Как он вообще отрубился-то? Вот уж точно постарел, раз вот так заснул, как в омут рухнул, достигнув оргазма. Да уж.

Потрясение, конечно, было нереальное, Василий до сих пор помнил телом этот невероятный, фантастический акт и его завершение, когда он чувствовал не только себя и свои реакции, но каким-то мистическим образом принимал и чувствовал Асю, словно ее ощущения передавались, транслировались ему.

Он осторожно поцеловал ее спящую в лоб и начал потихоньку высвобождать свою руку.

– Я тоже туда хочу, – пробормотала она сонным голосом.

– Тогда иди первая, – шепотом предложил Василий.

– Нет, – пробормотала она. – Пока ты ходишь, я проснусь.

– Или заснешь окончательно, – предположил он, усмехнувшись.

– Ну, или так, – согласилась Ася.

Нет, не заснула, а ждала его возвращения, перевернулась и села повыше, подложив еще одну подушку под спину, и даже тусклый светильничек на стене у кровати включила, чтобы он видел, куда двигается, и не ударился.

– Иди, – забравшись под одеяло, притянул он ее к себе и поцеловал в лоб.

Она быстро вернулась, шмыгнула под одеяло, пристроилась под его поднятой ожидающей и приглашающей к объятиям рукой, прижалась к его боку, вздохнула поглубже, явно счастливо, и немного пожаловалась:

– Сон прошел.

– Есть хочешь? – заботливо поинтересовался Ярославцев. – Как насчет обещанной тройной ушицы или пельмяшей, а?

– Ночь-полночь, – выказала сомнения Ася.

– Да и наплевать, – предложил игнорировать правила Василий. – Тем более не так уж и поздно – еще и одиннадцати нет.

– Да ты что? – поразилась она, откинув голову назад, чтобы увидеть его лицо. – А такое ощущение, что ночь глубокая.

– Словно жизнь прожили… – поделился ощущениями он.

– Словно жизнь прожили, – повторила за ним, соглашаясь, Ася.

– А, наверное, и прожили, – произнес Василий, посмотрел на нее, придвинулся и поцеловал в губы.

Без страсти и стремления к продолжению, а объединяя их, благодаря, делясь радостью от того, что можно в любой момент поцеловаться просто так, от любви.

– Да… – улыбнулась она загадочной женской улыбкой, когда они прервали поцелуй, – действительно, как жизнь, если вспомнить сегодняшний день.

Молчали, смотрели друг на друга, чуть улыбаясь, разговаривая глазами. У него внезапно стала исчезать улыбка от пришедшей в голову мысли, и изменился взгляд, став глубоким, бездонно-черным, пугающим.

– Он бы, скорее всего, умер, – после долгого молчания произнес особенным тоном Ярославцев.

– Почему ты так решил? – тихо спросила Ася, посмотрев на него столь же серьезно.

Ей не требовалось спрашивать, о ком и о чем он говорит, она чувствовала и знала его мысли в этот момент почти как свои, настолько совпадала сейчас с его вибрациями, настроением.

– Потому что я бы умер, окажись на его месте, – Ярославцев взял ее ладошку, поднял, переплел их пальцы и договорил: – Если бы ты там отпустила мою руку, – притянул к лицу ее ладошку, порассматривал, поднес к губам, поцеловал и посмотрел ей в глаза совсем близко.

– Не жить и умереть – это все-таки разные вещи, – прошептала Ася, всматриваясь в черноту его глаз.

– Я бы действительно умер, – все смотрел он ей в глаза, объясняя не только словами. – Такое невозможно пережить, и жить с этим невозможно. Вообще. Это не значит, что он или я на его месте что-то там сотворили бы с собой, нет. Но само ощущение «невозможно жить» угробило бы его очень быстро, и он погиб бы, неважно как, но погиб, ушел из жизни однозначно и без вариантов.

Они смотрели и смотрели в глаза друг другу, примеряя на себя то, что случилось с тем мужиком и его невестой. И Ася произнесла, наполняя силой и значением каждое сказанное ею слово, гораздо более весомее, чем просто слова:

– Я бы не отпустила. – И поправилась: – Не отпущу, даже если очень испугаюсь, даже если впаду в панику и даже если буду умирать – не отпущу.

И Ярославцев знал, что это именно так, как она сказала – она ни при каких обстоятельствах не отпустит его руку и все то, что теперь соединяет их.

Он наклонился к ней и поцеловал – долгим, глубоким, проникновенным поцелуем, ощущая, как подкатывает к горлу чувство бесконечной благодарности этой женщине за понимание и за это обещание-зарок, и за все, что она передала ему.

– Так что уха? – глубоко втянув в себя воздух после поцелуя, бодро поинтересовалась Ася.

– Щас узнаем, – пообещал Ярославцев, благодарный за это своевременное заземление и уход от слишком непростых и глубоких тем, чмокнул ее в нос и, откинув одеяло, встал с постели.

Уха была ум-м-м! Неизвестно, насколько там лечебная, как утверждала Вероника Михайловна, но вкусная до одурения, просто божественная уха.

Они уплетали ее, постанывая от удовольствия, весело переглядываясь, а от пельмяшей все же решили отказаться – перебор явный. А вот ушица зашла как родная.

– Ну, давай, – бодренько предложил Василий, – под ужин неспешный расскажи, как на телевидение-то попала.

– А вот мне хотелось бы знать, Василий Степанович, когда я услышу подробности твоей биографии, а? – посмеиваясь, пикировалась с ним Ася и вдруг посмотрела с явным удивлением, уловив пришедшую в голову мысль. – Слушай, я сейчас только сообразила, что даже не знаю, женат ты или нет?

– Не женат, – клятвенно положив руку на сердце, признался Ярославцев. – Разведен. Давно. Имею сына семнадцати лет.

– Ого, – несколько оторопела Ася. – Сына? Это, наверное, здорово, – и потребовала: – Расскажи.

– Обязательно, – пообещал со всей серьезностью Василий. – Расскажу все, что попросишь. Но сначала мне все же очень хочется узнать о тебе, о твоей жизни.

– А что о моей жизни? – пожала она плечами.

– Мы остановились на том моменте, как ты попала на телевидение, – напомнил Ярославцев, – ты сказала, что с этим была связана какая-то смешная история.

– Не то чтобы смешная… – задумалась, вспоминая, Ася.


Как ни удивительно, но все в нашей жизни происходит вовремя и именно тогда, когда нам необходимо. Хотя по большей части мы ужасно ругаем обстоятельства, случаи и события, которые что-то меняют в нашей жизни и ужасно ее осложняют. А потом проходит время, ты ликвидировал все «прорывы» и неприятности, оглянулся назад и понял, что вот не случись тогда вот то происшествие, и не сложились бы позитивные перемены, которые оно потянуло за собой, и не переменилась бы жизнь к лучшему.

Так произошло и с Асей.

Случай не случай, судьба не судьба, а все же есть нечто, что направляет нас при всем нашем отчаянном сопротивлении.

В то самое время, когда отдыхать, гулять, ничего не делать, гонять балду и сибаритствовать Асе уже надоело, позвонила как-то Маринка Шевцова, бывшая одноклассница, с которой они давно не виделись и длительное время не перезванивались.

Позвонила и пригласила принять участие в одной программе. Из ее сбивчивой, громкой и настойчивой речи сначала Ася не поняла толком ничего – о какой передаче вообще идет речь. Маринка всегда отличалась торопливостью и горячностью изложения, проглатывая окончания слов, размахивая эмоционально руками, словно неимоверно спешила жить и боялась не успеть объяснить всем свою мысль.

Вспомнив из «школьного курса», как именно следовало разговаривать с Шевцовой, Асе постепенно удалось выяснить, о чем, собственно, идет речь. Марина уже достаточно давно работала в «Останкино» помощником режиссера на одном из каналов, на котором проводились некие научные ток-шоу, то есть что-то вроде обсуждения и диспутов об интересных открытиях ученых с привязкой к применению этих научных разработок в обычной жизни.

Ток-шоу так себе, но популярностью все же пользовалось.

В тот день случился форс-мажор: обычно передачи шли в записи, но что-то там произошло непоправимое с записью, и режиссеры приняли смелое решение давать передачу на заявленную ранее медицинскую тему в прямом эфире. И ассистенты с помощниками режиссеров кинулись срочным порядком искать и вызванивать зрителей, хоть отдаленно имеющих отношение к медицине, поскольку частенько ведущие обращались с вопросами к залу. Вот Маринка и вспомнила Асю и то, что она медик.

Ася, подумав, вяло отказалась принимать участие в этом балагане.

Маринка уговаривала, ныла, чуть не плакала, нажимала на то, что Асе даже заплатят, но тут же поправлялась – совсем чуть-чуть, давила на жалость и просила спасти. Ася еще поотнекивалась, а потом решила, что ладно, сходит она, все равно сегодня никуда не собиралась.

Асю посадили в первый ряд, на самое удобное место. Ток-шоу проходило как-то нервно, не заладившись с самого начала: приглашенные ученые сбивались с мысли, краснели, запинались, пучили глаза в камеру. Двое ведущих изо всех сил старались как-то исправить положение и чаще обращались в зал с вопросами, давая возможность прийти в себя экспертам на сцене. И так получилось, что Асе раз задали вопрос, на который она спокойно и толково ответила, второй раз, третий, камера постоянно задерживалась на ее лице и… одним словом, она невольно стала звездой того выпуска, оттянув на себя достаточно большую часть эфирного времени.

А после шоу ее через помощника попросил задержаться режиссер, предложил показать их «кухню» и спросил, не хочет ли девушка поработать на телевидении.

– Зачем? – не поняла Ася.

– У вас очень телегеничное лицо, – пояснил тот, – проще говоря, вас любит камера. И у вас потрясающий голос. Вам бы в дикторы или в репортеры – цены бы вам, девушка, не было.

А поговорив с ней, он выписал Асе какой-то спецпропуск на месяц и уговорил походить, посмотреть, почувствовать телевизионную атмосферу, их особую жизнь, особый мир, пообещав лично договориться о разрешении посещать некоторые студии и павильоны.

И второй раз за день Ася дала себя уговорить, скорее от внутренней апатии, уже чувствуя бессмысленность затянувшегося отдыха.

Через неделю посещения «Останкино» Ася была совершенно покорена и очарована телевизионной «кухней». Она словила бациллу телевидения, прочувствовав неповторимую атмосферу вечного праздника, царившую там. Вернее, даже не праздника, а того, что гораздо лучше – предчувствия, суматошной подготовки к выступлению, к выходу на сцену.

Это некое непередаваемое состояние, когда все бегом, все срочно-срочно, все горит, все заняты делом, бегают, торопятся, все в последний момент, и вот сейчас-сейчас включатся лампы, заиграет музыка и начнется великое представление. И это состояние предпраздничной суеты, ощущение, что все поставлено на кон, все самое лучшее отдается шоу, оно не такое, как в театре, в цирке или на концерте – к определенному дню и часу, – оно постоянно. Двадцать четыре часа в сутки.

«Останкино» – это удивительная, отдельная страна, и люди, работавшие в телецентре, это особая когорта, особое сообщество единомышленников, которые знают некие недоступные остальному человечеству тайны.

Ася загорелась интересом, запала и уже через несколько недель работала ассистентом режиссера на одном канале, а еще через месяц поступила учиться на заочное отделение в ГИТР – Гуманитарный институт телевидения и радиовещания имени Литовчина на режиссерский факультет, настолько сильно захватило ее это новое жизненное увлечение.

Она снова пропадала в работе, не замечала часов и времени как такового, присоединившись к сообществу таких же фанатичных телевизионщиков. Выезжала со съемочной группой на репортажи, как ассистент проводила опрос прохожих из-за кадра, что называется, без лица, очень быстро освоилась в этой работе, стараясь узнавать и усваивать как можно больше новой информации и навыков, и все бы так наверняка и шло своим чередом – она бы выучилась и стала хорошим режиссером, – пока, как водится, не вмешался случай.

В детском саду произошло вопиющее событие – отравились детки. Собственно, по правде говоря, для нашей страны случай пусть и не рядовой, но не редкий, да вот незадача – садик оказался престижным и туда ходили дети не самых простых родителей, поэтому и поднялся скандал. Требовалось срочно отснять материал по теме, разрешение было получено, группа заряжена, и вдруг у репортера, извините за натурализм, случилось дикое расстройство желудка, а все остальные корреспонденты оказались на выезде.

От отчаяния и безысходности доведенный до нервного срыва режиссер тычет в Асю пальцем и орет благим матом:

– Волховская, быстро с оператором на выезд!

– Я-а-а? – оторопела Ася.

– Как работать знаешь, справишься! – отмахнулся он.

– Ладно, – необычайно взбодрилась Ася, предвкушая неожиданную возможности попробовать себя на новом поприще. – «Макдоналдс» не сразу строился, – оптимистично заявила она и резонно заметила: – Не знаю, что получится, но это точно будет лучший репортаж в моей жизни.

– Волховская, – напомнил замученный режиссер, – это твой первый репортаж.

– Ну-у, – пояснила она свою мысль…

– Иди уже, – махнул он обреченно рукой и напутствовал матерным словом.