– Ах ты, маленькая дрянь! – Он с ненавистью ударил ее по лицу, и от боли девушка едва не потеряла сознание. Виктория почувствовала, что он поднял ее и взвалил на плечо.

«Я умру, умру в собственной фотокомнате». Виктория не испытывала ярости, в душе была лишь глубокая печаль.


После бешеной гонки, во время которой он выжимал все силы из взятого напрокат автомобиля, Джереми вечером был в Лондоне. Он искренне надеялся, что телефон исправен и Луису удалось сообщить в полицию. А еще он молился, чтобы Виктория была в безопасности.

Однако, подъехав к дому рядом с Грин-парком, он, к своему ужасу, не увидел полиции перед зданием. Джереми припарковался прямо на тротуаре и ворвался в холл, где на него в изумлении уставился мистер Джарвис.

– Сообщите в полицию! – крикнул ему Джереми, бегом поднимаясь по лестнице.

– Сэр, я вынужден просить вас…

– Делайте что я вам говорю… Возможно, в квартире мисс Бредон находится убийца.

Джереми показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он наконец поднялся на четвертый этаж. В квартире было тихо. Он хотел позвонить, как вдруг почувствовал пробивавшийся из-под двери запах дыма.

Нет, не может быть, чтобы он опоздал… Джереми в отчаянии толкнул дверь. Он любил Викторию, он жаждал обладать ею. Без нее жизнь казалась ему пустой и пресной. Не может быть, что он никогда больше не увидит ее, не услышит ее голоса, смеха.

Внезапно он услышал пронзительный крик Виктории. Молодой человек снова налег плечом на дверь, и та наконец распахнулась.


Словно издалека она увидела, что дверь квартиры открылась. Знакомый голос рявкнул:

– Отпусти Викторию, Монтегю.

Голос Джереми… Словно сквозь пелену девушка увидела, что в руке у него оружие.

Рэндольф отпустил Викторию и с яростным криком бросился на Джереми. В коридоре прогремел выстрел. Рэндольф подбежал к Джереми и ударил кулаком под дых, заставив пошатнуться. В коридоре плясали отблески света и тени, отбрасываемые огнем. Его свет лишил образ Рэндольфа всего человеческого, придав ему облик демона. Он схватил руку Джереми, сжимавшую оружие. Мужчины сошлись в смертельной хватке.

Виктория попыталась подняться, но сил не было. Рэндольф ликующе закричал, когда наконец сумел вырвать из рук Джереми пистолет, но прежде чем он успел наставить его на соперника, Джереми ударил его кулаком в живот, из-за чего преступник рухнул как подкошенный.

– Виктория…

Джереми подбежал к ней и поднял.

Голова Виктории опустилась ему на грудь. Она чувствовала щекой шершавую ткань его пиджака, и это успокаивало и внушало уверенность. Словно сквозь пелену, она увидела, что Джереми ведет ее вниз по лестнице. В холле они встретили мистера Джарвиса, удивленно смотревшего на них и сказавшего что-то, однако слов девушка не разобрала.

А потом они оказались на улице, и Виктория с облегчением вдохнула свежий воздух. Вдалеке она услышала вой пожарной сирены, свист полицейских свистков. Внезапно звон разбившегося стекла и леденящий душу крик заставили ее поднять голову. На подоконнике, раскинув руки, стоял Рэндольф. На фоне вечернего неба он напоминал крылатого ангела смерти. В следующее мгновение он бросился на землю. Услышав глухой звук, когда его тело ударилось о мостовую, Виктория потеряла сознание.


Левая рука Виктории болела, словно все еще была обожжена пламенем. Она слышала цокот копыт по мостовой, чувствовала покачивание, словно ехала в движущейся карете. Чувствовала слабый запах курительного табака. Пиджак Джереми… Открыв глаза, Виктория увидела над собой его лицо. Голова ее лежала у него на коленях.

– У вас… у тебя очень болит рука? – спросил он.

– Адски… – Девушка попыталась улыбнуться, однако у нее не вышло.

– Я отвезу тебя к врачу, с которым дружен, а потом в Хемпстед, к Констанс и Луису.

– Откуда ты узнал, что Рэндольф?.. – Виктория снова услышала пронзительный крик, звон разбивающегося оконного стекла и задрожала.

– Сегодня днем я обнаружил тайник сэра Френсиса. Он был в его загородном поместье, под обрезанным тисом. Когда я увидел там шкатулку с фамилией Рэндольфа, картинка сложилась.

Виктория видела, как за окном кареты мимо проплывают яркие уличные фонари и фасады домов, окруженных высокими раскидистыми деревьями. Несмотря на боль в руке, а возможно, именно из-за нее, в голове было совершенно ясно. Девушка еще немного повернула голову, чтобы заглянуть Джереми в глаза.

– Джереми, я люблю тебя, – прошептала она, – но я не могу быть с тобой. Я влюбилась в человека, совершившего не одно убийство, – девушка судорожно сглотнула, однако почувствовала, что обязана признаться ему, – если бы не вмешался Хопкинс, их было бы гораздо больше. Кроме того, от Рэндольфа я узнала – он обнаружил документы в конторе Марчмейна, – что отец лгал мне о смерти моей матери. Она, будучи душевнобольной, жила вместе с нами, в квартире рядом с Холланд-парком. Это она была той загадочной женщиной под вуалью. Это она устроила пожар, и она же спасла меня. Я чувствую себя такой грязной из-за Рэндольфа, да еще и ложь отца… Я не могу доверять сама себе… И… Ах, Джереми, прости меня, пожалуйста, что я докучаю тебе своими чувствами. Может быть, ты вообще ничего не чувствуешь по отношению ко мне, – и Виктория смущенно умолкла.

– Конечно, стал бы я рисковать жизнью ради женщины, которая мне совершенно безразлична, возвращался бы в Лондон со всей возможной поспешностью ради того, чтобы спасти ее! И конечно же, стал бы драться с человеком, совершившим не одно убийство, ради женщины, которая ничего для меня не значит! – Джереми улыбнулся, и на миг от счастья Виктория забыла о своей больной руке.

– Я такая глупая… – пробормотала она.

– Иногда – да…

– Ты дашь мне немного времени?..

– Сколько потребуется… – с нежностью произнес он.

Усталая и счастливая, Виктория закрыла глаза, а когда Джереми взял ее за здоровую руку и погладил, их пальцы переплелись.

– Хотя я только что просила тебя дать мне немного времени, было бы здорово, если бы ты меня сейчас поцеловал, – прошептала она. – Иначе я не смогу осознать происходящее…

– Поверь мне, я люблю тебя…

Губы Джереми коснулись ее губ. Его поцелуй был нежным и одновременно страстным, знакомым и в то же время волнующим, заставив Викторию совершенно забыть о больной руке.


– Очень мило с вашей стороны, что вы пришли ко мне домой, – обратился Джереми к комиссару.

В его как обычно неубранной гостиной сэр Артур выглядел несколько неуместно, однако почему-то казался не таким строгим и сдержанным, как обычно, в нем было даже что-то человечное.

– Вы говорили с мисс Бредон, Райдер? – Комиссар опустился в кресло, с которого Джереми только что все убрал.

– Да, сэр.

Виктория отдыхала у Констанс и Луиса в Хемпстеде. Во время их разговора девушка сидела в отведенной ей гостевой комнате, в постели, облокотившись на подушки. Пока что она была еще очень бледна и несколько не в своей тарелке после опиума, который должен был облегчить боль, однако Джереми она все равно показалась очаровательной.

– Как мисс Бредон себя чувствует?

– Очень хорошо, не считая боли в обожженной руке. Как вы наверняка понимаете, она не согласилась с планом правительства замять историю о том, что герцог Монтегю был сыном проститутки и совершил несколько жестоких убийств.

Комиссар засопел, однако в этом звуке молодому человеку послышались одновременно удовлетворение и недовольство.

– Однако мисс Бредон готова пойти на сделку…

– На какую?

– Герцога официально объявляют убийцей сэра Френсиса. Например, можно сказать, что сэр Френсис шантажировал его в связи с тем, что тот жульничал в карты. Ведь это угрожало ему потерей чести.

– И чего же требует мисс Бредон взамен за то, что мы не станем сообщать о других убийствах Монтегю и обстоятельствах его рождения?

– Она хочет, чтобы мисс Кейтлин и других женщин, которые не участвовали в покушении на короля, выпустили из заключения. Кроме того, проституткам и другим женщинам должны выдать сумму, которая поможет им начать нормальную жизнь, если они того захотят. И еще посудомойке из Блейкенуэлл-манора – ее зовут Агнес – должны дать стипендию для обучения в Кью-Гарденс, чтобы она могла получить профессию садовника.

– Полагаю, убедить правительство выдать стипендию будет легче всего, – сухо заметил комиссар.

Немного помолчав, он спросил:

– Вы женитесь на мисс Бредон, Райдер? И не говорите мне, что ваши чувства меня не касаются.

Джереми окинул взглядом комнату. Его любовь к Виктории – это приключение. С его взлетами и падениями, прекрасными и болезненными моментами, но это именно то приключение, которое ему всегда хотелось пережить.

– Да, я женюсь на мисс Бредон, сэр, – произнес он, – если она того захочет.

Эпилог

Пройдя кованые ворота, Виктория оказалась на Хайгейтском кладбище и пошла по дорожке, ведущей между деревьями вдоль надгробий – каменных ангелов, крестов и урн, а также небольших мавзолеев. Вокруг могил не было оград, они стояли в высокой траве. Девушку всегда утешало, что все они находятся среди природы. Прошел дождь, и дорожка и трава были еще влажными, но теперь среди туч показалось солнце.

В сумочке у Виктории лежало письмо отца, которое она вообще-то должна была получить только в день своего совершеннолетия. Мистер Монтгомери вручил ей его заранее, поскольку пришел к выводу, что после всех этих ужасных событий минувших недель она стала достаточно зрелым человеком, чтобы прочесть его.

– Ваш отец, мисс Виктория, – подавленно произнес он, – наверняка согласился бы со мной.

Ее дедушка отозвал иск о передаче опеки. Для этого оказалось достаточно осторожного намека со стороны мистера Монтгомери насчет того, что ему известно о похождениях Изабель в Ист-Энде. Кроме того, ее семье еще предстояло пережить потрясение, связанное с тем, что Изабель была помолвлена с убийцей.

Правительство согласилось на сделку, предложенную Викторией и Джереми, обнародовав тот факт, что Рэндольф убил сэра Френсиса. Все остальные требования Виктории тоже были выполнены. Теперь девушка испытывала отвращение по отношению к Рэндольфу и ужас к его поступкам, а от того, что он лишил себя жизни, выпрыгнув из окна, она чувствовала лишь облегчение.

Сойдя с дорожки, девушка пошла по высокой траве вверх по небольшому холму. На могиле ее отца стоял простой камень, на котором были выгравированы только его имя, даты рождения и смерти. Виктория опустилась на стоявшую неподалеку скамью. Прошло почти две недели с тех пор, как Рэндольф пытался убить ее. Ей пришлось несколько дней пролежать в постели, да и сейчас она все еще была слаба. Вынув из сумочки письмо, она мгновение рассматривала свое имя, написанное витиеватым, размашистым почерком отца, затем разорвала конверт и начала читать.

Моя любимая дочь Виктория!

Когда прочтешь это письмо, ты будешь уже взрослой. Не хочу говорить тебе правду до тех пор, пока ты не станешь совершеннолетней. Я солгал тебе насчет смерти матери. Она умерла не от лихорадки, как ты всегда думала, а лишь четыре года спустя от последствий кори.

Твоя мать была любовью всей моей жизни, моей отрадой и опорой. Мы, Бредоны, наделены множеством талантов. Мы склонны к тому, чтобы наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях. Другая, темная сторона этого дара – это склонность к депрессиям и зависимостям. Я был человеком довольно жизнерадостным, однако периодически впадал в меланхолию, меня одолевало пагубное влечение к алкоголю и опиуму. Я пишу все это в прошедшем времени, поскольку, вероятно, жить мне осталось лишь несколько дней.

Любовь к твоей матери спасла меня от моей темной стороны. Твоя мать любила жизнь, не испытывая потребности в опьянении, как мы, Бредоны. Она во всем видела чудеса – в природе, в самых простых вещах, вроде предмета или луча света, пробившегося в комнату, – и она фиксировала это в своих картинах. До тех пор мне были ведомы лишь чудеса науки и мрачное очарование смерти. Твое рождение было величайшим чудом из всех, и если бы не было тебя, вероятно, после ее смерти я окончательно погрузился бы в пучину зависимостей.

В конце лета 1891 года мы поехали на каникулы в Швейцарию, где вы обе, ты и твоя мать, заболели корью. Вы были уже на пути к выздоровлению, когда твоей матери захотелось пойти на прогулку порисовать горы. Я был против, но ей так хотелось выйти на природу. Ей хотелось наконец снова рисовать, это было для нее столь же важно, как дышать. И хотя прекрасно осознавал опасность, я в конце концов уступил – моя величайшая врачебная ошибка. Болезнь твоей матери вернулась, последствием стал менингит. Несколько дней она была на грани жизни и смерти. Она выжила, но ценой потери рассудка.

Я должен был поместить ее в частный санаторий, где за ней ухаживали бы должным образом, соответствующим ее состоянию, однако не смог расстаться с ней. Вместо этого я поселил ее с санитаркой в отдельной комнате в нашей квартире неподалеку от Холланд-парка, спрятав от тебя и от слуг. Всему миру и тебе я сказал, что она умерла, и в некотором смысле так это и было. Отчетливее всего для меня это было тогда, когда она начинала рисовать. Она занималась этим часами, самозабвенно, но получались лишь детские каракули. Я больше не мог видеть ее картин, в которых было так много ее истинной, и велел снять их со стен и спрятать. Когда ты станешь совершеннолетней, тебе их передадут.