После этого Эдик окончательно поник, разогнал всех из магазинчика и вывесил табличку «Закрыто». Максу ничего не оставалось, как бежать от своей популярности домой.

Спаниель Василий отсутствовал — вероятно, удовлетворял охотничьи инстинкты. Макс выгрузил продукты, торопливо забросил пиво и минералку в морозилку и уселся за стол. Следовало обдумать план действий на грядущую ночь.

С одной стороны, тема сна, настойчиво развиваемая гражданкой Синельниковой в ее письме, предполагала бесшумное проникновение в спальню означенной гражданки, пока она спит, и осторожное размещение в ее постели. Однако Макс был вполне реальным человеком и прекрасно понимал, что подобный идиотизм хорошо смотрится только в кино. Во-первых, женщины НЕНАВИДЯТ, когда их застают в постели заспанными, лохматыми и ненакрашенными. Во-вторых, Синельникова просто заорет от неожиданности. Нет, не просто. Ого, как заорет. И правильно сделает.

С другой стороны, можно было бы появиться в облике призрака, облаченного в белые развевающиеся одежды, разбудить Синельникову какими-нибудь цветочками или музыкой небесных сфер… Правда, в этом случае она тоже заорет.

В итоге Макс остановился на простом и элегантном появлении. Молчаливый смуглый пират стоит в тени тех же самых кустов, где прошлой ночью она видела его обнаженным и жаждущим ее любви…

И с исцарапанным задом, добавил безжалостный внутренний голос. Правда, его она могла и не заметить.


Лена вошла в свою спальню и села на краешек кровати — спина прямая, руки сложены на коленях, глаза закрыты. Если это мираж — ничего не произойдет, если явь — по крайней мере, никто не скажет, что она первая бросилась Максу на шею.

Секунды били в ушах набатом, пульс вторил им, то учащаясь, то замедляясь. Придет ли Макс? Или это его очередной злой розыгрыш, месть за вчерашнее унижение?

Она медленно досчитала до ста и открыла глаза. Макс стоял в дверном проеме и пристально смотрел на нее. Сердце бухнуло прямо в висках. Почему он молчит? Чего он вообще хочет?

Она приподнялась с кровати и хотела что-то сказать, но Макс приложил палец к губам и покачал головой. И продолжал чего-то ждать.

Неожиданно в голове Лены ясно и ярко замерцала простая и разумная мысль: сейчас перед ней два пути, один — выгнать Макса, теперь уже точно навсегда, второй — еще один раз в жизни совершить безумный поступок и, возможно, изменить этим свою жизнь.

Она резко выдохнула и шагнула к нему. Обвила руками мускулистую шею и заглянула в глаза. Макс не стал ломать комедию дальше. Его ладонь нежно и властно прошлась по ее пылающей щеке, а затем он ее поцеловал. И Ленка Синельникова почувствовала ни с чем не сравнимое облегчение — ибо теперь все шло так, как и должно было идти.

Его губы скользнули вниз, по шее женщины. Бережно расстегнув и раздвинув воротник блузки, он приник к ее плечу. Один поцелуй, другой, все ниже, ниже — и вот она уже вспыхнула, загорелась, выгнулась в его умелых руках. И задохнулась от восторга, вновь ощутив ту самую власть — власть отдающего, власть уступающего, власть с восторгом погибающего от любви.

Его губы проскользили по ключицам, задержались на бешено бьющейся синей жилке, а потом Максим нежно и властно принялся раздевать Лену, больше уже не прерывая жадного и бесконечного поцелуя.

Два обнаженных тела слились в объятии, напряженные и каменно-твердые соски женщины едва ли не царапали пылающую грудь мужчины. Каждое прикосновение было мучительно прекрасным, каждая ласка заставляла умирать от желания.

О, теперь они не были детьми, впервые познавшими плотскую любовь. Мужчина и Женщина, первые и единственные на Земле любовники, медленно и вкрадчиво поднимались к вершинам общего блаженства, неторопливо познавая друг друга заново.

Рука Максима легла Лене на грудь, обожгла жаром и тяжестью, большой палец настойчиво ласкал каменно-твердый бутон соска. Из груди женщины вырвался первый стон — и тогда только они оба поняли, что так и не проронили до сих пор ни слова. Теперь же слова были больше не нужны.

Луна заливала их тела серебром, а воздух становился все горячее и невыносимее. У Лены подогнулись ноги, и Макс бережно подхватил ее, чтобы уже через секунду швырнуть ее на постель и мгновенно навалиться всей тяжестью сверху. Почти сразу же он приподнялся, окинул жадным взором обнаженное и совершенное в своей наготе тело женщины, медленно развел ее бедра шире и опустился вновь, еще медля, еще не овладевая… В конце концов, это же был ее сон.

Он целовал ее грудь и живот, ласкал, гладил, нажимал и отпускал, а она выгибалась в сладкой судороге, стонала все громче — и когда его жаркое дыхание коснулось ее бедра, замерла на мгновение, чтобы потом раскрыться всем своим естеством навстречу, подобно тропическому цветку, распахивающему нежные лепестки навстречу солнечным жарким лучам.

Он улыбнулся, почувствовав приближение ее оргазма. И осторожно, очень медленно — хотя только боги знали, чего ему это стоило — начал входить в нее.

И в тот момент, когда они стали едины, за окнами лопнула жаркая тишина, громыхнул раскат грома, полыхнула ослепительно-синим светом молния, и началась гроза.

Лена и Максим ее практически не заметили, потому что их тела и души в данный момент закрутил куда более мощный вихрь — вихрь их страсти.

И уже летя с невидимой и головокружительной высоты в бездонные объятия бархатной тьмы Великого Ничто, Лена только доверчиво стиснула руку Максима. Теперь все встало на свои места — а Вселенная может и подождать!


— Глаша, проснись немедленно!

— Симка, отстань. Я лекарство выпила.

— С каких это пор благородный кагор называется лекарством? Глаша, немедленно открой глаза. У меня потрясающие новости.

— Ой, господи, будет мне покой или нет? Что случилось?

— Скандал. Интрига. Сплетня. Кулебякино взорвется изнутри. Мой план сработал.

— Какой план?

— Коварный, разумеется. Слушай: сегодня Макс Сухомлинов вышел от Ленки Синельниковой в два часа ночи.

— Симка, ты безнадежно отстала от современной жизни. В наши дни он может выйти от нее даже в четыре утра — это еще ни о чем не говорит…

— Да? А то, что он вышел через окно и в одних трусах — это говорит хоть о чем-нибудь?

— Иди ты!

— Сама иди.

— Ты что, подсматривала?

— А как же!

— Серафима, мне стыдно за тебя. Неужели в трусах?

— Да! И всю остальную одежду он нес на плече. И перепрыгнул живую изгородь! И изобразил из себя Тарзана!

— Ой, кричал?

— Нет, бил себя в грудь кулаками. Глаша, я знала, что у меня получится!

— Между прочим, письмо писала я.

— Под мою диктовку, несчастная. Ладно, неважно. Так-с, дело пошло. Переходим к следующему этапу. Надо поговорить с Ленкой.

— Сима! Тогда она поймет, что мы подсматривали!

— Смотря как поговорить. Аглая Владимировна, подъем! Уже одиннадцать часов! Нас ждут великие дела, а по жаре не побегаешь.


Лена Синельникова выползла на улицу за пять минут до полудня и долго с недоумением смотрела на большой плакат, висящий на калитке. «Синельникова! Ты проспала потрясающий шопинг и потрясающего мужика! У меня сломалась твоя машина, и я уехала в Москву с Максом. Так тебе и надо. Твоя ТТ.».

Лена хмыкнула и почесала укушенное взбодрившимся после дождя комаром плечо. Потом перевела взгляд на ступеньки — и расхохоталась. На нижней, широкой, лежал и крепко спал черно-белый лохматый коврик. Задние ноги у Василия иногда подергивались, а из мерно вздымающейся груди доносилось грозное тявканье. Вероятно, во сне Василий загонял кабана…

Лена с хрустом потянулась, вскинула к небу лицо и рассмеялась. Она чувствовала себя легкой и невесомой, словно воздушный шарик. И во всем теле такая приятная гибкость образовалась…

Сегодня день обещал быть не таким убийственно жарким, после ночного ливня вся кулебякинская природа воспрянула духом. А может, виной всему Ленино прекрасное настроение, — но трава была изумрудной, розы — алыми, небеса — бирюзовыми, и все в мире дышало негой и любовью.

Она спустилась с крылечка — Василий приоткрыл один глаз и приветственно стукнул хвостом об ступеньку — и пошла к калитке. Когда «сотни ласковых глаз с улыбкой смотрят на нас»…

— Аленушка, деточка, как я рада тебя видеть! Заходи к нам!

Лена обрадованно улыбнулась. Сестер Кулебякиных она не только уважала, но и искренне любила — за прекрасное чувство юмора и трогательную нежность друг к другу. К тому же мама Лены приходилась сестрам троюродной племянницей… кажется.

Серафима встретила ее на ступенях белого домика, обмахиваясь шикарным веером из страусовых перьев. Аглая приветственно замахала из тени на веранде. Веер у нее тоже был, но чуть поменьше. Серафима налила Лене чаю со льдом и испытующе уставилась на нее.

— Мы так за тебя волнуемся, Леночка! Особенно в последнюю неделю.

Она чуть чаем не поперхнулась и удивленно уставилась на скорбно поджавшую губы Серафиму.

— По… почему?

— Ну как же! Этот крупченковский дом заброшенный, а теперь еще и этот новый русский… Додуматься купить участок, граничащий с твоим!

— Серафима, но ведь мой участок и так граничит с его…

— Это совершенно другое дело, Алена! Сразу видно сухомлиновскую подлую породу. Он тебя окружает, не видишь?

Лена неуверенно рассмеялась.

— Я же не крепость, чтобы меня окружать. И потом, вы же сами переживали, что у меня с той стороны заброшенный участок…

— Он с тобой разговаривал?

Лена почувствовала, что краснеет, и торопливо уткнулась в кружку.

— Ну… естественно, мы беседовали… по-соседски, через забор… потом он… заходил за своей собакой…

— Это той, которая у тебя на крыльце спит?

— Да. Васька. Ужасно смешной…

— И ты можешь с ним беседовать?

— С Васькой? Ой, он все понимает…

— С Сухомлиновым.

Лена опять смешалась.

— Серафима Владимировна, я с ним не то чтобы беседовала, я просто общалась со своим соседом. И вообще, старую вражду давно пора забыть. Мы же не в средневековье, в конце концов! Я даже не помню, из-за чего она началась…

— Из-за земли, из-за чего же еще. И будь осторожна — Сухомлинов сначала окружит тебя своими владениями, а потом отберет у тебя твой дом.

Лена залпом допила чай и сердито отодвинула стакан.

— Серафима, вы меня извините, но это уж прям детектив какой-то! Еще скажите, что он меня задумал соблазнить, чтобы…

Язык она прикусила, но краска бросилась в лицо мгновенно. Серафима и Аглая Кулебякины поджали бесцветные губы совершенно одинаковым образом, после чего Серафима изрекла:

— Дитя, ты не можешь знать всей низости мужского нрава, если ему что-то… не по нраву, прости мой каламбур. Аглая — та счастливо отделалась, но я, я прожила в рабстве всю жизнь! Под пятой, можно сказать, угнетателей. И подари мне Господь сейчас новую жизнь — я прожила бы ее в чистоте и одиночестве, не знаясь с деспотами и мужланами. Заходи почаще и будь осторожна.

Лена Синельникова шла через улицу, шлепая по раскаленному асфальту босыми пятками, и улыбалась своим мыслям.

«Деспоты и мужланы» Серафимы прожили свои жизни под властной пятой своей очаровательной супруги, и вертела она ими, как хотела, а что до Аглаиной чистоты… В Кулебякине каждый знал шикарную легенду о том, из-за чего на самом деле поссорились Лемешев и Козловский. Да-да, именно из-за Аглаи.


На веранде белого домика шел военный совет. Серафима стукнула сухоньким кулачком по столу.

— Влюблена как кошка! Пора писать второе письмо.

— Симка, отстань от них. В самом деле, это для нас все так серьезно — Сухомлиновы, Синельниковы, родовая вражда… Максимка никогда не был похож на папашу, он добрый мальчик. И зачем ему Аленушкин участок?

— Глаша, я и без тебя знаю, что он добрый и что участок ему ни к чему. Но в подобной истории важно не стоять на месте. Если действие замедляется, пиши пропало. Поэтому теперь письмо получит Аленка!

— Но Сима, ты меня извини, как же мы сочиним от лица мужчины? Совершенно иной стиль, другие приоритеты…

Серафима задумчиво выщипывала из веера пух.

— Ты права. Мне еще в тридцать восьмом говорила Ниночка Склярова: мы полдня гробим на выщипывание бровей, а они все равно смотрят только на задницу…

— Серафима!

— Вот что, Глаша. Ты совершенно права — и потому отправляйся в «Кулебяку».

— Зачем?

— За «Плейбоем». Придется изучить дополнительные материалы.

Аглая помолчала, а потом вдруг зашлась тихим кудахчущим смехом. Серафима сердито посмотрела на нее!

— И чего такого смешного я сказала?

— Ох… Симка… Ты хотела сплетен? Ох, не могу…