Диана Хэгер - Рубин Рафаэля

Папе удалось раскрыть целый заговор, целью которого было лишить его жизни, и принял недальновидное решение наказать замысливших зло кардиналов, обложив их огромными поборами. Папа Лев отчаянно нуждался в средствах – не только на завершение строительства собора Святого Петра, но и для росписи оставшихся неукрашенными залов Ватиканского дворца. Понтифик не стал отказываться от сомнительной практики торговли индульгенциями, еще больше восстановив против себя Рим и другие недовольные его правлением итальянские города-государства. Рафаэлю постоянно отвечали, что до тех пор, пока эти серьезные затруднения не разрешатся, Папа не может заниматься никакими другими делами. А когда это случится, никто не знал.

Маргарита была согласна, чтобы их венчал любой священник, но Рафаэль настаивал на исполнении обряда самим Папой. Дело было уже не в том, что понтифик лично венчал Киджи, создав прецедент. После похищения Рафаэлю представлялось важным, чтобы Папа сам исправил свою ошибку. Для полного исцеления душевных ран Его Святейшество должен был сделать это самолично.

Время шло, они ждали, любовь и поддержка Маргариты помогли Рафаэлю вернуться к работе. Художник прилагал все силы, чтобы ускорить свадьбу, понтифик же просил его проявить терпение. На смену весне пришло лето, затем осень. Рафаэль, как обычно, работал над несколькими заказами одновременно.

За два дня до Рождества в знак примирения, доверия и дружбы Рафаэль принял от кардинала деи Медичи самый важный заказ, тем самым дав понять, что все вернулось на круги своя. Он должен был написать запрестольный образ «Преображение» для собора Сен-Жюст в Нарбоне, во Франции, куда картина будет отправлена в порядке епархиального попечительства. Эта работа по уверениям кардинала, обещала стать не только венцом творчества Рафаэля, но и основной вехой правления понтифика. Кардинал умолчал о том, что сначала Папа согласился отдать второй по значимости заказ «Воскрешение Лазаря», Себастьяно Лучиани.

Когда правда открылась, Рафаэль взлетел по ступеням лестницы в доме на Виа Алессандрина с белым от ярости лицом. Кулак его с грохотом опустился на дверь маленькой художественной мастерской рядом с их спальней, где Маргарита часто проводила обеденные часы с отцом и Легацией, предпочитая эту комнату остальным из-за прекрасного вида на площадь и прохлады. В тот день Маргарита оказалась одна. Дверь отлетела к стене, заставив весь дом содрогнуться.

– Ты не поверишь, что он выкинул на этот раз!

Маргарита встала, подол ее платья ярко-синей шелковой волной упал на пол и заструился вокруг ног.

– Что тебя так расстроило, любимый?

– Его Святейшество снова пытается мной вертеть! Из всех художников Рима он и его драгоценный кузен выбрали этого негодяя Себастьяно для писания парной к моему «Преображению» картины!

– Может быть, он пытается положить конец вашей вражде. Все-таки прошло уже столько времени, и мы с тобой только сильнее привязались друг к другу. Разве не так?

– Микеланджело ухитряется даже из Флоренции ежедневно подливать масла в огонь! Старый злобный дурак! Я не доверяю этому подхалиму, Себастьяно, и не собираюсь ему доверять! Он пытался нас разлучить!

И тут Рафаэль осекся. Когда он влетел в комнату, Маргарита стояла возле своего портрета, уже законченного – не хватало только рамы. В ее глазах блестели слезы. Он был настолько зол, что забыл обо всем на свете. Он сам оставил здесь картину, и она увидела ее завершенной впервые.

На сей раз он изобразил Маргариту излучающей чувственность. Прекрасная улыбка освещала лицо, экзотический тюрбан на голове, обнаженная грудь. Но больше всего ее взволновало другое. Палец, направленный к сердцу, украшало рубиновое кольцо. На ленте, обвивающей предплечье, проступали слова «Рафаэль Урбинский», подпись великого художника, во всеуслышание заявляющего, что женщина на портрете принадлежит ему.

– Ты его подписал? – спросила она сквозь слезы, не в силах оторвать взгляда от голубой с золотом ленты на руке. Она так и бросалась в глаза.

– Да. Я делаю это нечасто. Прежде мне это не нравилось. До тех пор, пока я не написал твой портрет. Мне казалось неуместным украшать картины собственным именем, как это любят делать некоторые художники. Но, как видишь, – улыбнулся он, и его лицо осветилось нежностью и любовью, – твой портрет не похож ни на что из написанного мною раньше. – Он страстно ее поцеловал. – И ты вдохновила меня на эти перемены, моя Маргарита, только ты!

– Никто не поверит, что картина написана тобой! Здесь ты нарушил все собственные правила живописи.

– Как, впрочем, и другие, полюбив тебя всем своим существом. Этот портрет станет символом нашей любви. – Рафаэль обнял ее. – Пусть, глядя на него, все поймут, что я любил тебя больше жизни. – Он покачал головой, потом снова заглянул ей в глаза. – Подумать только, ради тебя я пошел на поступки, на которые никогда не считал себя способным. Я стал смелее писать. Твои Мадонны, «Преображение» – всем этим я обязан тебе.

Маргарита обняла его за шею, а он обхватил руками ее талию.

– Божьей милостью и твоим терпением, теперь я принадлежу тебе без остатка, – прошептал Рафаэль и выражение лица Маргариты изменилось.

Он ее поцеловал, и в этом поцелуе Маргарита почувствовала обещание будущего, которое наконец стало определенным. Но Маргарита уже достаточно узнала сложный мир, в котором жил и работал Рафаэль, чтобы понимать: между этим вечером и днем их свадьбы может случиться все, что угодно. Она не могла позволить себе забыть об этом.

Тем не менее на следующий день был сделан очередной шаг к примирению при посредстве Маргариты и ее подруги Франчески Киджи.

– Что они здесь делают? – осведомился Рафаэль, и его лицо вспыхнуло гневным румянцем.

Вернувшись вечером из мастерской, он застал в своем доме незваных гостей, узрел в собственной гостиной чету, которую меньше всего хотел видеть. Агостино и Франческа Киджи сидели в креслах возле камина. Рафаэль замер в дверях, Маргарита тут же подошла к нему, спеша погасить вспышку возмущения искренней любовью.

– Может, ты все-таки выслушаешь его? Он же один из твоих ближайших друзей в Риме.

– Он для меня не друг, а предатель! – рявкнул Рафаэль и вылетел назад, на лестницу, прежде чем Маргарита успела его удержать.

– Этому раздору не будет конца, любовь моя, пока ты сам не решишь иначе. Теперь все в твоих руках, – сказала она, догнав его.

– Они лишили меня способности прощать, похитив тебя и заточив в тюрьме!

– Это все в прошлом, Рафаэль! Франческа – моя подруга, и мы не можем спокойно смотреть, как мужчины, которых мы любим, не разделяют с нами радость дружбы.

Рафаэль по-прежнему был разгневан, его колотила сильная дрожь.

– Он должен показать, насколько раскаивается в том, что сделал!

– Прости меня, прошу! Я был чудовищно неправ. – Этот голос принадлежал Агостино Киджи.

Рафаэль медленно развернулся и увидел банкира, который протягивал к нему руки. На лице Киджи было написано искреннее раскаяние. Рафаэль никак не ожидал подобного.

– Это ты задумал похищение?

– Нет, но виновен не меньше, чем те, кто его замыслил. Я не возражал. – Агостино сделал шаг к Рафаэлю, потом остановился, решив не торопить события. – Я не могу изменить того, что случилось, но моя вина заключается лишь в том, что я не возражал против чудовищного замысла.

– Значит, это затея Биббиены?

– Прошу тебя, я не хотел бы осуждать чужие проступки. В мои намерения входило лишь исправление собственных ошибок. Я действительно презираю себя за то, что сделал! Правда!

– Если ты ждешь, что я смогу сразу тебя простить, то заблуждаешься.

– Я был бы рад снова получить возможность общаться, а там время покажет.

Франческа и Маргарита обменялись тревожными взглядами. Никто не смел нарушить молчания, только поленья потрескивали в камине. На высоких стенах двигались тени.

– Синьора Луги тебя простила? – осторожно спросил Рафаэль.

– Говорит, что простила.

– Вы все ошибались на ее счет.

– Да.

– Если синьора Луги пожелает встречаться с твоей женой, я не стану этому противиться.

– Может, однажды ты придешь вместе с ней в наш дом, как бывало раньше?

– Там будет видно, Агостино. Я не стану зарекаться или что-либо обещать. Там будет видно.

Наступило лето, со дня похищения Маргариты прошло уже больше трех лет. Огромное и сложное «Преображение» стало очередным наваждением для Рафаэля. Зная о том, что между ним и Себастьяно объявлено открытое соревнование и у соперника работа над «Воскрешением Лазаря» продвигается значительно быстрее, он делал все, что было в его силах, чтобы не дать себя опередить. Маргарита бурно восставала против такого соперничества. Лишь отчаяние, твердила она, подгоняет Себастьяно, торопит его первым предъявить законченную работу понтифику. Ей приходилось все время напоминать возлюбленному, что он – Рафаэль, а Микеланджело Буонарроти по-прежнему не в фаворе и не покидал Флоренции.

В надежде успокоить избранника, Маргарита ежедневно показывала ему, как богата и насыщена его жизнь. Он стал частью новой семьи, и это оказывало целительное воздействие на его мятущуюся душу. Франческо и Донато теперь не только часто позировали Рафаэлю, но и ежедневно являлись в дом Маргариты на семейные ужины. Они вместе сидели за ее столом, преломляли хлеб, пили вино, спорили и смеялись, как любое счастливое семейство. Рафаэль обожал баловать маленького Маттео, помня о том, что тот любимый племянник Маргариты.

Скоро к удовольствиям семейной жизни добавилась радость дружбы: отношения с Агостино Киджи потихоньку восстанавливались. Принимая приглашения Франчески, жены Агостино, Маргарита стала часто бывать на вилле Киджи и проводила счастливые часы в компании троих ее детей, которые скоро стали считать ее тетушкой. Одно тяготило ее: несмотря на всю их страсть и прожитые вместе годы, Маргарита так и не сумела подарить Рафаэлю ребенка.

– Скажи, ты жалеешь, что мы не благословлены, как Франческа и Агостино? – однажды спросила она, лежа рядом с ним и глядя сквозь раскрытые ставни на полную луну в черном ночном небе.

Рафаэль улыбнулся.

– Это может произойти в любой день.

– У меня случались сбои в месячных, еще когда я была девчонкой. А теперь, прожив с тобой столько времени, я… На самом деле я не думала, что мне удастся родить ребенка.

Рафаэль замолчал.

– Из тебя получится замечательная мать. Я наблюдал за тобой и Маттео и просто уверен в этом, – сказал он.

– Легация была так занята со старшими мальчиками, что я начала считать его собственным сыном.

– Это заметно. – Он улыбнулся. – И он души в тебе не чает.

– Я тоже.

– Как думаешь, тебе хватит его одного? Маргарита коснулась его щеки и улыбнулась.

– Ты для меня все, в чем я когда-либо нуждалась. Больше мне от жизни ничего не нужно, – промолвила она.

Весной следующего года советники понтифика вновь поставили Рафаэля в известность, что день его свадьбы переносится. На сей раз задержка была связана с тем, что Его Святейшество был поглощен укреплением жизненно важного для Рима союза с королем Франциском I для защиты от императора Карла V. После битвы за Милан понтифик оценил всю мощь французского короля и решил, что не имеет права рисковать. Политика и внутренние распри лишили сил папу Льва, который последние два года занимался расширением Церкви, и поэтому Рафаэлю настоятельно советовали не досаждать Его Святейшеству личными просьбами.

Рафаэль снова работал в сумасшедшем ритме, его мастерская возродилась к жизни, и какое-то время он не мог думать ни о чем другом, кроме величественного образа возносящегося Христа и его апостолов. Он был так занят, что просто не обращал внимания на странные приступы дрожи, чередовавшиеся с потливостью и слабостью.

Ему некогда было болеть – так он решил.

Джулио Романо помогал в исполнении деталей огромной картины, в то время как основную концепцию придумал и воплотил Рафаэль. Он использовал Донато Перацци в качестве модели для создания образа Иисуса. Его сильное тело и мягкие черты лица как раз воплощали основную идею, которую Рафаэль желал донести до зрителя. Франческо Луги обрел бессмертие в образе святого Андрея, лысеющего, с усталым лицом. А под изображением Христа, рядом с апостолами и бесноватым мальчиком, из которого изгонялся демон, была написана женская фигура.

В самом начале, когда делались эскизы, для нее несколько раз позировала Маргарита. Приступая к работе над картиной, Рафаэль написал ее в первую очередь, как ось, основу всей композиции. Именно на ней держалось все на запрестольном образе, как и во всей его жизни.