– Можно сказать и так. Места на границе тайги и лесотундры дикие, красивые до оторопи душевной. Иногда так солнце ляжет, что смотришь и аж дышать забываешь, так перехватывает от красоты великой! Бывало и так.

– И сколько ты в этих красивых местах пробыл?

– Чуть больше года.

– О как, – впечатлилась Ася. – Однако долго ты себя искал, Василий Степанович.

– Да, долго, – согласился он, погружаясь в воспоминания.


Захарычем звали начальника биостанции, заведовавшего большим научным и жилым хозяйством, а полное его имя – Василий Захарович Кузьмин. Много лет он жил на станции с женой и детьми, успевшими и вырасти, и в город уехать, и отучиться там, и вернуться. Но вернулись не все, а пока только один сын из четырех детей. С ними проживала еще одна сотрудница с мужем, но без детей. Так, впятером, и тянули хозяйство и серьезную научную работу. В сезон, понятное дело, становилось людно да шумно, приезжали ученые, студенты, работы было много, на всех хватало.

В свое время здесь проводила научную работу и мама Василия, когда станцией руководил отец нынешнего начальника Захар Иванович, да и Степан Юрьевич тут бывал не один раз. Так что связи с этой семьей, можно сказать, были давнишние, устоявшиеся.

Сюда-то и приехал Василий, как на перевалочный пункт, где есть еще связь с миром, базовый лагерь в некотором роде. Отсюда и отправился на кордон в сопровождении здорового, высокого, крепкого угрюмого, молчаливого мужика Ивана.

Сезон отходил по тайге с молоточками, лопатами и приборами, проводил разведку окрестностей, порой уходили с Иваном и забирались аж на сотню километров в дикие места. На станцию же приходил раз в месяц – отчеты с образцами отправить, связаться с семьей и институтскими заказчиками, принять продукты и всякую мелочь для хозяйства и скачать новые электронные книги. В конце сезона с вертолетом отправил последние важные образцы и подробный отчет с научными записями, и засели они с Иваном на зимовку. Ну не совсем засели, Иван-то мужик семейный, к своим уходил, но на короткий срок, только проведать.

А так да, зимовали, понемногу занимались охотой, Василий больше для товарища старался, тот с охоты жил и семью содержал тем, что добудет.

Перезимовали, весной, в распутицу больше времени на станции провели, чем в зимовье, хозяевам помогали и по хозяйству, и по ученым делам, да и своими делами занимались.

Незаметно подошел еще один сезон. Василий, углубив, расширив и дополнив новыми знаниями свой опыт выживания в диких условиях, пообжившийся таежной жизнью, приладившийся к ней, заматеревший мужик-лесовик, бородой заросший, обалдел, когда из прилетевшего вертолета вышли родители и Савелий.

Радости-то было, не передать! Савка все посмеивался над бородой отцовской, то и дело трогал и дергал за нее, но так радовался, так радовался встрече, что все не отходил от отца и обнимался, прижимался и смотрел на папку, позабыв про пацанскую отстраненность и про то, что все эти нежности ему не по понятиям. А Василий настолько расчувствовался такому открытому проявлению сыновней любви и радости от встречи, что даже слезу не удержал.

Так от себя сына и не отпускал все три недели, что он с ним пробыл. Брал везде с собой, рассказывал про свою жизнь, про непростые заботы лесного выживания, про геологоразведку, водил по самым дивным местам, сидели там вдвоем, а то и втроем, прихватив в свою мужскую компанию деда, молчали, созерцали красоту.

Родители времени даром тоже не теряли, насобирали и подготовили различных растений на вывоз для своего питомника, отец с удовольствием сходил с сыном и внуком на несколько дней на разведку, потюкал молоточком, поработал лопатой, поразбирался с образцами, вспомнив былые времена.

А когда они сели в вертолет и Ярославцев, провожая родных, махал им вслед, то вдруг со всей ясностью понял, что закончилось его отшельничество и время таежное.

Просветления великого, понятное дело, не достиг, третий глаз на пупке у него не прорезался, и открытий великих в себе не ощутил. Но самое главное и важное все же с ним произошло – почувствовал, изменилось что-то в нем, научился принимать то, что дано судьбой, с благодарностью и ясностью, его сознание очистилось от ненужного и лишнего и успокоилась душа.

Он изменился. Чувствовал это, понимал, как и то, что начинался какой-то новый этап в его жизни.

Через месяц, закончив сезон, Василий вернулся домой.

Никаких таких явных перемен не произошло, да и быть не могло – жизнь катилась своим положенным чередом. Завод работал, молодой управляющий прижился на своем месте, коллектив его принял, и парню нравилось дело, которым он занимался.

Василий взялся за расширение сфер деятельности: пристроил на заводской территории еще один цех, поставил печи и наладил производство огнеупорных кирпичей для каминов и печей по новым интересным технологиям. Попробовали делать стеклянные строительные блоки, вернувшиеся в дизайнерскую моду из семидесятых годов. И получилось, и пошло.

Сын заявил всем, что хочет жить с отцом. С отчимом, новым мужем Виталии, у него с самого начала были не особо дружеские отношения – терпели друг друга, да и только. Спасало то, что Савелий большую часть свободного времени проводил с отцом, дедом и бабушкой.

А тут Виталия родила мальчика, и отчим стал совершенно нетерпим к пасынку. Тот и раньше-то просился уйти жить к отцу, но Виталия не пускала, почему – Василию было невдомек, ведь жила же в постоянном напряжении из-за трудных отношений сына с новым мужем, но вот не пускала, а сейчас согласилась. И, похоже, с большим облегчением.

Но где с отцом-то? В Снегирях? А учеба, школа?

Посоветовались все вместе и решили, что родители переберутся назад в Москву, тем более что их производством уже несколько лет управляли грамотные специалисты, а они осуществляли общее руководство и связи с партнерами и заказчиками. Савва будет жить с ними, ну а все остальное без изменений – выходные, праздники и каникулы с отцом, в Снегирях.

Так и зажили.

Где-то два года назад, на свадьбе своего друга, женившегося второй раз, Василий познакомился с Жанной, очень интересной женщиной, про таких говорят чувствуется порода. Да, было в ней что-то такое аристократическое – в манере держаться, в осанке, в плавности и неторопливости жестов.

Они сразу присмотрели друг друга среди гостей, обменялись говорящими взглядами и остаток вечера сидели рядом, активно общаясь, а после поехали к ней домой и провели ночь вместе.

Утром, завтракая на кухне, Ярославцев прямолинейно выложил свое понимание того, что произошло между ними:

– Жан, ты замечательная женщина, очень привлекательная, невероятно сексуальная, такая изысканная и интересная. И мне было очень хорошо с тобой. Но сразу понятно, что ты девушка серьезная, для серьезной жизни. Ты извини, но как бы мне ни было с тобой замечательно хорошо, я не готов и не хочу никаких серьезных отношений и совместной жизни. Мне непросто дался развод, и только-только наладились отношения с сыном, – намеренно слукавил он, – и усложнять свою жизнь, я не имею никакого желания. Я это сейчас к тому говорю, чтобы между нами не возникло непонимания и недоразумений. Мне бы очень хотелось встретиться с тобой еще раз и провести вместе время и повторить все то, что мы проделывали ночью, но ты должна знать, что ни к чему серьезному это не приведет. Надеюсь, я тебя не обидел.

– Наоборот, – усмехнулась довольная Жанна. – Я сама хотела затеять этот разговор, ты, что называется, прямо с языка снял. Я только что еле ноги унесла от бывшего мужа, пережила тяжелейший развод и раздел имущества, и как мне удалось из него выйти – до сих пор не понимаю, даже не верится до конца. Я еще не прочувствовала, что вся эта грязь и ругань и страх закончились. И мне уж точно никакие семейные отношения в ближайшем будущем не нужны, совершенно определенно.

– Но что-то тебе все же нужно, – резонно заметил Ярославцев, – раз ты меня не гонишь, а потчуешь шикарным завтраком, – указал он на богато накрытый стол.

– Да, нужно, – без лишнего жеманства и кокетства прямолинейно призналась женщина. – Мне понравился наш секс. Ты прекрасный любовник, у тебя красивое, мощное, спортивное тело, а это моя слабость – люблю таких мужчин. И мы оба не имеем никакого желания осложнять свою жизнь новыми серьезными отношениями. Мне хочется пожить свободно и независимо, но я люблю секс, так почему же не продолжить наши встречи ради хорошего секса и очень приятного общения. Ты не незнакомый и темный мужик с улицы, ты близкий друг Артема, а я хорошо знаю его семью, что, согласись, гарантирует некую безопасность нашего знакомства.

– Полностью с тобой согласен по всем пунктам, – поддержал Ярославцев ее инициативу, но на всякий случай прояснил последний момент: – Да, еще не хотелось бы неожиданностей в виде случайного залета. Дети в мои планы не входят.

– В мои тоже, – уверила она его.

В то утро они договорились по всем пунктам к взаимному удовольствию. Ярославцеву была очень удобна эта необременительная связь, потому как ему теперь достаточно часто приходилось бывать в Москве.

В жизни друг друга они не лезли, лишних подробностей не вызнавали, с друзьями-родственниками не знакомили. Беседовали, делились, конечно, своими текущими делами-проблемами, но весьма поверхностно, без лишних подробностей, так, в легком разговоре.

Встречались в основном дома у Жанны, в один из выходных, а то и реже, второй выходной Ярославцева безраздельно и полностью принадлежал сыну. Несколько раз ездили в подмосковные пансионаты на недельку, дней на пять, отдохнуть ото всех и позаниматься сексом без спешки, растянув удовольствие и общение на несколько дней.

Ресторан и кафе в день свидания – это традиция, иногда вместе ходили в театр, но нечасто, и без того редко встречались, чтобы тратить время на культуру, все-таки основа их отношений базировалась на интимном провождении совместного времени.

Были ли у него другие женщины и связи в эти два года помимо Жанны? Были. Впрочем, скорее всего и у Жанны они случались достаточно регулярно, судя по некоторым признакам, что подмечал Василий, бывая у нее.

Он нормальный, современный, здоровый мужик, не святоша и не моралист, и это для него было нормально, ненормальным было, наверное, другое…

Он часто вспоминал один их необычный разговор с Иваном.

Однажды вдруг резко завьюжило, и они сидели на своем кордоне два дня, выскакивая только чтобы дров прихватить, снега набрать на хозяйственную помывку да до нужника добежать ведро опустошить.

Слушали радио, читали книги, дела хозяйские правили. В этой неспешности дел и полной оторванности от людей и от большой земли, когда нет ни Интернета, ни сотовой и никакой иной связи с миром, была какая-то правильность тишины, возможность услышать себя и понять. И каждый был занят делом, погрузившись в свои мысли.

К ночи уже негромко звучала какая-то красивая музыка из приемника, который был единственной ниточкой, связывающей их с людьми и миром, мужики наладились чаевничать, все посматривая в непроглядную темень за окном, и отчего-то получился у них тихий откровенный разговор, поразивший Василия до глубины души.

Иван и на самом деле был совсем не охочим до разговоров, молчун по характеру и натуре от рождения, а заговорив, открылся Василию с неожиданной стороны своими глубокими суждениями, какой-то исконной мудростью.

Рассказал ему Василий про свою жизнь, про маету душевную после тюрьмы-то, про непонятное стремление непонятно к чему, о том, что сбежал, чтобы обрести внутренний покой. А тот, выслушав, сказал поразившую Василия своей простотой и глубиной мысль:

– Все от того, что нет у тебя любви.

– Как это нет? – недоумевал Ярославцев. – Сына люблю, маму, отца, деда-бабушку любил. Как это нет?

– Это любовь положенная, та, что дадена. А человеку нужна родная душа, половина его, та, что найдена. Мужчине – жена, женщине – муж. Это совсем другое. Ты вот живешь без любви и не понимаешь, что от этого пустота в тебе образовалась, которая и мучит. Для нормального человека не любить тяжело.

– Это которая с первого взгляда, что ли?

– У кого как, у кого и с первого, и все ясно. А кто и годы рядом будет топтаться и не поймет никак, что вот он, родной человек, а когда поймет, так и не отпустит. Люди разные.

– Ну, ты, Иван, философ, – поразился Василий, – а все молчком, молчком. А вон какую мудрость понимаешь.

– Лишние слова лишают человека силы, – изрек тот почти дословно одну из установок йоги.

– Ну ты, Иван, даешь, – совсем офигел от таких высказываний охотника-лесовика Василий.

Запомнился Ярославцеву тот разговор под тихую музыку, запал навсегда в памяти, словно отпечатался. Они ведь не только о любви в ту ночь говорили.

Он еще подумал тогда, уже лежа в кровати: редко кому так везет повстречать столь разных, столь неординарных и столь мощных личностей, как Маркел Григорьевич и Иван, для чего-то же судьба свела его с ними в самый трудный момент жизни, чтобы он что-то понял, услышал в себе.