Диана Хэгер - Рубин Рафаэля

Рафаэль запустил обе руки в волосы и сделал первый вдох. Легкие обожгло, будто он вдохнул не воздух, а пламя.

– Кто вам об этом сказал?

Киджи и Папа обменялись быстрыми взглядами.

– Твой помощник, – признался Киджи. – Джулио Романо недавно подошел к нам, не зная, как тебе обо всем сказать.

Рана заболела еще сильнее, будто стала глубже.

Джулио тоже? Только не он!

– Он точно видел Маргариту?

Понтифик пробормотал краткую молитву на латыни и покровительственным жестом положил пухлую руку в перстнях на плечо Рафаэлю.

– Сын мой, – мрачно промолвил он. – Известное нам о твоей женщине, увы, не оставляет места для сомнений. Джулио сказал, что хорошо знает ее лицо. Давай же теперь молиться за твою бессмертную душу и за возвращение бедной заблудшей женщины на путь истинный, где бы она сейчас ни была.

Сколько времени прошло? Дни пронеслись или часы?

Мгновения, как цвета на фреске, смешивались в одно целое. Время проплывало мимо Рафаэля, незаметное, ненужное. Или он просто не хотел знать, как долго ее не было рядом?

Он не спал и не пил вина, которое Джулио и Елена постоянно оставляли перед ним, надеясь, что оно смягчит боль, пока не затянется рана. Он не мог находиться ни в доме на Виа Алессандрина, ни у себя, на Виа деи Коронари. Оба дома хранили слишком много воспоминаний о ней и эскизов с лицами Мадонны.

Острые крючья памяти рвали его сердце, когда он бродил по городу, понурив голову в широкополой шляпе. Он не видел ни людей, ни зданий. Ему просто хотелось затеряться в лабиринте безликих улочек, спрятаться от всего, что могло напомнить о ней. Но куда бы он ни бежал, боль настигала его и там с новой силой, новыми воспоминаниями, новой мукой. Жестокая, терзающая, она не покидала его ни днем, ни ночью. Все было не так, неправильно. Его сердце не желало принимать известия, каждым ударом повторяя, что этого не могло быть. Но мысли украдкой, исподтишка просачивались в сознание. Правда ли она так рвалась за него замуж? Хотел ли этого он? Может, кто-то предложил ей больше? Или сделал это быстрее? Где Себастьяно? Его уже несколько дней не видели в Риме. Неужели она действительно не понимала, что движет этим человеком? Тут в игру вступало воображение, и перед глазами возникали картины одна страшнее другой. Разочарование на се нежном лице, когда она смотрела на него в последний раз. Обида в голосе, вызванная колкостью Папы на ее счет.

Одна из улочек, по которым шел Рафаэль, заканчивалась тупиком у каменных ступеней. Рафаэль поднялся по ним, пройдя мимо коренастого уличного торговца с лотком спелых лимонов, зазывавшего покупателей громким неприятным голосом. Через пару ступеней от него стоял босоногий мальчик с протянутой рукой. Проходя по старой римской дороге, вымощенной каменными плитами еще во времена Юлия Цезаря, Рафаэль старался отогнать от себя мучительные мысли, сожаления. Но как бы ни старался, они возвращались с удвоенной силой. Я не должен был прислушиваться к сомнениям, которые она высказывала. Надо было отвезти ее в Урбино и там на ней жениться. Я не должен был давать ей ни малейшего шанса усомниться в нашем будущем!

Эти слова повторялись снова и снова, как рефрен, не давая ему ни думать, ни есть, ни спать, ни писать. Ему казалось, что он стал грязным бездомным нищим, которые наводняют темные окрестности Борго возле папской резиденции, где он сейчас скитался. Беспомощный, потерянный и опустошенный.

Вот уже несколько дней кряду ноги сами несли Рафаэля в сады Ватикана, к большому вольеру, где обитал Ханно, гордость понтифика. Память послушно возвращалась к тем временам, когда Маргарита уговаривала его навестить несчастное животное. Она была нежна с Ханно, и тот отвечал лаской на ласку, касаясь ее плеча хоботом. Она была с ним добра, как и со всеми, кто попадался ей на пути.

– Ты, наверное, тоже по ней скучаешь? – тихо спросил он Ханно. – Не такие уж мы с тобой разные. Оба собственность Его Святейшества, загнаны в угол, выполняем его волю, лишены свободы, дома и семьи. Она видела это в тебе. Остальные замечали только твой необычный вид, она угадала твою грусть.

Кутаясь в густой мех на холодном осеннем ветру, к нему неожиданно подошла женщина. Она тихо ступала по тропинке, и Рафаэль не слышал ее приближения, пока она не оказалась рядом. Художник с испугом обернулся. Перед ним стояла Мария Биббиена в бархатном темно-синем плаще с широкими меховыми рукавами. Ее волосьг были убраны под тонкую золотую сетку. Рядом полукругом выстроились ее слуги, один из которых был уже знаком Рафаэлю. Этот малый держал под уздцы ее коня.

– Ты следила за мной? – прорычал Рафаэль, глядя на нее покрасневшими от бессонницы глазами.

– Прости, но мне показалось, что я должна с тобой поговорить, – сказала она. Ее бледные губы дрожали. – Я хотела сказать, что мне очень жаль. Правда, мне жаль, что дочь пекаря оставила тебя.

– Она не оставляла меня! – рявкнул он, напрягшись от негодования и холодного ветра, немилосердно набрасывавшегося на них обоих.

– Тогда где она?

– Не знаю! Но я никогда не поверю… – Он остановился, понимая, что не имеет никакого права выплескивать перед ней свое горе и ожидать понимания.

– Пожалуйста, – тихо произнесла она тонким голосом, – пойдем со мной домой. Я согрею тебя бокалом вина со специями, мы сядем возле огня и будем разговаривать, как делали это когда-то. Все будет прощено и забыто. Мы возобновим нашу помолвку.

– Между нами уже ничего не может быть, Мария!

– Ты так в этом уверен?

– Да.

– Но ее нет!

– Она осталась в моем сердце, – с болью выдохнул он. – Что бы с ней ни случилось, она никогда его не покинет.

Рафаэль увидел, что впалые щеки Марии покраснели и обветрились, что она дрожит, и почувствовал укол жалости. Ему было жаль, что он причинил ей боль, что когда-то по глупости играл с ее сердцем, которое потом разбил, сам того не желая. В итоге она узнала боль предательства, как и он сейчас.

– Спасибо за заботу, – грустно промолвил он, взяв ее затянутые в перчатки руки и сжав их в память о той симпатии, которую когда-то к ней испытывал. – Только сейчас я должен побыть один. Прошу тебя, оставь меня наедине с моим горем. Начни новую жизнь.

– Моя жизнь – это ты. Я была твоей нареченной а не она.

– Отпусти меня, Мария, – взмолился Рафаэль. – Умоляю, отпусти! Это единственное, о чем я когда-либо тебя просил!

– И единственное, чего я не могу тебе дать.

– Пожалуйста! Я больше не хочу причинять тебе боли!

Она коснулась рукой его щеки, глядя на него сквозь слезы.

– Это невозможно, мой Рафаэль. Больнее, чем сейчас, ты мне уже не сделаешь.

Шли дни… часы. Он бродил, искал ее. Искал покоя, но не находил. Никакой работы, никаких известий. Его окружали мысли, вопросы и воспоминания. Что оттолкнуло ее? Дул ветер, дождь заливал его одежду и лицо, капли скатывались в глаза, чтобы он не мог отличить их от слез.

Он день за днем бесцельно бродил по Риму, по холму Джаниколо, надеясь увидеть ее там, где впервые встретил. Но ее там не было, как не было ответов на его вопросы. Почему она ушла? Где она? В один из таких дней, которые казались ему десятилетиями, он стоял в одиночестве на вершине холма и грозил кулаком небу.

– Разве я не делал всего, что Ты мне говорил? Разве я не служил Тебе?… Не почитал?… Не писал для Тебя? – вопил он как сумасшедший. – Если я Тебе больше не угоден, Ты нашел, как мне это показать! Мое искусство… моя жизнь… Все закончилось с ее уходом!

Прохожие оборачивались и глазели на него, но Рафаэль не мог и не хотел ничего менять. Он не чувствовал ничего, кроме опустошения. Как высоко он взлетел! Но теперь не оставалось ничего: ни работы, ни жизни, ни любви. Все разлетелось на мелкие осколки. Все кончено. Ему пришел конец.

В пустой мастерской царила непривычная тишина. Ученики и помощники по-прежнему приходили туда каждое утро, но довольно скоро привыкли за отсутствием учителя просто сидеть и сплетничать, мыть кисти, сетовать по поводу случившегося и ждать новостей. Неожиданно все они забыли прежнее равнодушие к судьбе Маргариты Луги, женщины, которой пренебрегали. Каждый знал, что случилось, но никто не решался заговорить об этом вслух после всех язвительных речей, что были о ней сказаны. Все считали, что дочь пекаря не более чем очередное увлечение учителя, и вели себя с ней соответственно. Особенно в этом отличился высокомерный Джованни да Удине, который, захаживая в бордели предлагал всем желающим побиться об заклад насчет того, насколько долго она задержится в жизни Рафаэля Красивая, безмозглая и взбалмошная – таков был его вердикт. И как же он ошибся.

Шли дни, а новостей о Маргарите все не было. Постепенно ее таинственное исчезновение стало сказываться не только на Рафаэле, но и на всех художниках его мастерской. Он не мог ими руководить, не мог учить как не мог принести им новых заказов. Без учителя они были беспомощны. Собираясь за бутылкой выдохшегося вина, они сидели, бездеятельные и неуверенные, среди кистей и красок, надежды на счастливый исход этой истории таяли с каждым днем.

– Наверное, некоторые из нас были к ней несправедливы, – неловко пробурчал да Удине, нарушая молчание очередного бесплодного полудня.

Пенни поднял на него глаза.

– Да, мы могли бы лучше с ней обращаться, когда она бывала тут. Я вот ни разу не заговорил с ней и не улыбнулся.

– Теперь-то ясно, что учителю было с ней хорошо, – дерзнул высказаться один из самых молодых учеников, а остальные закивали, выражая молчаливое согласие.

Джулио впервые присоединился к ним, чтобы разделить с товарищами неопределенность.

– Да, она заслуживала лучшего обращения, чем удостаивалась от многих из нас, – обронил он, качая головой.

Да Удине наградил его негодующим взглядом, и на какое-то время в комнате возобладала тишина.

– Я надеюсь, ты не хочешь сказать, что она ушла из-за нас?

– Я хочу сказать, что это вполне возможно, Джанфранческо. И если она когда-либо вернется, я считаю, мы должны будем ей об этом сказать.

– Я не привык признаваться в подобных вещах, – пробурчал да Удине. – Хотя, может, ты и прав.

– Как думаешь, она к нему вернется? – спросил Пенни у Джулио, который был ближе всех к учителю. – Кажется, они действительно были счастливы вместе.

– Сдается мне, это зависит от того, где она теперь и почему там оказалась. Сейчас только Всевышний знает ответ. И я очень надеюсь, что учитель узнает его тоже, пока неопределенность не уничтожит его – и нас вместе с ним.

– Что значит – ничего не изменилось? – Кардинал Биббиена прорычал это с несвойственной ему свирепостью, растеряв весь свой лоск Он стоял рядом с Агостино Киджи в холодной огромной базилике Санта-Мария Маджиори, мимо них потоком шли прихожане после мессы.

– Увы, но это так, – пожал плечами Киджи. – Скажу больше, дело обстоит значительно хуже! Рафаэль не работает вообще. Его помощник Джулио Романо признался мне, что учитель бесцельно бродит по улицам, будто бы ищет ее, и почти не появляется в мастерской. Фрески Его Святейшества и раскопки стоят без его внимания. Конечно, его ученики, Романо, Пенни и да Удине, делали все, что могли, чтобы прикрыть его отсутствие, но, боюсь, скоро это станет невозможным. Говорю вам, ваше преосвященство, похоже, этот бедняга лишился искры Божьей.

– Из-за потери какой-то простолюдинки? Это невероятно! – прошипел кардинал.

Подобного не должно было случиться. Здесь что-то не так. Да все не так! Он хорошо все продумал! План был безупречен! Как и все остальное в его жизни. Он уже много лет носил кардинальский сан и успел привыкнуть к славе, достатку и особенно власти. А власть давала право управлять людьми и поступать с ними так, как он считал нужным. И ему категорически не нравилось, когда его лишали какой-либо из привилегий, как сейчас.

– Ты говорил с ним? Напомнил о его долге по отношению к Риму? К Его Святейшеству?

– Очень жаль, ваше преосвященство, но разбитое сердце не слушает доводов разума.

– Глупости! – рявкнул кардинал. – Где его гордость? Он же Рафаэль!

– В первую очередь он мужчина, полюбивший женщину. Ту, которая сейчас исчезла из его жизни.

Лицо Биббиены сморщилось так, будто он почувствовал мерзкий запах. Кардинал с отвращением содрогнулся.

– И что ты предлагаешь?

– Боюсь, нам ничего другого не остается, ваше преосвященство.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Ты же не хочешь сказать…

– Именно.

– Это невозможно.