Ярославцев, внимательно слушавший ее, легко рассмеялся, но не удержался и спросил с полуутвердительной интонацией:

– Вы же развелись с мужем? Он об этом с большой печалью рассказал в интервью нескольким каналам, но без каких-либо подробностей. Так, обтекаемо: «Мы остались близкими и верными друзьями». – И произнес чуть тише, с явной тревогой в голосе: – Он вас не обидел?

– Да нет, что вы, – уверила его Ася. – Мы даже ни разу не скандалили с ним за всю совместную жизнь. Ну так, чтобы всерьез, до развода и битья посуды. Выясняли, бывало, отношения, но как все семейные пары, и то без повышенных тонов и криков. И на самом деле расстались друзьями, но я бы не сказала, что близкими.

– В соцсетях вы не присутствуете, я искал, – сменил тему Василий. – Хотя, может, под другим именем или ником каким?

– Вот уж нет, – усмехнулась Ася. – Соцсети – это совершенно не моя история. – И пояснила свою позицию: – У меня практически нет свободного времени. А тратить то, что есть, не на себя и свою жизнь, а на просмотр ленты и фотографий каких-то совершенно чужих, незнакомых мне людей, наблюдать чужую придуманную жизнь и читать рассказы о том, что делают люди, как живут, что едят и как лечат мозоль на большом пальце, мне категорически не хочется. Зависать с телефоном, бесконечно проверять, сколько лайков тебе прилетело, читать комментарии, оценивая свою значимость по количеству подписчиков, – это полный бред, с моей точки зрения. Я слишком хорошо и с уважением отношусь к себе, к своим родным и друзьям, чтобы безостановочно эсэмэситься. Предпочитаю живое общение, стараюсь как можно меньше писать сообщений, а почаще звонить и разговаривать, выставляю в напоминалках все важные даты и время просто для короткого звонка без повода, чтобы узнать, как у них дела, и доложить о своих.

– То есть, – покивал Ярославцев, соглашаясь со всеми аргументами, что она перечислила, – предпочитаете полноценно жить, а не участвовать в чужой жизни.

– Красиво сказали, – поджала губки, сдерживая улыбку, Ася и подначила: – Но вас, Василий Степанович, я в сетях как-то тоже не обнаружила.

– А вы искали? – необычайно удивился Ярославцев.

– Проверяла, – уточнила Ася. – Думала, вдруг вы выкладывали информацию о состоянии своего здоровья, когда лежали в больнице.

– Слушайте, – обрадованно улыбался Василий, – это ужасно приятно. Я и не ожидал такого внимания.

– Но я вас все-таки некоторым образом спасла и несу какую-то ответственность за это, – объяснила Ася свой интерес к его персоне.

Наверное, излишне говорить о том, что, начав разговор, они постоянно улыбались друг другу, всматривались в глаза, в лица, хмыкали и посмеивались, и так им было хорошо от этого…

– Так вас все же нет в соцсетях? – пыталась Ася выяснить окончательно.

– Есть. Но только в закрытых группах, объединенных интересами бизнеса. По профилю производства, реализации и сбыта его продукции. А также специалистов в этой отрасли. Работа, – пояснил Ярославцев.

– Подождите, Василий, – вдруг оживилась Ася, пораженная неожиданной мыслью. – А я ведь не знаю, что у вас за работа и чем вы занимаетесь. Не только ваша Вера Павловна меня не расспросила должным образом, но и я ее тоже забыла как-то расспросить на ваш счет. – И весело распорядилась: – Ну-ка, рассказывайте.

– Э, нет-нет-нет, – сделал отсекающий жест ладонью Василий. – Мы все никак не дойдем до обещанного мне вами рассказа о своем медицинском прошлом.

– Обещала, – подтвердила Ася и в задумчивости потерла пальцем верхнюю губу, погрузившись мыслями куда-то в себя.

– Это что-то трудное, трагическое? – мгновенно уловив перемену ее настроения и склонившись к ней поближе, тихо спросил Ярославцев.

– Да нет, – отвлеклась она от размышлений и посмотрела на мужчину, неожиданно оказавшегося так близко.

И внезапно, на какое-то время они снова, как и в первый раз при встрече, вдруг «зависли», проваливаясь в свое измерение, глядя в глаза друг другу…

– Напитки? – приятный голос стюардессы разрушил тонкое волшебство и вернул их в действительность.

– Что-то будешь? – спросил Василий у Аси голосом, чуть севшим от силы пережитых за эти мгновения эмоций, неосознанно и естественно перейдя на «ты».

Что-то с ними произошло в эти растянувшиеся секунды, когда они смотрели глаза в глаза друг другу, что-то, навсегда изменившее их и переключившее дистанционное «вы», еще дающее малый шанс на шаг назад, на побег, на ближнее «ты» – бесстрашно объединяющее.

– Нет, – покачала она головой, не сводя с него взгляда.

– Спасибо, – Ярославцев, с трудом оторвав взгляд от ее лица, повернулся к стюардессе. – Нет.

Девушка кивнула, улыбнулась доброжелательной искренней улыбкой и обратилась к пассажирам в следующем ряду.

– На чем я остановилась? – чуть нахмурилась Ася, припоминая.

– Ты остановилась на том, что в твоей медицинской истории нет ничего трудного и трагического, – напомнил Василий.

– Да, точно, – покивала она и разъяснила: – Знаешь, как это бывает, когда случается некая история, но чтобы объяснить, как ты оказался в ней, надо обязательно рассказать предысторию, иначе многое останется неясным. А чтобы понять ее правильно, надо знать, с чего вообще началось это дело. И так события цепляются одно за другое, как цепочка, из которой если удалить всего лишь одно звено, останутся разрозненные, непонятные куски. Вот так и со мной: чтобы объяснить, как я очутилась в медицине, надо рассказывать половину жизни, начиная от рождения, пожалуй.

– Это так здорово! – радостно сказал Василий. – Это просто замечательно, что от рождения. Мне очень важно знать о тебе и твоей жизни все и как можно подробней. Так что смело можешь начинать хоть от часа своего зачатия. Тоже важно.

– Мы перешли на «ты», и тебе важно знать обо мне все, – глядя ему в глаза, особым тоном констатировала Ася.

– Надо ли объяснять? – пристально вглядываясь в ее глаза, очень тихо произнес Ярославцев.

– Если требуется объяснять, – перешла на такой же тихий, переполненный многих смыслов и глубин, шепот Ася, соглашаясь с ним, – то уже ничего объяснять не надо.

– Мы, конечно, можем, – так же тихо произнес Ярославцев, неотрывно глядя ей в глаза, боясь нарушить атмосферу доверительности, которую они творили сейчас вдвоем, – потратить совместный обед на рассказ о моей прабабушке, которая до самой смерти в девяносто три года выпивала в обед две рюмки коньяку и легко могла обложить по матушке любого чинушу, да настолько проникновенно, что тот начинал стыдиться своей коррупционной души. А ты расскажешь мне про своих родственников и детские тайны. И мы решим, что уже достаточно узнали друг о друге, чтобы перейти на «ты». А потратив еще и совместный ужин, решим, что условности вполне соблюдены, а комплексы и страхи прикормлены ровно настолько, что уже можно поцеловаться. – Он смотрел и смотрел на нее пристально, признаваясь, раскрываясь ей взглядом гораздо больше, чем словами. – Но хочется жить, просто жить, не тратя драгоценное время, проведенное с тобой, на пустую, никчемную условность. Тебя что-то пугает?

Ася смотрела на него, «слушала» его взгляд и слышала все то, о чем мысленно говорит он, чувствовала исходящую от него энергию…

– Нет, – прошептала она в темную синеву.

– А я боюсь, – окутывал он ее магией своего голоса, наполненного потрясающей силой его чувств. – За тебя боюсь, за твою жизнь, здоровье. Насмотрелся твоих известных репортажей и теперь боюсь за тебя постоянно. Теперь больше ничего не боюсь, только этого – за близких.

И он рассказал ей этим своим тихим, потусторонним каким-то голосом о том своем пережитом опыте, когда умирал, сжигаемый лихорадкой, продираясь через выжигающую лаву, как попал в бело-жемчужное пространство, откуда позвала его за собой и вернула назад в жизнь Ася.

Она выслушала. Ничего не спросила, не выказала сомнений и недоверия.

Молчали… Смотрели в глаза, слушали взгляды и растворялись в них.

Самолет летел на высоте десяти тысяч метров над уровнем земли. Они летели над уровнем человеческой ограниченности, страхов, правил и условностей, двое бесстрашных, в свою новую кардинально и бесповоротно изменившуюся жизнь, и знали, что даже если судьба не даст возможности быть вместе, они теперь навсегда, что бы ни случилось, есть друг у друга. И теперь всегда с ними будет пребывать этот пронзительный момент…

– Что предпочитаете на обед? – склонилась к ним улыбчивая симпатичная стюардесса.

– Что мы предпочитаем? – иронично улыбнулся Ярославцев тому, что их так резко «опустили» на землю.

– Разное, – улыбнулась Ася, поняв эту его иронию, и пояснила стюардессе: – И попробуем друг у друга его предпочтение.

Стюардесса понимающе улыбнулась, приняла у них заказ, предложила еще раз напитки, приняла и этот заказ и перешла к следующему ряду пассажиров.

– И все же, – усмехнулась Ася, – нам таки предстоит совместный обед, за которым принято общаться, все больше узнавая друг о друге. И ты расскажешь мне о своей уникальной прабабушке, принимавшей коньяк и строившей чиновников.

– Нет-нет-нет, – подхватил он ее шутливый тон, настойчиво напомнив: – Прабабушка меня простит, повествование о ней я придержу на потом. Мы же остановились на моменте, когда ты решила рассказать мне о своей жизни от момента зачатия.

– Значит, от зачатия? – посмеиваясь, повторила Ася.

И широко, весело улыбнулась.

Очень хотелось поцеловаться. Пусть даже не уносящим первым поцелуем, пусть и коротко, в смешливые, улыбающиеся губы друг друга, только предвкушая тот самый главный поцелуй, хотя бы так. Но они удержались.


Семнадцатилетняя красавица Евгения Волховская прибыла в столицу своей необъятной Родины поступать в вуз на отделение иностранных языков. Разумеется, в самый-самый главный вуз страны, раз уж она добралась до столицы, отвоевав это право у других желающих поступить в Москве победами на многочисленных олимпиадах, спортивными достижениями, разносторонней общественной деятельностью, должностью в районном комитете комсомола и золотой медалью.

Москвичи посмеялись бы с легкой иронией или злым сарказмом над амбициями молоденькой девочки-провинциалки, отлично зная – и не таких Москва обламывала, пережевывала и выплевала обратно в их родные провинциальные города вместе со всеми их амбициями, планами и гордой статью.

Но у Женечки ко всем вышеперечисленным достоинствам прилагалась еще светлая головка, очень реалистичный взгляд на жизнь, благополучно приобретенный работой в районном комитете комсомола со всеми их «широкими полномочиями» и многими дозволенностями, который выращивал будущих хватких волков на должности в ЦК и в управляющий аппарат. И, разумеется, благодаря родителям и бабушке, воспитавшим в ней человека самостоятельного, думающего, умеющего подвергать анализу факты и не смотреть на жизнь через романтические грезы.

Итак – в МГУ.

Поступила вполне себе нормально. Нервничала, разумеется, переживала, но сдала положенные экзамены на пятерки.

Получила место в общежитии, заселилась, подружилась с девчонками и однокурсниками, получила книги в библиотеке, началась учеба, и тут…

И тут Женечка Волховская столкнулась с Костей Полянским – красавцем, легендой университета, окончившим физмат на год раньше положенных пяти лет, прошедшим два курса за один год, окончившим в этом году досрочно аспирантуру и собирающимся защищать диссертацию, любимцем самого ректора и известнейшего академика.

Где уж они там столкнулись и пересеклись, это их личная история, которую они не рассказывали никому, но пропали оба.

Фатально, бескомпромиссно и наглухо.

Евгении от любви к Константину не дал сойти с ума сам Костя, настолько плотно бывший рядом с ней и в их отношениях, что девчушке не надо было пропадать и чахнуть от расставаний и ожиданий. К тому же парень обладал каким-то невероятным чувством юмора и постоянно шутил, иронизировал, а, как известно, там, где царит ирония, нет места для драмы и то, что смешно, уже не грустно.

Драмы и не случилось, но случился большой «упс-с-с».

Родители Константина категорически отказались принимать Женю как свою невестку и как личность, вызывающую серьезное к себе отношение.

– Кто она вообще такая?! – беспредельно возмущаясь, тряся в руке пузырек с валериановыми каплями, кричал, краснея лицом от натуги, Александр Родионович Полянский, отец Кости, по совместительству чиновник высшего звена Министерства иностранных дел. – Девчонка из провинции, только выпорхнувшая со школьной скамьи! Никто, пустое место! Родственники кое-какие! – и он театрально-саркастически потряс руками. – Дребедень из Воронежа!

– Никогда! – подхватывала жена, зажимая в руке мензурку для валериановых капель. – Никогда она не переступит порог нашего дома и не станет нам родней! Слышишь, никогда! – и принималась причитать со слезой: – У тебя блестящее будущее, Константин, великие способности, ты гениален! Твои дарования мирового уровня и достояния, ты будешь в передовых людях планеты! И ты решил загубить свою жизнь, связавшись с этой девкой, быстро сообразившей, кто ты, кем станешь и насколько ей выгоден этот брак, и бесстыдно прыгнувшей в твою постель! – театрально повела мама рукой и посмотрела растерянным взглядом в пустую мензурку.