Он совершенно забыл, что это не Москва. Супермаркет «Кулебяка» был, скорее, центром маленькой Вселенной под названием «поселок Кулебякино». Здесь встречались и общались. Назначались свидания, закупались ненужные в общем-то продукты, проходили фейс-контроль новые наряды.

К аптеке же существовал особый интерес. Скажи мне, какие лекарства ты покупаешь, и я скажу, какие у тебя проблемы в семье — этот закон действовал в Кулебякине еще со времен существования фельдшерского пункта.

Еще хорошо, что презервативы, согласно последним столичным тенденциям, располагались на отдельном стенде. То есть бери тихонечко и иди в кассу, не надо орать на весь магазин…

— Тоже любишь с рубчиками? Я их всегда беру. У них самая лучшая смазка.

Вкрадчивый голос Туськи Тимошкиной заставил Макса подпрыгнуть и покрыться холодной испариной. Да, шалят нервишки, надо бы валерьянки подкупить. Еще лучше брому… Тогда и презервативы ни к чему.

— Я… да, то есть… Вообще-то мне без разницы.

Тимошкина изобразила безмерную печаль и одновременно игриво прижала Макса крутым бедром к стенду.

— Все время я забываю, что мужики — сволочи. Вроде учит меня жизнь, учит, а я… Действительно, вам-то, негодники, хоть воздушный шарик натяни — а то, что женщины чувствуют, это вам без разницы. Бери большую упаковку, деньги сэкономишь. И два раза ходить не придется.

Макс едва не поперхнулся, увидев «большую упаковку». Шестьдесят штук плюс бонус — десять резинок с земляничным вкусом… Он, конечно, еще мужчина хоть куда, но ему ведь и в Москву надо бы вернуться.

Тимошкина картинно вздохнула и затрепыхала ресницами. Глаза у нее были карие, нахальные и веселые.

— И кому же это так повезло, а?

— Да никому, собственно, это я на будущее…

— Тимошкина! Будь добра, двинь тазом и передай мне борную кислоту. У меня полно муравьев в саду.

Ленка Синельникова была чумазая, вспотевшая, лохматая — и все равно какая-то свежая. Макс залюбовался ею, а потом уже спохватился: а чего это она в таком виде примчалась в супер, понимаешь, маркет?!

На самом деле Лена Синельникова уже давно вывела всех муравьев. Просто Туська слишком целеустремленно чесала по улице вслед за извращенцем Сухомлиновым, и хотя Лене было АБСОЛЮТНО НАПЛЕВАТЬ, она все же не смогла так сразу, без боя, сдать позиции, да еще кому — вероломной подруге!

Тимошкина выдала по полной программе: бросила кроткий взгляд на сердитую подружку, потом многозначительный и понимающий — на Макса, потом пристальный — на стенд с презервативами, и заключительный — просияв, словно ее осенило — снова на Ленку.

— Ох, какая я тупая! Пойду. Не буду вам мешать.

И смылась, ведьма! Лена чуть не запустила ей вслед собственным кошельком. Макс откашлялся.

— Лен, я…

— Чего тебе?!

— Ох… я спасибо забыл сказать за пирожки, очень вкусные…

— Не забыл. Говорил. Пожалуйста. Отвали.

— Лен, я…

— Максим Георгиевич, вы берете… товар или нет? У меня очень много работы.

— Да. То есть проходи вперед. Я после тебя.

Ленка фыркнула, схватила борную кислоту и вылетела из магазина. Макс вытер лоб — и неожиданно улыбнулся своему отражению в витрине. Никакая она не тихоня, Ленка Синельникова. Она тот самый тихий омут, в котором сами знаете что. И она написала ему любовное письмо, потому что влюблена в него. Вон, примчалась отбивать его у Тимошкиной. Ревнует!

Значит, сегодня ночью ее сон просто обязан повториться. Макс повернулся к замершей от восторга кассирше Ольге (ее имя значилось на кармане белого халата) и звучным голосом продекламировал:

— Будьте добры, девушка, йод, зеленку, пластырь по одной упаковке, и я беру две больших упаковки презервативов с рубчиками. Спасибо, всего доброго.


— Ты подумай, он купил СТО СОРОК ШТУК ПРЕЗЕРВАТИВОВ!

Оля Шапкина отхлебнула клюквенный морс и отправила в рот очередной кусок фруктового торта. Лена Синельникова в который раз ущипнула себя под столом за запястье, однако в лице не переменилась.

— Ольга, он взрослый, совершеннолетний, привлекательный мужчина, не обремененный семьей — так почему же ему не купить презервативов?

— Сто сорок штук? Это если даже по три штуки на ночь, то…

— Ольга! А клятва Гиппократа?

— А я не медик, я фармацевт, и то будущий. Я тебе точно говорю, он уже склеил кого-то в Кулебякине, и этот кто-то — не будем сплетничать…

— Может, он про запас купил?

— Зачем? Они даже при советской власти дефицитом не были. Не-ет, Ленка, презервативы мужики покупают исключительно накануне процесса. Вот увидишь, Тимошкина у него заночует!

— Ну и пусть ночует.

— Ленка! Неужели не завидно?

— Чего? С ума сошла?

— Ну, я имею в виду… Ведь такой мужик! А ты не замужем. И у вас, говорят, в школе был роман…

— Кто это говорит?

— Да вся улица! Тетя Вера все вспоминает, как ты на него смотрела…

— Шапкина, на выход с вещами.

На пороге кухни стояла раскрасневшаяся и воинственная Тимошкина. Оля Шапкина прекрасно понимала, что силы неравны, и потому тихонечко ухватила еще один кусок торта, помахала Лене рукой и смылась. Лена мрачно уставилась на подругу детства, а та неожиданно показала ей язык. Лена вспыхнула.

— Тимошкина! Наступает такая минута в жизни каждого человека, когда он переосмысливает свое прошлое и спрашивает себя…

— Вы помирились, и сегодня у вас намечается бурная ночь?

— Вот бывают же такие бессовестные люди! Да твое счастье, что я интеллигентная женщина, иначе бы все волосенки тебе повыдергала.

— А! Так тебя зацепило? Слава мне, твоей лучшей подружке. А если б не я, ты бы до сих пор мастурбировала, прячась за шторку.

— Кстати, шторы надо поменять, он сказал, за ними все видно. Туся! Ты с ним кокетничала! Через пять минут после того, как я открыла тебе свою душу и свою тайну!

— Я подвиг дружбы совершила, балда! Да если бы это была не ты, Синельникова, я бы этому Сухомлинову дала… прямо на заборе!

— Нахалка!

— Чего нахалка-то? Я держу себя в руках изо всех сил, способствую вашему сближению, а сама локти кусаю.

Лена усмехнулась.

— Да ну тебя, Туся! Можешь забирать его себе. Мы с ним отношения выяснили.

— Правда?! И чего?

— Ничего, а что еще? Я все четко написала…

— Написала где? На заборе?

— Понимаешь, я немножечко волновалась. Не могла собраться с мыслями. И решила написать ему письмо. Последнее письмо. Окончательное.

— Так. Дальше.

— Ну, я предложила ему остаться добрыми соседями и забыть о поцелуе…

— Так вы целовались?!

— Из-за тебя, между прочим.

— Это как?

— Если бы ты не остановилась с ним болтать, я бы не полезла подслушивать, не ободралась бы об розы, не попалась бы ему на глаза, не поругалась бы с ним, не замахнулась бы на него, он бы меня не схватил и не поцеловал, а потом не приперся бы ночью без штанов…

— О, держите меня, я сейчас взорвусь. Расскажи, как он выглядит в…

— Сдурела? Он вылетел из дома, пса ловил, а тут я. Ну и… так получилось. А потом я маялась, все думала, как бы это прекратить, и написала ему письмо. О том, что все осталось в прошлом.

— Ага. И поэтому он закупил партию презервативов? Он смастерит из них резиновую женщину, назовет ее Аленкой…

— Тусь, хватит, а?

— Нет, Синельникова, это ты давай прекращай маяться дурью. Макс меня только о тебе и расспрашивал, когда я на заборе висела.

— Туся, все. Что бы я по этому поводу ни думала, письмо уже написано и отправлено. А скорее всего — и получено. Не могу же я каждые пять минут менять свои собственные решения.

— Вот так, из-за глупого упрямства Ленка Синельникова останется на бобах! Скажи хоть, целоваться с ним хорошо?

Лена Синельникова ничего не ответила. Просто обреченно взмахнула рукой и принялась мыть грязную посуду. Тимошкина же издала могучий вздох и хлопнула ладонью по столу.

— Я тебя завтра увезу развеяться, хочешь? Давай с утречка махнем в столицу нашей Родины? По магазинам, то, се… В десять — нормально?

— Наверное…

— Короче, в десять. Все, пока.

— Пока.

Туська упорхнула, а вместо нее на уютную кухню вползла тоска. Лена закусила губу и едва не упустила из рук мыльную чашку. В чем, в сущности, смысл ее жизни? Кулинарные рецепты, дамское кулинарное шоу, экспериментальные блюда на собственной кухне… И некого ими угощать, если не считать Тимошкину.

С другой стороны, ведь все эти годы она отнюдь не чувствовала себя несчастной. Более того, за вычетом трех-четырех действительно тяжелых лет ее жизнь ей самой очень нравилась. И кулинарное шоу — это не просто карьера, это ее хобби, ее страсть, ее увлечение с детства.

Все было нормально до тех самых пор, пока Макс Сухомлинов не соизволил вернуться в свое родовое гнездо и не поселился по соседству с ней. И вот, пожалуйста, она постоянно о нем думает, фантазирует, словно школьница в период полового созревания, распаляет себя бесплодными мечтами о том, что, быть может, вовсе не так уж и прекрасно…

Она сердито выключила воду, посмотрела на вымытые чашки и исключительно из вредности не стала их вытирать. Вместо этого налила себе здоровенный бокал морса и отправилась к двери на улицу. Сумерки — время тоски и беспокойства, час самоубийц и пессимистов.

Она стояла на крыльце, прижав к пылающей щеке запотевший бокал, и жадно ловила аромат роз, струящийся из сада. Воздух был неподвижен и тягуч, словно горячая карамель. Где-то далеко ворочалось в небесах неведомое чудовище, погромыхивало, сверкало далекими зарницами…

Лена стояла, прислонившись к резному столбику перил, не думая уже почти ни о чем конкретном. Нечто вроде медитации — только до нирваны еще ой как далеко.

Еще совсем недавно она была твердо уверена, что сможет выбросить Макса из головы. Но вот повеяло розами и грозой, на смену сумеркам стремительно накатила темнота — и ей даже не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть свою первую и единственную любовь, словно наяву…

Опасный и интригующий, красивый и веселый, растерянный и разом помолодевший — всегда разный Максим Сухомлинов. Может, ей и хотелось бы его возненавидеть, наказать его за то, что он обрек ее на двадцать лет одиночества — но именно Макс воплощал сейчас для Лены Синельниковой все то, о чем она действительно мечтала всю жизнь.

Во всем виновата жара, расслабленно подумала она, погружаясь в странное гипнотическое состояние. Если бы сейчас лил дождь, все эти мечтания ей и в голову бы не пришли. От жары люди сходят с ума…

… И им видятся всякие призраки. Вот один из них, в белой рубашке и полотняных брюках цвета хаки. Босой, смуглый, темноволосый призрак со странно мерцающими огненными глазами.

Воздух медленно, но верно заканчивался у нее в легких, а Лена Синельникова все стояла и смотрела на привидение в облике Макса Сухомлинова. Привидение не произносило ни слова — что и понятно, оно же неживое — и с места не двигалось, стояло возле развесистого дуба на границе участков Сухомлиновых и Синельниковых и не сводило огненных очей с Лены.

Она покачнулась — и Максим непроизвольно дернулся, только тогда она и поняла, что это не мираж и не тепловой удар. А еще она поняла, что на добрососедский визит это никак не тянет. Хорошие соседи и веселые друзья не ходят в гости в таком возмутительно сексуальном виде, да еще и босиком.

Тем временем Макс медленно двинулся к ней, и Лена почувствовала, что сейчас упадет. Самым удивительным было то, что оба они все еще не произнесли ни слова, ни звука. Она отступала на негнущихся, подламывающихся ногах, а Макс медленно шел к ней.

Надо все обдумать, билось в мозгу. Откуда это убийственное притяжение, почему этот мужчина так действует на нее?..

Она пятилась, пятилась — и оказалась уже внутри дома. Макс замер на пороге, не сводя с нее горящих глаз. Лена медленно подняла руки к вискам, потом повернулась и пошла вверх по лестнице. В свою спальню.

7

Посвятить остаток дня осмотру памятных мест своей юности не получилось. Весть о покупке Максом крупной партии презервативов разнеслась по Кулебякину с космической быстротой, и буквально на всех перекрестках поселка его встречали понимающим подмигиванием, пожеланиями удачи, а то и похлопыванием по плечу. Мужской солидарности не проявил разве что Эдик — он насупился, запыхтел и довольно мрачно поинтересовался, сколько времени Макс намеревается пробыть в Кулебякине. Макс легкомысленно пожал плечами, и тут кто-то из собравшихся возле Эдикова магазинчика довольно громко произнес:

— А пока резинки не израсходует!