Она проснулась от ужаса.

Стальные пальцы впились ей в горло и душили. Щеки горели, а что-то горячее и влажное стекало на кружевнь простыни. Что-то резануло по руке, и рука загорелась. Она не могла двигаться, не могла закричать, она могла только лежать, застыв от страха, в то время как грубый голос снова и снова требовал:

– Рубин! Где он? Скажи мне – или ты умрешь.

Она сказала ему все, что знала.

Она умерла в мучениях, и она видела, как блестят глаза убийцы.

* * *

В день открытия выставки современных ювелирных украшений в Саванне Фейт и Уокер проснулись рано. Она включила телевизор и пошла в душ, Уокер в это время отправился за завтраком. Он вернулся в номер раньше, чем она закончила сушить волосы, Уокер держал в руках кофе и пончики, поэтому открыл дверь и закрыл ее ногой. Экран телевизора и фен одинаково претендовали на его внимание, и он не знал, на чем его остановить.

– Только что поступило сообщение от репортера Барри Миллера. Мы в прямом эфире с места убийства в гостинице «Лив оук», одной из самых респектабельных гостиниц Саванны.

Уокер стремительно ринулся к телевизору и приглушил звук. Он не хотел, чтобы Фейт услышала эту новость, но ему нужно было знать, что произошло.

Телевизионная картинка изменилась, исчезло бодрое холеное лицо ведущей. На экране появилось изображение взволнованного репортера. За его спиной было несколько полицейских машин; люди в форме перекрыли улицу. Желтая лента, ограждающая место преступления, была натянута в нескольких направлениях, как и полагается. Барри Миллер держал микрофон и смотрел прямо в камеру.

– Невозможно найти слова, чтобы описать дикость совершенного преступления. Убийца, профессионально владеющий ножом, или убийцы, очевидно, проникли в номер через окно спальни. Они зверски замучили жертву. Погибшая, чье имя пока не называют, получила эту комнату благодаря отмене заказа, который был оформлен на имя другого человека.

Полиция потрясена зверским преступлением. Никто ничего не видел и не слышал. Хотя у жертвы взят бумажник и сейф внизу ограблен, полиция не считает, что именно это являлось поводом для убийства. Сейчас разыскивают бывшего мужа жертвы и бывшего бойфренда для проведения допроса.

Мы будем следить за событиями и информировать вас по мере их развития. Барри Миллер, с места убийства в «Лив оук».

На экране снова появилась студия. Уокер быстро прошелся по разным каналам, но ничего больше не нашел. Он выключил телевизор. Фен умолк через секунду.

– Почему ты выключил телевизор? – спросила Фейт, выходя из ванной. – Я хотела узнать, попала ли выставка в местные новости.

Уокер посмотрел на нее и с трудом выдохнул. Фейт оделась для работы. Высоченные каблуки. Свежая шелковая блузка, которая подходила к ее серебристо-синим глазам. Юбка из шелка-сырца и жакет более темного оттенка синего цвета, гладкие волосы цвета летнего солнца. Она прицепила брошь собственной работы, в которой сочетались опалы и прекрасный черный жемчуг. Чудесный дизайн, в котором не угадывалась ни раковина, ни море, но возникала мысль и о том и о другом.

– Я думал, ты хотела посидеть у реки и спокойно позавтракать, перед тем-как отправиться в толпу народа, – сказал Уокер. – Это по-настоящему здорово.

Она взяла свою сумочку и направилась к двери.

– Чего же ты ждешь?

Гулять вдоль берега, по меркам Сиэтла, сейчас было самый раз, Фейт и Уокер могли увидеть в воздухе свое собственное дыхание. Не слушая ее возражений, он снял куртку и положил ее на скамейку, заявив, что Фейт не может показы вать красивые драгоценности в грязной юбке.

В предощущении суматохи торгового шоу Фейт была благодарна Уокеру за легкие, спокойные, дружеские отношения. Сейчас ей не надо волноваться, о чем-то говорить или развлекать его. Ему хватало собственных мыслей с самого утра. В блаженном настроении она съела все до крошки пончики и выпила кофе с корицей.

Там, где солнечный свет проникал через листья дуба и кружевные изгибы испанского мха, солнце грело достаточно сильно. Уокер не замечал этого. Он думал о телевизионных новостях. От мыслей, которые крутились в голове, ему было не до улыбок, но он держался осторожно, чтобы Фейт ничего не заподозрила.

– Как называлась гостиница, в которой ты собиралась остановиться? – праздным тоном поинтересовался Уокер.

– «Лив оук». У меня была заказана Золотая комната. Считается, что она в точности повторяет спальню южной красавицы 1840-х годов. – Она отпила еще глоток кофе. – А что? Почему ты спрашиваешь?

Зевая, Уокер потянулся и подставил лицо солнцу. Но от этого ему не стало теплее.

– Арчер будет ждать от меня отчет, а я не могу вспомнить название. – Не совсем правда, но и не чистая ложь. Ему скоро предстоит связаться с Арчером, и название гостиницы – «Лив оук» – он непременно произнесет. – Ну как, ты готова идти?

– Еще глоток-другой.

Уокер взял свою бумажную кофейную чашку и салфетки и засунул их в пакет из-под пончиков. Ходить ему сегодня было гораздо легче, чем вчера, – умелые руки Фейт сделали свое дело. Конечно, после массажа ему пришлось промучиться несколько часов, прежде чем он уснул, но он сам в этом виноват, а не она. Она ведь ничего не предлагала ему, кроме лечебного массажа… ничего более чувственного.

Он говорил себе, что так лучше всего. Мозги соглашались, а вот тело – никак.

Фейт допила кофе, облизала губы и вздохнула. В городе, где пьют ледяной чай и кофе из кофеварки, ее спутник нашел-таки место, где варят эспрессо. Сам он пил крепкий южный кофе.

– Готова как никогда, – сказала она, сминая бумажную чашку.

– Не совсем.

– То есть?

Большой палец Уокера легонько коснулся уголка ее рта.

– Крошки.

Сердце Фейт заколотилось. Потом понеслось вскачь. Прикосновение было случайным, ненамеренным, необязательным, вовсе не соблазнительным, но от него голова ее закружилась. Она спрашивала себя: каково это – быть его любовницей? Она задавала себе этот вопрос вчера, когда рассматривала и поглаживала его удивительно мускулистое бедро.

– Гм, благодарю. Как моя помада – держится?

Его темно-синие глаза внимательно, хотя и лениво прошлись по ее накрашенным губам. Фейт показалось, что он снова прикоснулся к ней.

– С такого расстояния – вполне нормально, – сказал он через секунду. – Но тебе лучше убедиться в этом самой. Твои губы яркие сами по себе, и мне трудно определить, где они, а где помада.

Фейт вскочила.

– Люди будут; смотреть на: мои: украшения, а не на меня!

– Женщины – конечно. – Он подхватил свою спортивную куртку, встряхнул ее и надел. – Мужчинам нравится твоя экипировка. Вся такая бледная, шелковистая и притягательная. И эти высокие каблуки… – Он медленно покачал головой. – Сладкая моя, из-за этих туфель у тебя такие ноги… Они просто повергают в грех…

Фейт оглядела себя. Она оделась так, потому что ей, в этом было удобно, а пиджак прихватила на всякий случай. Туфли же остались у нее с того времени, когда она была влюблена в Тони и носила достаточно высокие каблуки, чтобы придать ногам чувственный изгиб.

– Кто бы знал, что эти каблуки делают с моими ногами, – заметила Фейт. – К концу дня я буду просто рыдать.

– Тогда зачем их надевать?

– С такими каблуками у меня ноги не кажутся худыми.

– Худыми? – Уокер чуть не потерял дар речи. – Ты давно проверяла зрение?

– Нет.

– Попробуй сходить к другому окулисту. Твои ноги… – Уокер запнулся, а про себя подумал: «Вполне хороши, чтобы заставить вспотеть ладони любого мужчины». – Ноги как ноги, – продолжал он. ѕ Обе достают до земли?

– В общем-то да.

– Ну и хорошо. В чем же дело? Какие могут быть вопросы?

Она улыбнулась и протянула ему руку, прежде чем успела подумать.

– Пойдем. Помоги мне устроиться в моем закутке на выставке.

Он и без её просьбы собирался это сделать. Прекрасно. Чем дольше он находился рядом с ней, тем непринужденнее Фейт держалась. К концу дня она, должно быть, станет обращаться с ним так же, как с братьями.

В этом был и положительный момент; работа по охране рубинов становилась проще. Им с Фейт придется жить бок о бок до самого возвращения в Сиэтл. Поэтому лучше играть в брата и сестру, чем в любовников. Все, что он должен делать, продолжал он анализировать ситуацию, – заставлять себя не прислушиваться к тому, как она раздевается, абстрагироваться от запаха гардений, исходящего от нее, не считать ее вздохи и не замирать от ее дыхания во сне.

Уокер встал. Он сделал это медленнее, чем обычно. На каком-то подсознательном уровне он ощущал, что Фейт не воспринимает его как мужчину, поэтому ему ужасно хотелось переговорить с глазу на глаз с ее экс-женихом.

Подавляя гнев, Уокер выбросил остатки от завтрака в мусорный бак на берегу. Он подхватил трость одной рукой, а другой небрежно взял Фейт за руку. Вместо того что сплести свои пальцы с ее пальцами сильно и крепко, как ему хотелось, он нежно сжал их, а потом отпустил.

– Пойдем, – сказал он. – Давай на выставке устроим шоу, покажем, что такое настоящие драгоценные украшения.

Он поднял алюминиевый кейс; в нем лежали девять из десяти вещей, которые Фейт Донован выставит на экспозиции, Десятая – рубиновое ожерелье – находилась в неплохой компании с мужскими драгоценностями Уокера. Они, кстати, были сейчас не менее твердыми, чем камни. Эти ее туфли на самом деле следует объявить вне закона, как и аромат, исходящий от нее, – он слишком сексуальный. А эти невинные глаза… Уокер покачал головой.

– Твоя нога все еще плохо гнется? – спросила Фейт, глядя на натянутое лицо Уокера.

Он едва не спросил ее которая. Но быстро спохватился.

– Гораздо лучше.

– Я поработаю над ней сегодня вечером.

– Нет необходимости.

– Не лишай меня удовольствия. Мне нравится наблюдать за тобой, когда ды скрежещешь зубами и мужественно страдаешь, не проронив ни звука. Я чувствуй себя сильной, раз могу довести мужчину почти до слез.

– Я знал, что ты садистка, – сказал Уокер, но пря этом улыбнулся. Его нога действительно болела меньше.

Еще до того, как Фейт и Уокер отошли от скамьи, прилетела стайка воробьев и принялась собирать крошки. Маленькие, птички почти уселись на носки туфель Фейт.

– Смелые какие, да? – засмеялась она.

– Они не могут себе позволить быть застенчивыми. Большие птицы их опередят. Поэтому им надо драться за удачу.

– Едва ли это справедливо.

Он искоса взглянул на нее:

– А почему ты думаешь, что борьба за выживание вообще справедлива?

Она открыла рот, вздохнула и сказала:

– Точно не знаю, но надеюсь, что это так.

Уголок его рта приподнялся,

– Надейся на что хочешь, моя сладкая. Только держи в это время свои глаза широко открытыми.

Уокер прислонился к стенке нежно-розового цвета выставочной секции Фейт. Демонстрационный зал был размером с большой вестибюль гостиницы. Деловые встречи происходили возле экспозиций ювелиров. В центре стояли диван с красивой обивкой, стулья, которые окружали изящные столики красного или вишневого дерева. Вся мебель была антикварной. Цветы, равно как и фонтаны, напоминали о весне и поднимали настроение. Шампанское и свежие фрукты ждали своего часа в дальнем конце зала. Их местоположение предполагало, что голодные посетители будут вынуждены пройти через все экспозиции, чтобы добраться до игристого напитка. Струнное трио играло Баха, большей частью тихие фуги, чтобы клиентам удобно было разговаривать, не повышая голоса.

При всей пышности обстановки бал правил бизнес. Он, и только он.

Со своего места Уокер мог наблюдать за каждым, кто приближался к экспозиции Фейт. Показ еще не открылся для публики, но участники выставки уже смешались с персоналом службы безопасности. Ювелиры бродили, здороваясь со старыми друзьями, знакомясь с новыми участниками. Люди из службы безопасности прохаживались по залу и держали рот на замке.

Фейт склонилась над своей витриной и поправляла драгоценности. Уокера же очень беспокоил вид, который ему открывался. У него перехватывало дыхание от длинных шелковистых ног Фейт, видневшихся из-под приподнявшейся юбки. Полнота ее ног – мечта для мужчины с большими руками, который может их обхватить и стиснуть, проверяя упругость мягкой горячей женской плоти.

– Мне нужно выложить ожерелье, – сказала ему Фейт.

– Без проблем, – сказал Уокер и потянулся к молнии на своих дорогих брюках.

Фейт вздернула подбородок:

– Ну не здесь же.

Он захохотал и не мог остановиться, пока ее щеки не стали такого же цвета, как и губы. Незачем было так дразнить ее, но он зачем-то дразнил.

– Выйди отсюда, – пробормотала она, толкая его не слишком-то нежно. – Убирайся. Выставка открывается через пять минут, и мне нужно ожерелье.

Уокер не хотел оставлять ее даже на секунду, но более подходящего момента может не представиться. Взяв свою трость, он обошел стеклянную витрину и направился к мужскому туалету. Персидский ковер поглощал звуки шагов.