Он взрослый. Слишком взрослый, пожалуй, старше Владимира. Наверное, ему лет двадцать пять, не меньше. Его темные волосы спадали на лоб, и он то и дело убирал их назад нетерпеливым движением головы. Тонкие правильные черты лица – темные ровные брови, узкий нос и глаза цвета сосновой коры. Никогда прежде Ася не видела такого притягивающего взгляд лица. Было в нем что-то, заставляющее смотреть и смотреть…

– Как вас зовут, лесная нимфа?

Она вспомнила, что на голове у нее венок из речных лилий. Действительно – нимфа.

– Августина.

– Августина… – нараспев повторил он. – Ав-гу-сти-на. Какое красивое имя! Ваша матушка не лишена вкуса… Оно вам очень подходит.

– А вас как зовут? – Ася уже справилась со смущением и сумела задать этот естественный вопрос.

– Лев.

– Лев?

Она улыбнулась. Имя развеселило ее.

Он вдруг отбежал от нее, взъерошил волосы и зарычал. Ася никогда не видела живого льва и не могла оценить, насколько похоже получилось. Но все же рассмеялась. Было забавно, что взрослый мужчина так дурачится.

Они пошли в сторону замка. Лев держал поводья, Байрон послушно шагал за ним.

– Вы – хозяин замка?

– Если бы вы знали, Августина, как велик соблазн ответить утвердительно, а значит – соврать вам. И все же я преодолею соблазн и скажу честно: увы, увы… Я не хозяин.

Сожаление Льва выглядело притворным, в его глазах блестело озорство.

– Значит, гость?

– М-м-м… – Он снова весело взглянул на девочку, похлопал по спине коня. – Я здесь работаю.

– В самом деле?

Ася отнеслась к его словам недоверчиво. Люди, которые работают, могут быть похожими на Егора, на ее отца, на мельника. Но Лев… Высокий, щеголеватый, с белыми чистыми руками, с неким небрежным шиком. Его можно было принять за графа или даже князя.

– Милое дитя, я – архитектор. Работаю у Остенмайеров.

Ася остановилась. Она смотрела на своего нового знакомого с нескрываемым восхищением.

– Вы… придумали этот замок?

Открытие потрясло девочку. Под ее взглядом Лев отчего-то смешался.

Он озадаченно потер переносицу.

– Чистота ваших глаз, Августина, не позволяет лгать. Скажем так – слово «придумал» в этом случае не подходит. Я его построил. Но… я его не придумал. Я его… украл.

– Но… как же это может быть? – в недоумении воззрилась на него Ася.

Они подошли довольно близко к парку. Отсюда замок был как на ладони. Он выглядел старинным, средневековым. Легко можно было представить, что они сейчас не в лесах Центральной России, а на берегу Рейна.

– Вам нравится? – кивнул он в сторону замка.

– Очень, – призналась Августина.

– Мне тоже. Хозяева Буженинова, как вы, наверное, слышали, потомки того самого ливонца, у которого замок родовой остался в Германии. Остенмайеры пожелали, чтобы их родовое гнездо в точности повторяло тот самый замок.

– И вы…

– Я совершил незабываемое путешествие в Германию, изучил архитектуру замка знаменитого ливонца, сделал чертежи, ну и… Я разочаровал вас, Августина?

Слава Богу, он не назвал ее снова «прекрасное дитя». Она честно углубилась в себя в поисках ответа. Разочарована ли она? Нет. Ведь он не для себя украл чужую идею, а по прихоти заказчика. Она так и сказала. Лев покачал головой:

– Вы определенно мне нравитесь, Августина.

– Вы мне тоже, – серьезно ответила она.

– Несмотря на то что строили в России, это не подделка, – горячо заговорил Лев. – Это настоящий немецкий замок. Все материалы были завезены из Германии. Камень везли вагонами, даже песок. Сейчас приступили к внутренней отделке. Вот приходите сюда года через два-три, думаю, все будет шикарно не только снаружи, но и внутри.

– Мне пора, – улыбнулась Ася. Не хотелось говорить о грустном. Вряд ли когда-нибудь она увидит, каков замок внутри.

Они подошли к пруду. У берега свита короля ловила рыбу.

– Господа, господа, я поймала! – кричала Сонечка, держа прямо перед собой удилище с блестящей полупрозрачной рыбкой, трепещущей на натянутой леске. Мальчики зааплодировали. Манечка Вознесенская училась забрасывать леску, ей помогал Митя Смиренный, сын отца Федора, неизменный спутник всех ее детских забав.

– Не дергай раньше времени, – кипятился Митя. – Жди, когда клюнет!

– Да она уже клюет! – возражала Маня. – Дай-ка я сама!

Первым Асю и архитектора заметил король. Он стоял, скрестив руки на груди, и сурово взирал на них, переводя взгляд с Аси на незнакомца.

– В пруду водится рыба? – спросила Ася, чтобы издали было видно, что они разговаривают.

– Садовник нарочно разводит форель. Вы познакомите меня с вашими друзьями?

Теперь уже все заметили их. К ним были прикованы взгляды всей компании. Ася испытала двойственное чувство. Конечно, внимание, которое предназначалось незнакомцу и невольно распространилось на нее, было приятно. В то же время появилось и росло чувство досады. Теперь она должна поделиться с остальными тем, что должно… что могло принадлежать только ей! Ей одной! Стать ее тайной! Как жаль…

Она представила Льва, и знакомство состоялось. Он распорядился, чтобы на кухне приготовили пойманную форель, живо отвечал на вопросы гостей о замке, а Сонечка самозабвенно кокетничала с ним! Ася, только недавно полная счастливых мечтаний, стояла у пруда абсолютно несчастная. Король тоже грустил. Вероятно, ему наскучила прогулка.

– А привидения в замке живут? – интересовалась Сонечка, не забывая поглядывать в сторону старшего Вознесенского.

– Думаю, через пару столетий непременно заведутся, – успокаивал Лев. – Пока же здесь даже хозяева не живут. Работы еще много.

Девочки кокетничали, мальчики старались блеснуть умом. Ася отошла к деревьям и издали смотрела на архитектора. У него были изящные тонкие кисти. Когда он рассказывал, то ловко помогал себе руками, словно рисовал в воздухе.

Потом, расположившись прямо на траве, ели форель и пироги матушки Александры, привезенные с собой. Когда уходили, Владимир, по праву старшего, пригласил архитектора в город.

– Наш город небольшой, но по-своему красивый. Словами это не расскажешь, нужно увидеть.

– Непременно побываю, – пообещал Лев.

Он помог оттолкнуть лодку от берега и долго стоял на берегу, на фоне своего величественного творения – дома-замка с готическими шпилями.

Несколько дней после прогулки в Бужениново Ася сторонилась подруг, задушевных разговоров и вообще людей. Ей вдруг полюбилось бывать одной, уходить к реке, молчать и смотреть на воду. Ее стала раздражать Эмили, старающаяся всюду увязаться следом. Подруги обижались, но объяснить свое состояние она не могла.

Как-то утром фрау Марта попросила Асю сходить за маслом на мельницу. Эмили тут как тут:

– Можно, маменька, я с Асей?

Ася едва раздражение сдержала. Взяла кувшин и пошла нарочно быстро, зная, что через пару шагов у нежной Эмили начнет колоть в боку и она примется ныть и умолять идти помедленнее.

«И зачем она везде за мной таскается? – сердито думала Ася, нарочно большими шагами отмеряя мощеную дорогу главной улицы. – Наверняка влюбилась в Алешку Вознесенского – думает, что мы теперь пойдем по Троицкой мимо их дома. А я вот возьму и нарочно пойду в обход!»

Эмили семенила за ней следом, не жалуясь и будто бы не замечая, что идут они более длинной дорогой, чем обычно.

Уже вышли за город, дальше начинались березовые аллейки, где можно поискать грибы. И раньше, бывало, когда за маслом отправлялись большой компанией – с няней Маришей, Анной и Фридой Карловной, здесь обязательно делали привал, искали грибы, съедали бутерброды, а затем уже отправлялись дальше.

Теперь же Ася нарочно не останавливалась, шла, сердито насупившись, пока не заметила, что идет одна.

Она оглянулась. Эмили сидела на поваленной березе и плакала.

Конечно, этого и следовало ожидать. Устала, разнюнилась. Нечего было и увязываться!

Пришлось вернуться и сесть рядом.

– Устала?

Эмили отрицательно покрутила головой. Она выглядела совершенно несчастной.

– Что случилось?

– Ася! Мне так плохо! Мне так одиноко!

– Ты скучаешь по Анне?

– И это тоже. Но теперь все не так! – Глаза Эмили покраснели, и стало еще заметнее, что ресницы и брови совершенно белые. Волосы выбились из-под шляпки, прилипли к мокрой щеке. – Папенька больше меня не любит, Фриду Карловну уволили, будто все мы были в заговоре с Анной!

Плач Эмили перешел в настоящие рыдания, Ася обняла ее, не зная, чем утешить. Эмили права, в доме Сычевых все изменилось с замужеством Анны.

Но для Аси, поглощенной своими переживаниями, эти изменения не оказались столь болезненными, как для Эмили.

– Ты ведь не слишком любила Фриду Карловну? – рассуждала Ася, обнимая подругу. – А к Анне ты можешь поехать в гости.

– Ничего не вернешь, Ася! Все теперь не так! Все по-другому… Я очень любила папу. А он так жестоко поступил с Егором! Ведь Егор не виноват, Анна сама, ты же помнишь?

– Ты для этого пошла со мной на мельницу? – догадалась Ася. Было совершенно ясно: Эмили все еще надеется, что Егор действительно работает на мельнице. Тогда мир для нее окажется не таким ужасным и равновесие его восстановится. Но Ася поймала себя на мысли, что в отличие от Эмили не питает подобных иллюзий.

Держась за руки, как прежде, они прошли большой мост через Учу, миновали маленькую, в два дома, деревушку Стряпово и вышли на мельницу.

Их встретил непрерывный шум воды высокой плотины. Вода растекалась на два желоба, из них падала на деревянные колеса, а те медленно вращались. Мукомольная мельница соединялась с маслобойкой.

Девочки вошли в помещение маслобойки, где гудели и постукивали жернова, глухо и тяжело ударял пест, бьющий льняное семя. Туда-сюда сновали люди, покрытые мучной пылью. Впрочем, все предметы здесь, как снегом, были припорошены мукой.

Большой белый мельник с белыми усами и бородой взял у Аси кувшин, подставил под струю масла, текущую из-под песта.

Назад она приняла кувшин теплый, с приятно ароматным льняным маслом.

Девочки вышли на улицу. Сбоку мельницы был устроен въезд под ее крышу.

Лошадь с возом въезжала по нему, а работник готовился принять у заказчика мешки с зерном. Увидев, что барышни не уходят, а ждут чего-то, работник повернулся к ним и вопросительно мотнул головой.

– Нам бы Егора, – осторожно попросила Ася.

Парень свистнул и прокричал куда-то наверх:

– Эй, Егорша!

Из-под навеса высунулась кудлатая голова. Она принадлежала мальчику лет десяти. Как и все вокруг, голова эта была усыпана мукой и напоминала голову рождественского сахарного ангелочка в лавке Кругловых.

– Чего надо?

Девочки дружно покачали головой.

– А других Егоров у нас нету!

И работник принялся снимать мешки с зерном.

Возвращались большой Даниловской дорогой мимо кузниц и острога.

Не сговариваясь, девочки свернули к острогу и подошли совсем близко.

Тюрьму в Любиме почему-то называли тюремным замком. На замок это двухэтажное каменное здание могло походить разве что высоким забором, напоминающим укрепления крепостей. Больше ничем. С одного боку на крыше даже торчал небольшой купол тюремной церкви. Из рассказов отца Эмили знала, что это последний любимский городничий, предшественник отца, бывший военный, на собственные средства устроил при городской тюрьме церковь и всегда следил, пока жив был, чтобы она ни в чем не нуждалась.

В будке возле полосатого столба сидел часовой с ружьем.

Ася с Эмили обошли острог кругом. В зарешеченных окнах мелькали чьи-то лица, но разглядеть их было невозможно. Представить за этими мрачными стенами добродушного Егора было еще труднее. Эмили выглядела совершенно подавленной.

– Мы сейчас подойдем и спросим, – решительно заявила Ася и отдала подруге кувшин.

Часовой в будке разомлел от жары. Осоловелыми глазами он пялился на барышень, что-то требующих от него.

– Не могу знать, барышни, не положено, – вяло отмахнулся он.

– Нужны деньги, – шепнула Ася, и Эмили извлекла из своей сумочки пятак.

Пятак перекочевал в будку, и часовой велел ждать.

Они раз пять обошли вокруг острога, прежде чем получили ответ на свой вопрос.

В остроге Егора не было, более того, он туда никогда не поступал.

– Что же с ним стало? Как ты думаешь, Ася? Он… жив?

Ася не знала, что ответить Эмили.

Вопросы копились, и было немыслимо от кого-то добиться ответов. Ужасно хотелось ругаться теми грубыми словами, которыми ругался пьяный кузнец.

Почему, почему от детей все скрывают? Будто то, что голова будет пухнуть от вопросов, может от чего-то оградить! Какой противный, невыносимый возраст, эти тринадцать лет! Как пережить их, куда от них деться?

Никогда прежде Ася не замечала в себе такого скопления дурных мыслей. Она словно разделилась надвое и не могла совладать с той, новой, Асей, которая мучила и удивляла. Это состояние, охватившее ее по дороге с мельницы, не покидало до воскресенья, когда пришло время идти к обедне.