– Смотрите! Они целуются! – заорал Петер снизу.

Девочки Сычевы, Ася, Соня и Манечка, а заодно все, кто к этой минуте столпился у подножия горы, задрали головы.

Егор, бросив хозяйскую дочь в снегу, шагал наверх. Анна смеялась ему вслед.

Сестры Сычевы побежали на помощь своей Анхен.

– Не понимаю, зачем она это делает, – пожала плечами Ася.

– А может, у них любовь? – предположила Сонечка. Этой зимой она влюбилась в бравого Володю Вознесенского и вздыхала по нему издали. Теперь во всех проявлениях человеческих отношений ей грезилась любовь.

– Тогда уж совсем не понимаю, – фыркнула Ася. – Как может девушка ее круга полюбить конюха? Это недопустимо.

Она рассуждала совсем как фрау Марта. Подруги не нашлись что возразить на это разумное замечание.

На другой день вечером за чаем у Сычевых, когда все семейство собралось за столом и разговор шел совсем обычный, вышло неожиданное.

Говорили о погоде, о предстоящих крещенских морозах и водосвятии. Вспомнили о том, что на Рождество нужно ждать церковный причт с иконой и по этому случаю необходимо заказать у Круглова особой рождественской ветчины, какую любит дьякон. Кстати, Богдан Аполлонович припомнил тот самый пожар двухгодичной давности и обратился к супруге:

– Так ведь все-таки дом-то поповский тогда псаломщик поджег, каналья!

– Но как же так, папа, ведь Юрьев сам пострадал от пожара? – немедленно встряла Анна, которой разрешалось участвовать во взрослых разговорах.

– Думал, что это обстоятельство отведет от него подозрения. Его батюшка от службы отстранил за нерадение, а он, значит, решил таким образом отомстить. Сперва хотел было Вознесенского поджечь, ему сумасшедший пьяница помешал, застукал, когда тот паклю подкладывал. Тогда Юрьев решил дом причта подпалить, чтобы хоть дьякону досталось!

– Как веревочке ни виться… – вспомнила фрау Марта русскую поговорку.

– Вот именно! – подхватил Богдан Аполлонович. – Так намедни этого Юрьева взяли на воровстве.

– Что на этот раз?

– В деревенской церкви кадило украл, с позолотой. В скупку приволок. Ну а скупщик, наш человек, донес…

Петер томился за столом. Он очень не любил, когда нельзя было поучаствовать в разговоре взрослых. Он уже несколько раз дернул Грету за косу и получил замечание от Фриды Карловны. Под столом он искал ногой ногу Аси, чтобы наступить, но перепутал с ногой maman, и вышел конфуз. Пришлось извиниться. Зато эта Анхен сидела по правую руку от папеньки и вовсю щебетала со взрослыми как большая!

– А я вчера кое-чего видел, – склонив голову к самому столу, пропел свою ябеду наследник. Затем он хитро взглянул на папеньку и перевел взгляд на старшую сестрицу. Та окатила проказника столь испепеляющим взглядом, что он едва не подавился бубликом.

Хозяин, обычно чуткий и внимательный к своему единственному сыну, немедленно повернул голову в сторону чада:

– Ну-с, Петр Богданович, весьма и весьма интересно…

– Я, папенька, вчера видал, как Анхен с Егором…

Ася заметила, как у Эмили загорелись кончики ушей, словно это о ней, а не о сестре сейчас во всеуслышание объявят ужасное.

– Как Анхен с Егором на горе…

Фрау Марта повернула лицо и устремила свой вопрошающий взор на старшую дочь.

– Ах, ах! – передразнила братца порозовевшая до самых волос Анна. – Мы свалились в снег с саней, а ты и рад!

Она поднялась и, проходя мимо, больно ткнула в шею Петера ногтем.

– Папенька, будет у нас вечер на Рождество или нет? – Анна дошла до окна, и когда повернулась, краска несколько поблекла на лице, оставшись пятнами лишь на шее. – Я хочу, чтобы в этот раз непременно был у нас, а то всегда у Карыгиных!

Разговор горячо поддержала Эмили, которая тоже мечтала, чтобы у них собралась молодежь, а не та мелюзга, которую приглашали на елку для Греты и Петеньки. Начался горячий спор, и о Петькиной ябеде забыли. До поры.

На Святки девочки уговорились гадать. Нужно было в полночь выйти на улицу и бросить валенок. Анна и Эмили спустились к Асе. Осенью няня Мариша вернулась в деревню, и теперь комната полностью принадлежала Асе. Сначала гадали на воске – лили горячий воск в миску с водой и долго разглядывали тень от полученного застывшего изображения.

– Рыба?

– Какая же это рыба? По-моему, волк. Глянь, пасть какая.

– Вот у рыбы как раз и пасть.

– Тогда это акула. А к чему акула?

– Это неприятность.

– Тогда я еще раз перелью.

Асе выпала птица. Ясно прорисовывался шикарный высокий хвост, длинная шея и маленькая голова с хохолком. Но объяснить значение никто не мог.

Анна считала, что птица – к путешествиям, а Эмили склонялась к тому, что непонятная птица с хвостом – к неприятности.

– Нет, это птица счастья! – проявив настойчивость, завершила спор Ася. – И я ее сохраню.

Она положила застывшую восковую фигурку в коробку из-под халвы и убрала в сундук.

Спорить никто не стал – сейчас они как-никак находились на ее территории. Анне досталась груша, Эмили утверждала, что это чье-то лицо.

– Ты у кого-нибудь такое лицо видела? Это харя, а не лицо! – возмутилась Анна.

– Ну и что ж, что харя.

– Нет, это груша. Августина, к чему груша?

– К изобилию.

На том и порешили. Эмили выпала лодка. Лодку крутили и так и эдак, ничего больше не выходило.

– Я еще раз перелью.

– Так нечестно. Ты уже переливала.

– Ну и вы перелейте, кто ж вам мешает?

В это время в коридоре раздались шаги. Анна резво подбежала к двери и прислушалась. Остановились у соседней двери, Ася уже догадалась, что это Егор вернулся из конюшни.

Анна распахнула дверь:

– Егор, зайди к нам! Ну, скорее же!

Ася и Эмили переглянулись. Ася готова была поклясться, что Эмили подумала то же, что она. Анне все нипочем – втащила Егора в комнату, усадила на табурет и подвинула блюдце.

– Вот мы сейчас тебе погадаем. Все про тебя узнаем, Егор!

– Я лучше пойду, барышни.

Егор смущался, Асе было жаль его. Большой и несколько неуклюжий от смущения, Егор был все же красив. Его светлые жесткие волосы вились надо лбом и ложились волной. И еще у Егора были густые длинные ресницы. Но он – конюх! Понимать Анну Ася отказывалась. И когда Эмили заявила, что здесь душно и притом пора уже во двор, Ася немедленно поддержала ее.

– Вы идите, я вас догоню, – сказала Анна.

Девочки вышли в морозную звездную ночь. Кое-где дымы поднимались из труб прямиком к звездам. Тьма и тишь стояла такая, что скрип снега под валенками оглушал.

– А я рада, что Анхен не пошла с нами! – призналась Эмили.

– Почему?

– Хоть она мне и сестра, но иногда я просто устаю от нее! – по-взрослому вздохнула Эмили. – Что ей дался этот Егор? Не понимаю. Если маменька узнает…

– Эмили, а тебе кто-нибудь нравится?

– Да! – обернулась к ней Эмили и остановилась. Ее лицо в свете луны было особенно бледным, без того белые ресницы покрылись инеем на морозе. – Один наш кузен. Прошлым летом, когда мы гостили у тети Эльзы, он учил меня кататься на велосипеде… А тебе?

Признание Эмили до самого нутра проняло Асю. Кузен, тетя Эльза, велосипед… Сами слова эти звучали волнующей музыкой из той самой жизни, из грез. Ей тоже захотелось сказать что-то такое…

– Да! – выдохнула она. – Это один человек, ты его не знаешь. Это пока тайна.

– Я понимаю… – шепотом ответила Эмили.

Они стояли, прислонившись спинами к забору, и ждали.

– Как ты думаешь, уже полночь?

– Думаю, да.

– Бросай!

Эмили зачем-то зажмурилась и, высоко подняв руку, бросила валенок через забор.

Девочки побежали к калитке – нужно было определить, в какую сторону показывает носок валенка. Откуда взялась старуха, ни одна из них сказать не могла. Она словно из сугроба выросла – лохматая, в старом черном платке. Пальто, скрывающее костлявую фигуру, было длинным, до пят. Старуха трясла над головой найденным валенком и что-то выкрикивала. Девочки окаменели. Ася хотела схватить подружку за руку, но руки не слушались. Вероятно, с Эмили происходило что-то подобное, она тенью качалась рядом с Асей.

– Все гореть будете в геенне огненной! – вещала старуха, размахивая руками в сторону девочек. – Никто не укроется! Смрад! Кругом смрад и тьма! Кыш! Кыш, проклятая! Смерть! Одна она кругом! Придет расплата! Горючими слезами умоетесь!

Совершенно онемев от ужаса, девочки сорвались с места в один момент и помчались прочь от страшного места. Они пролетели калитку, обе стукнулись о дубовые заледеневшие ворота. Боясь оглянуться, без толку потыкались в запертые ворота, схватились за руки и помчались дальше, в обход. В проулке, задохнувшись от бега и режущего морозного воздуха, девочки на миг остановились, чтобы, не сговариваясь, влезть на соседский забор, спрыгнуть вниз и, утопая в сугробах, пробираться к спасению. Ужас дышал в затылок, и беглянки молча, сопя и кряхтя, преодолевали заснеженное поле соседского огорода.

Разбуженные собаки вовсю ругали нарушителей. Но уже громовым лаем им отвечал Север. Спасение близко!

В снегу с головы до ног – снег в карманах, за шиворотом, в валенках, в чулках – они влетели в спасительный коридор. Осыпали безукоризненно чистый половик хлопьями снега. Эмили смотрела на Асю широко распахнутыми глазами и хотела что-то сказать. Но вместо слов выходило лишь подобие икания. Она выставила вперед указательный палец, а сама поехала по стене и уселась в напа́давший с нее самой снег.

– Ты… по-по-смотри на с-себя, – икала Эмили. Ее корчило от смеха.

Ася упала рядом. Они не могли успокоиться. Смех тряс их, укладывал на пол, поднимал и снова бросал. Едва одна успокаивалась, другая вспоминала какую-нибудь подробность, и все продолжалось.

Они совершенно обессилели, когда сверху раздалось:

– Это что за явление?

На верху парадной лестницы стоял хозяин дома в длинном атласном халате и ночном колпаке. В руке он держал керосиновую лампу.

Увидев отца, Эмили прыснула последний раз, а Ася совершенно успокоилась.

– Папенька, мы башмак кидать ходили. Вернее, валенок… – доложила она, поднимаясь. – А там старуха из богадельни… нас напугала…

Неизвестно, чем бы кончился этот святочный вечер, не возникни рядом с супругом фрау Марта. Даже в ночном чепце она выглядела безупречно.

Она заглянула за перила, смерила строгим взглядом провинившихся и задала невинный вопрос:

– А где Анна?

Девочки переглянулись. Они и забыли про нее!

– Анхен с нами не пошла, – совсем уже успокоившись, ответила Эмили. – Она уже спит.

Фрау Марта молча ушла, но тут же вернулась. Она что-то негромко сказала мужу, и тот уставился на нее. Девочки ждали приказаний, но их не было. Городничий направился вниз так решительно, что можно было подумать, будто он намеревается самолично расправиться с «гадалками». Они прижались к стене, но он пронесся мимо с застывшим лицом.

Он распахнул дверь Асиной каморки, вошел туда и вышел. Вспомнил про девочек, молча показал им на дверь. Повторять не пришлось, девочки мышками юркнули в комнату. Не зажигая лампы, сели на сундук, замерли.

Громкое биение собственных сердец не помешало услышать, как скрипнула соседняя дверь. Визг Анны. Возня в коридоре. Что-то упало.

– Папенька, не бей Анхен!

Эмили метнулась на помощь сестре, распахнула дверь, и в грязно-желтом свете Ася на миг увидела голые плечи Анны под слабым прикрытием распущенных волос.

– Папенька, не надо! – Эмили упала, пытаясь прикрыть собой сестру.

Звук пощечины. Ася втащила рыдающую Эмили к себе и закрыла дверь.

Остаток ночи отпаивала бедную Эмили оставшимися от няни Мариши мятными каплями, утешала как могла. К ним больше никто не спустился, и они не могли знать, что происходит наверху. Обессилевшая от переживаний Эмили уснула. А Ася все думала: что же будет теперь с Анной, если всегда добрый Богдан Аполлонович не пожалел подвернувшуюся под руку Эмили?

Всплыло в памяти голое плечо. Анна была в каморке Егора голая! Ночью. Тайно.

Масштаб этого факта не помещался в голове тринадцатилетней Августины, волновал и внушал какой-то священный трепет. Она не могла спать. Представить, что именно могли делать Анна с Егором в его каморке, где стоял один топчан и не было даже табурета, было трудно. Не думать об этом – невозможно. Если они целовались в снегу на горе, то теперь они целовались… голые! Лежа рядом на узком топчане!

У Аси пылали щеки. Смесь разнообразных неведомых чувств кипела внутри ее, заставляя ворочаться с боку на бок. Только она зажмуривала глаза, честно пытаясь думать о чем-то безобидном, как воображение подбрасывало голую спину Егора, его мускулистые ручищи, обнимающие худое, маленькое тело Анхен. Самым волнующим было то обстоятельство, что Анхен добивалась этого сама. На протяжении последних двух или даже трех лет Ася не без раздражения наблюдала, как Анна липнет к конюху, словно муха к ложке, вымазанной медом. Было совершенно непонятно, чего та добивается. Уж не замуж ли хочет выйти за Егора? Других отношений воспитанные пуританкой фрау Мартой дети представить не могли.