Диана Хэгер - Рубин Рафаэля

– Ты получишь приличную сумму, чтобы продержаться, пока не найдешь новое место, что, я уверен, произойдет очень быстро, – сказал он. Ему было больно дышать. Он прекрасно понимал: Себастьяно вмиг переманит Джулио, как только узнает, что тот свободен.

– Буду очень за это благодарен, учитель.

Ни один не двинулся с места. Рафаэль, все еще не сводя взгляда с колонны, потер ладонью о ладонь, но, несмотря на жгучее желание снова заговорить, не произнес больше ни слова. Дружбе пришел конец из-за простой служанки, в отношении которой Рафаэль однажды допустил непростительную ошибку. Теперь ему пришлось дорого за нее заплатить.

Джулио собирал свои нехитрые пожитки на Виа деи Коронари, готовясь отнести их вниз, когда в дверях появилась Елена. Теперь они снова были в доме одни.

– Вы уходите? – спросила Елена. Она стояла в дверном проеме в простом изящном платье из светло-зеленого полотна. Волосы были убраны под шапочку того же цвета, голова чуть наклонена к косяку.

– Да.

– Вы нашли себе другое место?

– Пока нет, но обязательно найду.

– Тогда почему вы не хотите подождать здесь, пока не найдете?

Он остановился и посмотрел на нее. Он все еще был расстроен и разочарован, и все эти эмоции отражались на его юном лице, как в зеркале.

– Все очень сложно, Елена.

Он впервые произнес ее имя вслух и запросто. Отзвук вибрировал в воздухе, насторожив их обоих.

– Я должен уйти отсюда, и все, – добавил он, понимая, что никогда не сможет объяснить ей настоящую причину.

Пока она внимательно всматривалась в его лицо, он смущенно тер затылок. У нее был очень проницательный взгляд.

– Я уже привыкла к вам, – удивительно искренне сказала она, обезоружив его своей прямотой. – Вы были для меня приятной компанией по вечерам.

Джулио снова повернулся к ней. Их разделял открытый сундук, стоявший в ногах кровати.

– А мне показалось, что вы стеснялись моего присутствия, – честно объявил он, неожиданно поняв, как ему важно, что она произнесет дальше. Ожидая ответа, Джулио почувствовал, как у него зашевелились волосы на затылке. Он понял, что Елена стала первой девушкой, с которой он оставался наедине. Теперь он осознал, как сильно ему этого хотелось.

– Я не была приучена к работе, но жизнь заставила меня трудиться. Кардинал Биббиена в детстве дружил с моей матерью, и она попросила его об одолжении. Поэтому, и только поэтому, я получила работу у синьора Рафаэля. Так что моя стеснительность скорее имела отношение не к вам, а к тому, что я так еще и не примирилась со своей судьбой.

Ему захотелось извиниться перед ней за то, что своей прямотой он лишний раз напомнил о падении ее семьи, но, когда Джулио открыл рот, он не смог произнести ни слова. Смятение и привычка подавлять свои чувства просто не позволили ему открыться. Молчание стало неловким. Обоим было что сказать, но ни один не находил в себе сил заговорить первым.

– Тогда желаю вам удачи, – тихо вымолвила Елена.

– Боюсь, ему будет очень одиноко без нас. Все-таки мы были ему настоящими друзьями, – подвел черту Джулио, понимая, что Рафаэль слишком занят своей возлюбленной, чтобы заметить их отсутствие. Во всяком случае, в первое время.

Серебристый предвечерний свет лился сквозь высокие сводчатые окна роскошных конюшен синьора Киджи прямо на Антонио, который убирал стойла, где содержались лучшие английские жеребцы. Несколько мужчин, в роскошных накидках из бархата и парчи и небольших шапочках, украшенных перьями и драгоценными камнями, беседуя меж собой, вошли в дверь и спокойно направились к конюху. Когда они приблизились, Антонио понял, что вышагивающий посередине господин – сам синьор Киджи. Антонио доводилось как-то видеть хозяина, но издали, а сейчас впервые посчастливилось оказаться к нему так близко, и юноша весь похолодел, кожа покрылась мурашками. Как же, ведь рядом с ним само воплощение богатства и могущества!

Мужчины вели речь о приеме с охотой, который в скором времени устраивал понтифик. Для таких празднеств обычно ставили красочные шатры, где приглашенных ожидал обильный стол. А еще для развлечения гостей там играли музыканты. Вот это жизнь, подумал юноша. У них столько свободного времени и денег, что можно запросто разговаривать, как о чем-то обыденном, о папской охоте, обозревая конюшни. Заржала лошадь, и Антонио решил, что судьба предлагает ему счастливый случай, которым грех не воспользоваться, если хочешь изменить свою жизнь к лучшему.

Антонио твердым шагом двинулся вперед, но чем ближе он подходил к знатным синьорам, тем сильнее подгибались его колени. Вот он уже мог рассмотреть серебряное шитье на их одежде и унизанные перстнями пальцы. Антонио низко поклонился, надеясь почтительностью смягчить смысл предупреждения, которое он собирался сделать.

– Прошу прощения, синьоры, – услышал он собственные слова, но голос, их произнесший, показался ему чужим. Антонио редко выражал почтение и еще реже просил прощения. Он замолчал, ожидая отклика. Но его не последовало.

– Синьор Киджи, прошу вас, – позвал он снова, собрав в кулак все скромные душевные силы.

На его счастье, он стоял на пути важных персон, так что им ничего не оставалось, кроме как остановиться перед ним. В то же мгновение он ощутил на себе пристальные и взыскательные взгляды. Его сердце забилось в груди втрое чаще, но он заставил себя сохранять спокойствие, рассчитывая, что хозяин и его гости благосклонно отнесутся к человеку, держащемуся с достоинством.

– Что такое, малый? – спросил один из них, дородный седовласый мужчина с изъеденным оспой лицом и крупным носом.

– Я хочу поговорить с синьором Киджи, наедине, смело заявил Антонио, будто просил о чем-то само собой разумеющемся. На мгновение повисло молчание, потом все четверо, включая самого синьора Киджи, рассмеялись дерзости этой просьбы.

– Возвращайся к дерьму, которое ты убираешь!

– Хватит, хватит, Фредерико, это уже лишнее, – хмыкнул Киджи и коснулся пальцем темной бородки.

– Нет, он должен знать свое место, – заспорил лысый.

– У меня к нему личный разговор касательно синьора Рафаэлло, – перебил их спор Антонио, не желая упускать счастливой возможности.

Киджи выгнул густую черную бровь.

– Похоже, эта напористость все-таки дает ему право ненадолго выбраться из стойла, – заявил он с шутливым великодушием.

– Как пожелаете, – брезгливо пожал плечами лысый. – А мы не станем опаздывать на встречу к Его Святейшеству ради этого разговора.

– Я дам ему минуту, чтобы рассказал, в чем дело.

Киджи сделал пару шагов в сторону от своих компаньонов, и Антонио последовал за ним. Теперь они стояли лицом к стойлам, за резными и расписными дверьми которых обитали самые дорогие скакуны Рима.

– Прежде чем ты скажешь хоть слово, предупреждаю: я не люблю сплетен, – заявил Киджи.

– Я пришел к вам не со сплетнями, а с новостями, которые знаю из первых рук, синьор Киджи.

– Как-то ты мало похож на человека, который мог бы ими обладать.

Вот он, момент истины! Другого шанса не будет. Антонио почувствовал, ему не хватает воздуха.

– Он спит с моей невестой, а теперь еще утверждает, что любит ее!

Киджи каркнул, запрокинул голову назад и разразился громоподобным хохотом, так что слезы показались на глазах.

– Хотел бы я получать одну из его картин каждый раз, когда слышу что-то подобное! – Он покачал головой. – Прости, мальчик…

– Меня зовут Перацци, синьор. Антонио Перацци, – сказал Антонио, чувствуя, как в нем вопреки воле поднимается волна возмущения.

– В общем, тебе будет полезно узнать, что это одна из самых старых песен, которые когда-либо звучали в Риме Антонио. Мне жаль, что ты потерял свою невесту, но, помяни мое слово, она к тебе вернется. Ей просто не останется другого выхода, когда он от нее устанет. Конечно, она уже не будет невинной, но зато сможет доставить тебе больше удовольствия под одеялом!

Киджи, все еще похохатывая, развернулся, чтобы присоединиться к друзьям. Те тоже смеялись.

– Он купил ей дом на Виа Алессандрина, – ровно произнес Антонио, теперь уже так, чтобы это могли слышать остальные. – Ее отец говорит, что она не дает ему работать ни днем, ни ночью и что теперь он редко бывает в мастерской.

Киджи остановился, неожиданно вспомнив, что уже давно наблюдал только учеников Рафаэля на лесах в папской станце, а работа над новой фреской на его собственной вилле нисколько не продвигается. Пока что он видел только картоны да мелкие эскизы. Свадьба банкира приближалась с каждым днем, а фреска, изображающая бракосочетание Амура и Психеи, должна была стать не только подарком невесте, но и украшением празднества.

Мысль о том, что Рафаэль отвлекся и не успеет закончить росписи к сроку, разозлила его.

– Чего ты хочешь?

– Вернуть свою женщину, больше ничего.

– Я тебе уже сказал, она и так вернется, когда ему надоест.

– Лучше уж раньше, чем позже. А если ее еще и проучат, это лишь пойдет ей на пользу.

– А ты не глуп, Антонио Перацци, – хищно улыбнулся Киджи, поглаживая бороду. – К тому же смел, если пришел с этим ко мне Я ценю подобные качества.

Антонио почтительно поклонился.

– Благодарю покорно, синьор.

Киджи вернулся к нему и положил руку на плечо, как старому другу.

– Могу я рассчитывать, что ты станешь моими глазами и ушами в этом деле? – тихо спросил он. – И добудешь доказательства, если это и дальше будет продолжаться?

Атонио хотел сказать, что за умеренную плату согласен на такое дело, но передумал. Не стоило торговаться со вторым человеком в Риме. Если он, Антонио, проявит достаточно ума и терпения, в свое время его усилия не останутся без награды.

Все радовались весне, кроме Его Святейшества. Папу заботили постоянно растущие долги. Он был зол на своих советников, неспособных разрешить продолжительный кризис. Ограниченность в средствах и несдержанность понтифика в тратах создала гораздо больше сложностей с продажей индульгенций, чем он ожидал. Все громче слышался ропот недовольных, и это беспокоило обычно безмятежного наместника Бога на земле. Он стал подвержен резким вспышкам гнева, которые больше напоминали припадки.

Люди, хорошо его знавшие, в общении с ним ходили по лезвию бритвы. Обычно приема у понтифика искали по утрам, чтобы застать его отдохнувшим, или после обеда, дабы он, изрядно вкусивши яств земных, лишился сил злиться. Так было и с Рафаэлем, когда он явился в залу для приватных аудиенций с двумя помощниками, которые несли недавно законченный портрет Маргариты Луги в образе Мадонны.

Джованни да Удине поставил картину на подставку и снял черную бархатную завесу. Лик Пресвятой Девы открылся всем присутствующим. Столкновение света и тьмы, простые формы, мягкие контуры, новый цвет, а в центре всего – лицо. Нежное, светящееся. И глаза, от которых не спрятаться.

Восседая на троне, Лев бросил взгляд на кардинала деи Медичи, который устроился в кресле, на тисненой коже, прибитой золотыми гвоздями. Потом пристальный взгляд понтифика вновь обратился на Рафаэля. В небольшой комнате для приватных встреч воцарилось неловкое молчание.

– Довольно ли Ваше Святейшество результатом моей работы или желает, чтобы были произведены какие-либо исправления? – наконец спросил Рафаэль, прерывая опасно затянувшееся безмолвие. Папа и его кузен продолжали смотреть на картину.

Понтифик снова воззрился на родича, потом на Рафаэля.

– Это шедевр, сын мой. Настоящий шедевр, от которого дух захватывает. Только посмотрите, как Мадонна парит на облаке, – произнес он. – Божественная и в то же время земная. Мадонна и женщина, способная испытывать живые, человеческие чувства. Она… это лицо… – Он склонил голову. – Почему-то при взгляде на нее мне хочется плакать.

– Ваше Святейшество оказывает мне великую честь такой оценкой, – почтительно поклонился Рафаэль.

– А я просто очарован. – Понтифик обернулся, скосив выпуклый глаз на Рафаэля, который стоял, сцепив за спиной руки. Ради визита к Папе художник облачился в зеленый атлас. – Так это и есть та натурщица, о которой ты говорил?

– Да.

– Мне надо было больше доверять твоему чутью, Рафаэль. Ее лицо принесет утешение и мир всем молящимся в Сан-Систо.

И его, а не предшественника, будут восхвалять за то, что Мадонна туда попадет. Она станет еще одной частью его наследия.

– Молюсь о том, чтобы Ваше Святейшество оказались правы.

– Я мудрый человек, Рафаэль, и поставлен понтификом по вмешательству Божию, так что я никогда не ошибаюсь. Моими устами говорит сам Господь. А тебе полезно к ним прислушаться.

– Ваши мудрые слова для меня на вес золота, – ответил Рафаэль тоном хорошо усвоенного смирения, чтобы потрафить тщеславию великого человека.

– Приятно слышать. – Папа улыбнулся в ответ. – Тогда позволь тебе сказать кое-что. До меня дошло, что, несмотря на строгое предупреждение, ты все же позволил себе отвлечься от работы.