствовала к нему никакого доверия.

– Как я понимаю, вы не разделяете выбор своего учителя, синьор да Удине, – проговорила она, провожая гостя до дверей.

– Кто я такой, чтобы одобрять или не одобрять выбор учителя? Я только слежу за тем, чтобы все его замыслы по возможности находили свое исполнение.

Маргариту смутило такое откровенное безразличие.

– Будьте так любезны, передайте ему, что я приду в мастерскую завтра к четырем часам. Надеюсь, это посещение будет последним.

– Как вам будет угодно. – Он снова кивнул. – Я передам ему все слово в слово.

Судя по тону, каким это было сказано, он считал Маргариту глупой девчонкой. Ему, определенно, не было никакого дела, появится она в мастерской или нет.


Луна отражалась от мокрой мостовой. Было пасмурно, на улице моросил дождь, Рафаэль с улыбкой распахнул двери одного из процветающих борделей в квартале дель Ортаччо. Отдав свой плащ привратнику и ступив на широкие мраморные ступени, мастер поморщился, ощутив, как дрожит натруженная рука. И когда он вместе с помощниками входил в украшенную шпалерами и начищенными до блеска медными светильниками переднюю залу, его поясница ныла, напоминая о том, как он склонялся над огромными листами бумаги, склеиваемыми в картон для фрески. Выполнить полноразмерные эскизы для новой комнаты папского дворца, изображавшие битву при Остии, с десятками фигур на втором плане, лодок и кораблей и тщательно прописанными костюмами, было не так-то просто.

До этого Рафаэль сделал шесть набросков для скульптурной группы, призванной украсить часовню Киджи в церкви Санта-Мария дель Пополо, и провел множество часов с Джанфранческо Пенни за их обсуждением. Ему также пришлось навестить место раскопок, чтобы встретиться с новыми советниками по предметам античного искусства. Затем, не заходя в мастерскую, он несколько часов провел на лесах в ватиканской станце, смывая и переделывая на фреске «Пожар в Борго» лицо одной из женских фигур, которое его не устроило.