Александр Васильевич, разумеется, уверял, будто Луиза – не гризетка, а модистка, и он встретил ее не на панели, а в кафе или ресторации. Но разве приличная девица пойдет одна в ресторацию?! Никогда в жизни! И приличная дама – тоже не пойдет. Только с супругом или любовником. А девица, конечно, была там со своим содержателем, у которого Александр Васильевич ее и увел.

Он, правда, клялся, будто Луиза была в ресторане с тетушкой, но Наденька не верила. Никакая это была не тетушка, а сводня! И она свела Луизу с Александром Васильевичем, и эта Деманш так заморочила ему голову, что он эту девку увез из Парижа!

Сухово-Кобылин, конечно, клялся всеми святыми, будто Луиза приехала сама по себе, но Наденька не верила.

Увез из Парижа, приволок в Россию, выхлопотал вид на жительство в Москве, снял ей дом, дал прислугу, у бывшей парижской шлюшки теперь имелся собственный выезд, две горничные, которые, хоть и косоротились, да вынуждены были прислуживать этой безнравственной содержанке!..

Сухово-Кобылин – ну еще бы! – божился, что горничные эти – его крепостные девки, они и слова поперек Луизе сказать не посмеют, страшась расправы, не то чтобы косоротиться, однако Наденьке и это лыко было в строку.

Бедняжки! Так французская шлюха их еще и бьет?!

Наденька брезгливо передернула плечами, скривила губы. У нее при одном только воспоминании о Луизе Деманш начинало в горле першить от злости! Вот уже несколько месяцев минуло, как Александр Васильевич Сухово-Кобылин и Наденька признались друг другу в любви, как Наденька отдалась ему и с тех пор продолжает тайные с ним встречи (так же, впрочем, как и явные, на балах, на вечеринках, но, разумеется, все приличия соблюдены, никто ни о чем и не подозревает, а если подозревает, то благоразумно помалкивает, ибо не пойман – не вор!), а Луиза Деманш до сих пор живет в самом центре Москвы, в том же доме, на том же приличном содержании, ну а содержит ее все тот же господин сочинитель Сухово-Кобылин! Причем он и слышать не желает о том, чтобы выдворить Луизу за пределы Российской империи. Якобы она начала новую жизнь и, не имея успеха в торговле, теперь снова взялась делать модненькие шляпки и продавать их, так что он не хочет мешать успешным делам этой мадемуазель.

Ох, видела Надежда эти шляпки! Ни одну из них она ни за что не решилась бы надеть, хотя некоторые дуры приходили в восторг от этого убожества, от этой мешанины бархата, цветов и перьев. Право, лгут люди, уверяя, будто француженки от природы наделены хорошим вкусом! Луиза – явно исключение из правил. Любая русская дама, куда ни взгляни, хоть на саму Надежду, хоть на любую из ее гостий, хоть… да хоть на ту даму, которая стоит сейчас на улице под окном, одеты куда элегантнее, чем эта жалкая парижская содержанка.

Кстати, у той дамы, что стоит внизу, великолепный бархатный, отороченный соболем салоп. Ах, как искрятся на нежном меху отблески костров, разожженных кучерами, которые ожидают своих танцующих хозяев! И какой интересный покрой капюшона… Или это двойная пелерина?

Надежда приникла к стеклу, желая разглядеть фасон салопа, – и чуть не ахнула.

Упомяни о черте, а он уж тут! Да ведь это сама Луиза Деманш топчется под окном нарышкинского особняка!

Что она здесь делает?!

Ха, нетрудно догадаться! Наверняка до нее дошли слухи о новом романе, который затеял Сухово-Кобылин… Уж не собирается ли она ворваться в дом и устроить скандал? Вот сейчас увидит в окне соперницу и…

Надежда отшатнулась от окна, но тут же гордо вздернула голову, тряхнула кудрями. Изумрудные глаза сверкнули, румяные губы приоткрылись, голос сделался сладостным, искусительным, словно у сирены:

– Александр Васильевич! Подите ко мне, скорей подите! Что же это вы со всеми вальсируете, а хозяйку позабыли?

Сухово-Кобылин поглядел на красавицу с опаскою… Прекрасная дама ему досталась – бесстрашная любительница эпатировать публику. Такое впечатление, она просто жаждала, чтобы муж прознал про свои рога и устроил грандиозный скандалище. Вот и сейчас – что-то слишком опасно засверкали ее изумрудные глаза…

– Надин, – пробормотал Александр Васильевич, подходя. – Умоляю, тише, ти-ше…

– Да что ж такого я сделала? – усмехнулась его любовница. – Всего лишь хотела вальсировать с вами. Один тур, всего один!

Они вихрем пролетели по залу, но предчувствия Сухово-Кобылина не обманули: вальсом дело не кончилось. Надежда увлекла его в оконную нишу, полускрытую портьерой, и, обхватив за шею, припала к губам таким поцелуем, от которого у мужчин подгибаются ноги и все разумные мысли вылетают вон из головы.

То же случилось и с Александром Васильевичем. Он не мог сказать, сколько тот поцелуй длился: миг, час, день или вечность. Наконец приоткрыл затуманенные глаза – и удивился: прелестное личико его любовницы имело предовольное выражение! Зеленоглазую и рыжую Надежду часто сравнивали то с кошечкой, то с тигрицей. Сейчас создавалось впечатление, будто кошечка вволю наелась сметаны, а тигрица только что обглодала последнюю косточку вкусненькой козочки. Натурально, Сухово-Кобылин, тщеславный, как все мужчины, решил, что именно его поцелуй доставил ей такое удовольствие.

Однако он не заметил женскую фигуру за окном, не заметил, как она яростно вскинула руки, как погрозила в сторону окна, как метнулась прочь и вскоре растаяла в темноте… Ничего этого он не заметил!

Такой это был поцелуй, что заставил Александра Васильевича желать большего… И Наденька тоже воспламенилась нешуточно.

– Отправляйся к себе домой, – жарко шепнула она, с трудом вырываясь из рук любовника, – я буду следом. Пока танцуют, нас никто не хватится. Уходи черным ходом, скорей же, ну!

Сухово-Кобылин бросился вон из залы, словно за ним черти гнались.

Наденька приказала верной горничной всем отвечать: хозяйка в детской, сейчас вернется – и была такова.


Дом ее любовника находился почти рядом – только через садик пробежать, да выскользнуть из боковой калиточки, да шмыгнуть в его двор, да взбежать по черной лестнице… Надежда не раз это проделывала, не замедлилась и сейчас. И вот она уже в объятиях милого друга! И вот уже опирается локтями о стол! Привычным движением поднята юбка (вот уже несколько месяцев Наденька пристально следила за тем, чтобы портнихи вставляли в ее юбки самые легкие, подвижные кринолины, не дешевые железные обручи, а гибкий китовый ус, и радовалась, что ушло в прошлое нагромождение тяжеленных от крахмала нижних юбок, пробираясь сквозь которые, запутался бы даже Тезей, не заплутавший в знаменитом Лабиринте!), все, что можно расстегнуть, расстегнуто, все, что можно снять, снято… Поспешные ласки, торопливые движения, исступленные вздохи… ахлюбовьмоякакоесчастье! – теперь все быстренько надеть, натянуть, застегнуть, поправить, опустить, пригладить, одернуть, метнуть блудливый взгляд в зеркало, потом на часы – прошло каких-то минут тридцать, наверняка дома ее не успели хватиться! – повернуться к двери, изготовясь убежать так же стремительно, как прибежала, – и замереть, застыть с криком ужаса, потому что в дверях Наденька увидела неподвижную фигуру Луизы Деманш…

В том самом хорошеньком салопчике.

Бог ты мой… Значит, униженная соперница, увидев в окне целующуюся пару, бросилась не в подушку рыдать и слезы утирать, а решила устроить сцену неверному любовнику? И выбрала для этого самое подходящее место и время!

– Что ты здесь делаешь? – яростно выкрикнул Сухово-Кобылин. – Зачем ты пришла? Как ты посмела?!

– А! – закричала Луиза. – Ты меня спрашиваешь, зачем я пришла? А я спрошу тебя, как сюда, в эту комнату, где столько раз обладал мною, ты посмел притащить эту распутную рыжую кошку?!

– Да как вы смеете?! – взвизгнула Надежда. – Кто вы такая?

– Я? – буйно расхохоталась Луиза. – Я такая же шлюха, как и вы, мадам Нарышкина! Да-да, я вас знаю. И вся разница между нами только в одном этом слове: мадам. Вас называют мадам, меня – мадемуазель, но я ни перед кем не держу отчета в своих поступках, а вы… Вам туго придется, если я сейчас пойду к вашему мужу и расскажу о том, что видела только что!

Наденька кинулась к Луизе и влепила ей пощечину, оставив на щеке кровавые царапины от своих длиннющих ногтей. Луиза размахнулась было – ответить тем же, однако Сухово-Кобылин оказался перед нею, загородив Наденьку, и оплеуха досталась ему. Он сильно толкнул Луизу, и та отлетела в угол, упала на пол кучкой скомканного тряпья…

Досматривать, на чьей стороне будет победа в этом сражении, Наденька не стала: вылетела вон и ринулась домой, ничего не видя от глубочайшего душевного потрясения.

Какой кошмар! Какой кошмар! Неужели ей, Надежде Нарышкиной, дочери члена Государственного Совета барона Ивана Кнорринга, жене губернского секретаря Александра Нарышкина, одной из красивейших и бонтоннейших дам Первопрестольной, ей, истинной светской львице, выпало пережить такую вульгарную сцену и даже участвовать в ней!

Драться с соперницей! Драться из-за мужчины! Словно какие-нибудь прачки или… или животные!

Вот именно, животные или даже насекомые! Наденька вдруг вспомнила, как ее фрау учительница естественной истории (она получила хорошее домашнее образование) рассказывала, что среди животных очень часты crimes de passion, преступления по страсти. Самки-воительницы муравьев породы formika rubifarbis часто приходят в такую ярость, что набрасываются и кусают других самок, личинок и муравьих-рабынь, которые стараются их успокоить и крепко держат до тех пор, пока припадок гнева не минует. Эта Луиза была на шаг от того, чтобы совершить это самое crime de passion, жертвой которого пала бы она, Надежда Нарышкина!

Наденька не помнила, как очутилась дома, как, минуя бальную залу, взбежала в детскую. Здесь мирно горел ночник, нянька дремала на топчане, трехлетняя Оленька спала в своей кроватке.

Наденька мгновение постояла, пытаясь отдышаться, нервно потирая ледяные от волнения руки, потом вышла. Ужасно хотелось броситься к себе в будуар, отсидеться там, хорошенько поплакать, ведь ничто не приносит такого облегчения смятенной душе, как обильно пролитые слезы… Но нельзя, нельзя, нужно идти к гостям!

Входя в залу, Наденька бросила мимолетный взгляд в зеркало. Щеки горели, словно нахлестанные, как будто не она отвесила пощечину Луизе Деманш, а, наоборот, соперница достигла цели. Но все же Наденька была хороша, чертовски хороша! Как бы ни ярилась эта вульгарная французская дура, яблоко раздора по имени «Александр Сухово-Кобылин» достанется не ей, а прекрасной тигрице (вот именно – тигрице, а не кошке!) Наденьке Нарышкиной!

И она вошла в залу, как никогда уверенная в себе, своей красоте и неотразимости. И если бы в эту минуту некто всеведущий шепнул ей в ухо, что она никогда больше не увидит своего любовника, более того – не захочет его видеть, будет избегать встреч с ним истовее, чем черт избегает ладана, и причиной этого станет не что иное, как одно crime de passion, Надежда была бы страшно изумлена и, конечно, не поверила бы этому прорицателю.

А зря…

* * *

Он уходит! И уносит перстень!

Эта мысль словно ударила Лидию, да так чувствительно-больно, что она забыла про все на свете, слетела со стула и ринулась вдогонку за незнакомцем. Двери игорной залы, которые всегда казались такими тяжелыми, она распахнула вмиг, словно они были сделаны из бумаги.

Вылетела на площадку и, захватив юбки одной рукой как можно выше, а другой придерживаясь за перила узкой винтовой лестницы, торопливо заработала ногами, спускаясь. Успела увидеть сверху, что незнакомец уже выходит из кафе, еще пуще заспешила – как вдруг кто-то схватил ее за талию.

Лидия в ярости обернулась, занеся ридикюль, готовая сражаться за свою свободу, но тут же поняла, что сражаться не с кем – она просто-напросто зацепилась кушаком за перила. Выпутывалась долго, что-то ей ужасно мешало, а снизу доносились смех, аплодисменты, восхищенные выкрики…

Кое-как отцепив кушак, Лидия спорхнула с лестницы – да так и ахнула, поняв, что аплодисменты и смех предназначались ей: Бог знает почему, она все еще держала одной рукой высоко поднятые юбки, а потому всем, стоящим внизу лестницы, были отлично видны ее прелестные ноги, обтянутые, по обыкновению, розовыми чулками! Оттого и кушак от перил она никак не могла отцепить, что другой рукой, словно в забытьи, сжимала юбки.

Лидия почувствовала, как запылало лицо, но тут же она высокомерно передернула плечами и раскланялась с публикой так, словно была знаменитой актрисой, которую безудержно приветствовали поклонники ее таланта.

Ну и ладно, ну и пусть, хоть доставила удовольствие этими французишкам: где они еще увидят такие стройненькие, ладненькие ножки, у здешних красоток не ноги, а костыли!

И вообще, сейчас приступ стыдливости явно неуместен…

Лидия ринулась на улицу, отпихивая локтями мужчин, которые со всех сторон отвешивали ей полушутливые-полувосхищенные поклоны. Когда-то она восторгалась французской галантностью – сейчас эта чертова галантность ее бесила!