Рафаэль споткнулся и упал на мокрые камни мостовой.

13

Не зная, насколько серьезны раны Рафаэля, Джулио и другие побоялись вести его домой, на Виа деи Коронари, которая была на другом конце города. Вместо этого они на руках отнесли мастера по темным улицам в мастерскую, а Джованни вел под уздцы его лошадь. Осторожно уложив раненого на соломенный тюфяк, Джанфранческо Пенни быстро нашел несколько бархатных накидок, которыми пользовались натурщики, и мягких подушек, чтобы подложить под голову учителя. Джулио влил в рот Рафаэля пару глотков крепкого вина – сам тот не смог бы удержать стакан в руках – и потом помог снова лечь. Пенни отер ему бровь влажной холодной тряпицей.

Джованни да Удине привел одного из папских лекарей, но еще до прихода врачевателя раздувшаяся рука была аккуратно уложена на дощечку и перевязана мягкой тканью. Больше они ничего не могли сделать для мастера. Тревога их была почти осязаемой. Все собравшиеся возле учителя знали, что может произойти с ними, если он больше не сумеет писать.

Джулио, сидевший подле Рафаэля, понимал, что все мысли наставника сейчас заняты только рукой, от состояния которой зависела будущность многих людей.

– Вы можете шевелить пальцами?

– Ну что ты, в самом деле! – отмахнулся Рафаэль от Пенни, который наклонился над учителем с озабоченным лицом. – Не делай из мухи слона.

– Но ваша рука, учитель!

– Я прекрасно понимаю, что сейчас поставлено на кон. Впрочем, как и Себастьяно.

– Его прихвостень держал в руке что-то блестящее, будто медное. Я сам видел, – сказал Джулио. – Попробуйте пошевелить пальцами.

– Больно, – признался Рафаэль, сморщившись при попытке сжать пальцы в кулак. Потом закрыл глаза и вздохнул.

– Я бы ему обе руки сломал, чтобы он никогда уже не смог держать кисти!

– Он в отчаянии, а отчаяние часто лишает людей остатков разума.

Джулио покачал головой, все еще не в силах усмирить свой гнев.

– Вы слишком добры к этому мерзавцу, учитель.

Рафаэль улыбнулся.

– Да нет, не так уж и добр. Я обыкновенный человек, как и все остальные. С той только разницей, что мне удалось ублажить сразу двух понтификов. Именно из этого рога изобилия на меня посыпались все благодеяния.

– Да, и черная зависть соперников тоже! Но он теперь даже приблизиться к вам не сможет, клянусь Господом! Или я наложу на себя руки! – поклялся Джулио.

Рафаэль очнулся от забытья, не понимая, день теперь или ночь и где он находится. Лишь двинув рукой и ощутив резкую боль, он все вспомнил. Рафаэль чувствовал, что сломана кость. Бегло осмотревшись и узнав маленькую комнатку в своей мастерской, он постепенно восстановил случившееся в деталях. Прошло два дня, но ему показалось, что минуло несколько месяцев. Лекарь Папы наложил шину из двух дощечек, зафиксировав сломанную кость, чтобы она правильно срасталась, и одновременно позаботился о том, чтобы больной не брал в руки кисти. Пустил ему кровь и оставил снадобье, которое следовало принять для восстановления сил.

Целая рука оставалось свободной, и этого оказалось достаточно, чтобы Рафаэль напился. Он страдал от физической боли и мучительных переживаний о своем будущем и благополучии множества других людей, поэтому под защитой стен крохотной комнатки было выпито море вина. Он не желал возвращаться домой и не пускал к себе людей, которые ждали его указаний. Равно как и посланников Папы, которые каждый час приходили справляться о его здоровье. Маргарита и Донато не знали об этом и явились в мастерскую к заранее оговоренному времени. Рафаэль же совершенно забыл о встрече.

Огромная мастерская была зловеще тиха, и дверь, обычно закрытая, оставалась распахнутой настежь. Холодный розовато-желтый свет струился из высоких полузакрытых ставнями окон, мастерскую, казалось, населяли одни тени. В маленькой комнате, под окном, на деревянной койке, срубленной его учениками, сидел задумчивый Рафаэль. Он смотрел в окно на древний холм Палатин.

– А где все? – робко спросила Маргарита, обменявшись коротким взглядом с Донато.

– Я отправил их по домам.

– А как же ваши заказы?

– Я сегодня не работаю, – прорычал он, даже не посмотрев в их сторону.

– Как не работали вчера и не будете завтра, судя по вашему виду.

– Глупая! – взорвался Рафаэль. – Что ты знаешь о моей жизни и моем долге?

– Прошу прощения, синьор, – вступил Донато более уважительным тоном. – Мы договорились о встрече в это время и пришли сюда, чтобы вы закончили Мадонну.

И только тогда она все увидела. Повязки, шина, ссадины.

– Господи! Вы пострадали!

– Если быть более точным, я больше не могу писать. Риму важно только это!

– Я уверена, что при должном уходе кость срастется! Вам только нужно отдохнуть!

– А что произойдет, пока я буду отдыхать? Что станет с моими заказами и моими людьми? Конечно, именно этого и хотели Себастьяно и Микеланджело!

– Может, нам вернуться в другое время, синьор Санти? – спросил Донато, чувствуя, какое напряжение сразу же охватило Маргариту и Рафаэля.

– Да, так, наверное, будет лучше всего. – Этот вежливый ответ исходил не от учителя, а от ученика, Джулио Романо, который тихо вошел, чтобы не мешать разговору, но иметь возможность вовремя вставить слово. Он один остался рядом с учителем, чтобы за ним ухаживать, в то время как все остальные были отосланы по домам.

– Оставь нас, Джулио.

– Но учитель…

– Прошу тебя, иди. И забери синьора Перацци с собой.

Донато и Джулио посмотрели друг на друга. Лицо Джулио выражало озабоченность, но он понимал, что происходит. Мужчины вышли и закрыли за собой дверь.

– Я не могу закончить свою работу, свою Мадонну, – произнес Рафаэль, оставшись наконец наедине с Маргаритой.

Он по-прежнему избегал смотреть на девушку. Не глядел на теплое платье цвета корицы, которое досталось ей от матери и украшено было одним только голубым поясом. Он не мог позволить себе смотреть на эти гладкие темные волосы цвета собольего меха, повязанные бледно-голубым платком, из-за которого ее глаза казались еще больше и выразительнее. Она же смотрела на него, на руку в лубке, которая безвольно лежала на коленях. Не думая о правилах приличия и не страшась чужого мнения, Маргарита подошла к кровати и встала рядом с ней на колени.

– Я не должен был на тебя кричать, – сказал он тихо, наконец на нее посмотрев и позволив ей увидеть свои красные, усталые глаза. – Прости меня, пожалуйста.

– Если вспомнить, что с вами случилось, это извинительно.

– Мне не нужна твоя жалость! Я ее ненавижу! – вспыхнул он снова, гневаясь больше на Провидение, чем на нее.

– Тогда что вам нужно?

– То, чего нет в моей жизни! – Он нетерпеливо отбросил волосы с лица здоровой рукой и прислонился затылком к стене. – Хочу семьи, любви, смысла в жизни. И не хочу жить только для того, чтобы работать и работать, пока не ослепну. Не хочу писать лишь в угоду чьим-то желаниям, а потом изо дня в день возвращаться в пустой дом!

– Вы не можете говорить, что пишете только для других! Я видела, как вы работаете: это у вас в крови!

Он закрыл глаза на минуту, потом открыл их снова.

– Тем не менее до последнего времени я работал утоляя чужие страсти, а не свои. Государственные мужи не находят себе покоя, пока образ их не увековечен для потомков. А тем из них, что не имеют законных детей я должен обеспечить наследие, способное пережить века! Это стало их манией. А я все разгуливаю по Риму, такой нарядный и жизнерадостный, как будто у меня нет никаких забот! Я похож на улитку, которая умирает, как только кто-то раздавит ее домик. Стоило мне повредить руку, как сразу стало ясно, что они все во мне ценят.

– Синьор Санти, я…

– А ты знаешь, каково мужчине понять свою цену? – Он тоже встал на колени, приблизившись к ней. Его глаза горели. – Каково это работать без конца, будто у тебя и нет другой жизни? Знаешь, как одиноко в этой жизни, как трудно не ведать любви только потому, что ты никого к себе не подпускал? Мне хочется бросить все и уйти далеко-далеко, прочь из этого города…

– Но вам нельзя! – Она была изумлена. – Господь наделил вас удивительным даром!

– Который в то же время стал для меня проклятием?

– Как вы можете так себя жалеть, когда вас боготворят и славят повсюду?

– Они боготворят Рафаэля, все эти женщины, столпы церкви и мирские владыки, кардиналы и князья, льстецы, даже Его Святейшество, который приходил сюда меня навестить. Всех их волнует одно: когда я смогу снова писать? Разумеется, к чему им знать о Рафаэле, который истекает кровью, плачет, боится… жаждет любви, как любой мужчина! – И в самом звучании его голоса обнажилась такая боль, что между ними вскипела волна чувства. Все изменилось.

– Я должна идти.

Маргарита попыталась встать, Рафаэль поймал ее за руку здоровой рукой.

– Пожалуйста… прошу тебя… останься!

Взгляды их встретились. Последние лучи солнечного света, проникшие сквозь длинную щель между ставнями, наложили полосы теней на его гладкое лицо. Выражение его было мрачно, но этот сумрак озаряли всполохи, прежде ей незнакомые. Ранимость. Она захватила Маргариту врасплох, как и шум внезапно хлынувшего дождя за окном. Перед ней был не великий художник, а человек.

Она покраснела под горячим взглядом.

– Если ты этого хочешь.

– Всегда оставляешь за собой последнее слово, да? – спросил он, мягко и чуть насмешливо. – Ты заставляешь меня думать о том, о чем я никогда не думал… произносить слова, которых я поклялся не говорить.

Она ответила почти шепотом, осмелев и коснувшись его руки:

– Я могу то же самое сказать и о тебе.

Маргарита оглянулась на дверь, потом снова посмотрела на Рафаэля. Оставив ее здесь наедине с мастером, Донато дал ей понять: семья хочет, чтобы она утешила великого художника, как сочтет нужным. Но теперь она не нуждалась в благословении. Что-то между ними изменилось. Маска была сброшена, и она увидела искренность. Оказывается, суждение ее было ошибочно. За образом галантного кавалера, каким хотел выглядеть в глазах мира Рафаэль, скрывался совсем другой человек. Простой, как все, сложный, как никто другой, уязвимый и одинокий.

Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Рафаэль заключил ее в объятия, будто пытаясь защитить от всего мира. Потом нежно поцеловал. Когда она ощутила близость его бедер, его груди, у нее вырвался вздох желания. Маргарита раскрыла губы навстречу его поцелую, который становился все глубже, пробуждая в ее теле мириады новые ощущений.

Рафаэль поморщился. Опустив глаза, Маргарита заметила, что он потревожил больную руку. Девушка нежно поднесла ее к своим губам и поцеловала пальцы, едва видневшиеся из-под повязки. Он снова обнял ее, прильнул губами к ее губам, здоровой рукой медленно поглаживая ее спину и все крепче прижимая девушку к груди.

Сердце Маргариты затрепетало, когда он снял с ее головы голубой платок и темные теплые волосы каскадом упали на плечи. Рафаэль подхватил шелковистую прядь вдохнул ее нежный цветочный аромат и прижал к небритому лицу, на котором уже пробивалась щетина. Он снова сморщился, но на сей раз от едва сдерживаемых желаний.

– Это лицо свело меня с ума! Боже мой, ты преследуешь меня везде, ты уже в моей крови! – бормотал он, снова находя ее губы своими губами. Он так сильно прижал ее к себе, что почувствовал, как подалось под его руками девичье тело. – Я сгораю от желания обладать тобой!

– Ты желаешь меня потому, что сегодня тебе одиноко?

– Я желал тебя с самого начала! С того самого дня это желание не покидало меня ни на минуту, и не покинет никогда! Ты не могла этого не чувствовать!

Он увлек ее за собой на деревянную кровать с грудой разбросанных подушек и осторожно снял с нее платье, потом скромную льняную сорочку. Маргарита чувствовала жар его тела, ее дыхание участилось. Она не возмутилась, увидев, что он скидывает одежду, растекшуюся красочной лужицей по плиткам пола. Ее охватила странная, приятная дрожь. Сердце билось с бешеной скоростью, кожа горела.

– Я никогда раньше не любил женщину, – шептал он. – Не любил по-настоящему.

– А теперь?

– Разве ты не видишь, что я схожу по тебе с ума? Я хочу тебя всю! И хочу, Боже милостивый, я так хочу тебя любить!

Она снова позволила ему себя поцеловать, зная, что последует за поцелуем, и желая этого всем существом. Она желала его, когда он в нее вошел. Пронзившая ее поначалу боль переросла в удовольствие, а удовольствие стало всеобъемлющим. Так, просто и искренне, она отдалась мужчине. Человеку, скрывавшемуся за маской. Отдала себя всю, тело, сердце и душу.


После, приподнявшись на локте, он посмотрел в ее лицо и помедлил мгновение, прежде чем снова ее поцеловать. Рафаэль не понимал, что с ним происходит. Да, он смело вступил в любовную игру, но оказался не готов к тому, что произошло. Как она нежно касалась его лица, когда он в нее входил. Ее пальцы были легче перышка. Когда он двигался в ней, ее глаза распахнулись еще шире, изливая любовь. Какое невыразимое наслаждение! Она так красива, так желанна… и он поймал себя на том, что хочет не только утолить свою страсть, но и доставить удовольствие ей! Ему раньше никогда не доводилось чувствовать к женщине что-то, кроме грубого вожделения, а тут его захлестнула волна чувств! Ее нежность и невинность, простой свежий запах девственного тела перевернули в его душе все вверх дном.