Мать оперативно все выяснила.

- Кристинка, как прошел день? – спросила она тем же вечером.

- Ну, так,… ничего.

- Где сегодня была?

- На пляже.

- В Солнечном?

- Угу. Откуда ты знаешь?

- Мир полнится слухами. С кем ты ездила на пляж? Мне сказали, ты была с мужчиной.

Кристина молча уставилась на свои красивые ногти, покрытые бесцветным лаком.

- Ну, была. - Врать она не умела. Оставалось лишь сказать правду: - Мама, у меня есть парень, - сообщила она после паузы, подняв глаза на мать.

- Это… это… прекрасно. – Ирина Михайловна не находила слов. - И…, короче, кто он?

- Датский принц. – Кокетливо ответила дочь.

- Не поняла?

- Гамлет, - рявкнула Кристина, надувшись. - Что ты еще хочешь?

- Деточка, я твоя мать. Ты несовершеннолетняя. Вот, когда тебе будет восемнадцать, будешь делать, что угодно. А пока я действительно хочу знать, с кем ты встречаешься.

- Я уже ответила.

- С Гамлетом?

- Да, да, да.

- Не говори ерунду. Сколько ему лет?

- Двадцать с чем-то.

- Я должна с ним познакомиться, - решительно заявила Ирина Михайловна.

- Это невозможно.

- Что-что?

- Вы очень разные. Он творческий человек. Боюсь, такие люди, как ты, ему не интересны.

- Я должна хотя бы попробовать... его заинтересовать, - ухмыльнулась Ирина Михайловна. – Чем черт не шутит.

- Мам, тебе делать больше нечего?

- Пригласи его завтра на ужин. - Ирина Михайловна вынесла окончательный приговор.

- Ладно.


На следующий день Гагаринская улица принимала датского принца. Это был действительно датский принц Гамлет, никакого подвоха: полноватый симпатичный актер театра «Эхо» Владимир Евпатьев. Иногда он играл Гамлета, иногда другие роли, ничего противоестественного в этом не было. В компании Кристины и ее родителей он съел салат, буженину и выпил немного белого вина. Парень как парень.

Ужин прошел тихо, формально и быстро закончился.

- Я же предупреждала, ему с вами будет не интересно, - шепнула Кристина на ухо матери.

- Это правда, - согласилась Ирина Михайловна. - Володя, можно вас на минутку? – Она поднялась из-за стола, приглашая принца в свою комнату.

- Мама, что ты хочешь? Я с вами! – Кристина подскочила со стула.

- Ты еще маленькая, - сказала Ирина Михайловна, уводя принца.



Комната Ирины Михайловны напоминала кабинет. Володя переступил через порог, тяжелая дубовая дверь за ним захлопнулась.

- Молодой человек, сколько вам лет? - без раскачки спросила мать, скрестив на груди руки.

- Двадцать семь, - ответил Вова, зажмурив глаза.

- Кристина мне сказала, двадцать с чем-то. Вы понимаете, какая большая разница? Ведь ей пятнадцать лет. Она вам говорила?

- Вообще-то, мы на этом не зацикливались... Но я заметил, ей не тридцать.

- Если б вам, например, было сорок, а ей двадцать, я бы поняла...

Вова с позором промолчал.

- А так... Я думаю, это не серьезно, - прикусив губу, продолжала Ирина Михайловна, как бы бракуя просроченный товар. - Что вы молчите? Я вас не обидела?

- Как сказать, - Вова с трудом улыбнулся. – Скорее нет, чем да.

- Кристина говорит, вы так интересно рассказываете...

- Ну, да, - подтвердил Вова, - я умею рассказывать.

- Она переживает, что с бизнесменами вроде меня вам не интересно. Я вас не утомила?

- Да нет, что вы.

- Я бы не хотела, чтобы… у Кристины остался неприятный осадок. По-моему, вы для нее как первая любовь. Вы меня понимаете?

- Да, да.

- Пожалуйста, не делайте глупостей. Если для вас это не серьезно…

- Послушайте, почему для меня это должно быть не серьезно? – попытался возразить Вова, повысив голос.

Но мамаша его не слышала, словно перед ней была муха, которую надо раздавить.

- Да потому что вам двадцать семь, а ей пятнадцать, потому что она ребенок, а вы взрослый человек, - на той же громкости ответила мать.

- Ирина Михайловна, все будет хорошо, не волнуйтесь.

Вова попытался заглянуть Ирине Михайловне в глаза, надеясь увидеть там что-нибудь человеческое, однако матери такая идея не понравилась.

- Пожалуйста, оставьте ее в покое, - попросила она, отвернувшись. – Я только для этого вас позвала. Пожалуйста…



Пару недель романтические поездки в Солнечное продолжались втайне от Ирины Михайловны. Чтобы не попадаться на глаза ее знакомым, Вова с Кристиной стали наведывались в Солнечное по вечерам, добирались до берега обходными тропинками, а не по ровному асфальту, как все нормальные люди. Причем, Кристина снимала сандалии и шла босиком, балансируя руками и строя смешные гримасы на каждой шишке и колючке. Преодоление земного притяжения тонкой кожей доставляло ей столько же видимых, мучительных неудобств, сколько невидимой и мало кому понятной сладости. Нет, она не косила под русалочку, ходившей по земле как по битому стеклу, осознанно, все происходило бессознательно. Подсознание, душа, - здесь кроется неодолимое притяжение. Ведь, можно копировать любимого человека, существо, даже не подозревая об этом, даже его не зная – одним чувством посвященности, одной любовью. В принципе, мы все проделываем то же самое относительно тех, кого любим или ненавидим, равно как другие проделывают с нами - "душа" в этом смысле – мозаика мыслей и чувств, звенья которой кому-то принадлежали ранее, и кому-то будут принадлежать впредь.

Присмотрев в Кристине человеческую душу, русалочка уже становилась ее полноправной частью, равно как Кристина, наглотавшись сказок, где-то в глубине превращалась в легендарную морскую деву, - кто из них более поусердствовал, один Господь ведает, но, вот, процесс пошел, и рано или поздно ему надлежало выплеснуться из глубин подсознания в реальность с той же закономерностью, с какой созревшая девушка восемнадцати лет выходит замуж, а русалочка в пятнадцать всплывает с глубины океана.


Ирина Михайловна, конечно, не надеялась, что Вова мгновенно оставит Кристину в покое. Она чувствовала, что предстоит довольно неприятная битва но, главное, не была уверена в ее окончательном итоге. Матери казалось, что девочка не способна отличить сказочного принца от реального прохиндея, который его играет, и стоит у ребенка отнять любимую игрушку по имени «датский принц Гамлет», ситуация вообще потеряет контроль и привлекательность: ребенок превратится в олицетворение протеста: такого тихого, незаметного и даже светлого протеста, с которым бороться гораздо проблематичнее, чем с протестом громким, вызывающим, нахальным. Ирина Михайловна уже имела опыт войны с Кристиной, результат был не в ее пользу, поэтому она боялась вот так сразу поставить Гамлета вне закона и качать свои права.

То, что Вова однажды будет поставлен на Гагаринской улице вне закона, для матери Кристины было вопросом времени. Если посмотреть на Вову с точки зрения перспективы в денежном эквиваленте, то он олицетворял собой абсолютный ноль. Это была не то чтобы невыгодная партия для новой русской дочери, это был натуральный дебилизм: какой-то вшивенький паяц ошивается возле лакомного куска несовершеннолетнего возраста.

Александр Николаевич не был столь категорично настроен против Вовы. Так казалось Кристине. По природе у папы было гораздо больше общего с Вовой, чем с мамой. Оба были бездельниками, эстетами, болтунами. Оба ошивались возле лакомного куска, не испытывая угрызений совести. Кристина решила, что отец должен хотя бы нелегально поддержать ее роман с Гамлетом.

- Папа, ты хотел бы, чтобы я жила с Володей? - спросила она.

С трудом подавив изумление, Александр Николаевич ответил:

- Радость моя... Я... Я должен подумать. – Александр Николаевич неестественно улыбнулся и посмотрел в лицо очумевшей девочке широко открытыми глазами (он всегда носил очки с затемненными стеклами, поэтому мог преспокойно, глядя в лицо кому угодно, говорить что угодно, - его собственные глаза были надежно защищены коричневой дымкой на окулярах). - Дай мне время, я обязательно... подумаю.


Кристине в голову не пришло, что думать всё равно придется матери.

Спустя пару часов по дороге на работу родители всерьез обсуждали перспективу совместной жизни несовершеннолетнего ребенка с бездельником Вовой. Повернув к жене каменное лицо, Александр Николаевич сообщил:

- Знаешь, что мне заявила Кристина?

- Чего еще? - насторожилась Ирина Михайловна (когда она видела на лице мужа эту каменную маску за дымкой очков, ее нервы натягивались: сейчас прольется чья-то грязь...)

- Хочу ли я, чтобы этот шкодарь с ней спал?

- Еще чего! - обалдела мать.

Папа натянуто засмеялся:

- Вот и я говорю... Похоже, у них все на мази.

- Ты с ума сошел?!

- Ира, я такие вещи в два счета просекаю. С этим надо кончать. Тридцатилетнее мудило спит с нашим ребенком, а мы делаем вид, что...

- Саша! - Ирине Михайловне хватило. Материнское сердце обливалось кровью.

- Я позвоню Лёле, пусть тряхнет его как следует.

- Не надо. Я сама с ним поговорю. И сделаю это прямо сейчас. – Решила Ирина Михайловна. – Ты представляешь, где его театр?

- Догадываюсь.

Александр Николаевич круто развернул машину, сменив курс с Васильевского острова на Петроградку, важно прикурил и громко щелкнул крышкой зажигалки, его губы, плавно переходившие в острую бородку Мефистофеля, сложились в зловещую гримасу, не предвещавшую шкодарю ничего хорошего. «Вольво» мчалось в направлении театра «Эхо».

Отец Кристины имел талант неформального лидера. Он становился “черным кардиналом” любой компании, особенно если компания замышляла что-то экстраординарное и бесполезное. Александр Николаевич по памяти цитировал О’Генри, знал сотни анекдотов и ходячих скабрезностей, имел достаточно обаяния, чтобы произвести впечатление, денег, чтобы стильно одеваться, и вкуса, чтобы украшать шею яркими декоративными платками, заправляя их под воротник толстой рубашки. Среди многочисленных функций, которые он выполнял при жене, была функция ее водителя (Ирина Михайловна могла самостоятельно летать по шоссе на ракетообразных ста девяносто, не пропуская вперед ни одного бандита, однако предпочитала, чтобы за рулем находился мужчина).


Театр «Эхо» нашелся быстро - на Каменноостровском проспекте, рядом с телевидением. Родители Кристины угодили на репетицию. Небольшой зал был практически пуст. Соорентировавшись, Ирина Михайловна оставила мужа в машине, королевской поступью вошла в театр, словно в свой магазин, и направилась к сцене. Вова находился в окружении Офелии, Лаэрта и главного режиссера. На нем был костюм Гамлета, так что гадать, кто есть кто, гостье не пришлось.


- А я, - произносил Гамлет, -

Тупой и вялодушный дурень, мямлю,

Как ротозей, свою заклавший клятву,

И ничего сказать не в силах, даже

За короля, чья жизнь и достоянье

Так гнусно сгублены.


Подойдя к сцене, Ирина Михайловна уставилась на датского принца неподвижным взглядом.


- Или я трус? – продолжал Гамлет. -

Кто скажет мне: подлец? Пробьет башку?

Клок вырвет бороды, швырнет в лицо?

Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку?


Вова направил ответный взгляд на бесцеремонную даму:


- Быть может вы?! –

Ей богу, я снесу, ведь у меня

И печень голубиная - нет желчи,

Чтоб огорчаться злом…


Дождавшись окончания монолога, загадочная дама заоплодировала.

- Прошу прощения, - вмешался режиссер. – С кем имеем честь…

- О, это совсем не честь, - ответила Ирина Михайловна, небрежно отмахнувшись от режиссера. - Вова, приготовься к очень неприятному разговору.

- Прямо здесь?! – ошалел Вова.

- Если хочешь, пойдем выйдем.

- Хочу. Хочу выйти. – Вова спрыгнул со сцены. – Простите нас, мы на пять минут.

- Хорошо, перекур, – согласился режиссер.



Они дошли до гримерной комнаты и остановились в коридоре.

- Я говорила тебе, сколько лет Кристине? - Крылья носа Ирины Михайловны приподнялись, как у хищницы.

- Говорили, - ответил Вова.

- А сколько лет тебе?

- Много.

- Вы спите вместе?

Вова глупо пожал плечами.

- Ты не знаешь, спите вы вместе или нет? - наехала мать.

- Знаю, - кивнул Вова.

- Ты считаешь, это в порядке вещей?

- Я ничего не считаю.

- А я считаю. - Пальцы Ирины Михайловны разомкнулись, указательный ноготь забарабанил по груди датского принца: - Теперь я хочу, чтоб и ты подсчитал: ты уже попадаешь под сто тридцать четвертую статью уголовного кодекса.