Лев наклонился и, притянув ее к себе свободной рукой, поцеловал в губы.

Все повторилось. Она словно попала в водоворот – ее уносило, и она ничего не могла сделать. В какой-то момент она оттолкнула его, отошла на шаг, оглянулась. Наверху, у городской стены, стояла Эмили и махала ей платком.

– Завтра я снова буду ждать тебя, – сказал он.

– Нет.

– Да.

Ася махнула Эмили в ответ и торопливо пошла навстречу.

– Кто это? – Эмили смотрела вслед уходящему Льву.

– Один человек.

– Археолог, это я уже слышала. У тебя с ним роман?

Ася не ответила.

– Ты извини, Ася, что я спрашиваю, но… Как же… Я думала, ты любишь Алексея?

– Я люблю Алексея, Эмили. И до сих пор была уверена, что забыла того человека, давно забыла, но… Он появился, и я сама не своя. Это сильнее меня, понимаешь? Он смотрит мне в глаза, и я не принадлежу себе. Он берет меня за руку, и я обо всем забываю…

– Ты?! Ты всегда мне казалась такой разумной, с большим самообладанием. А сейчас ты мне напомнила Анну. Как можно, Ася… Алексей тебя так любит, со стороны ведь сразу заметно, кто из двоих любит больше, так вот – у вас это он. И ты хочешь…

– Я ничего не хочу! Что ты понимаешь? Я потеряла ребенка, мне казалось – я ничего уже не хочу. А появился Лев, и я стала ощущать себя живой. Алексей здесь ни при чем.

Эмили смотрела на нее со страхом. Ася вздохнула:

– Эмили, не надо так переживать. Я сама все понимаю. Я завтра поговорю со Львом и положу конец этим встречам.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Эмили недоверчиво покачала головой.

На другой день Ася возвращалась домой, и сердце ее то замирало, то принималось гулко колотиться. Издалека она увидела одинокую фигуру среди тополей.

Она приблизилась, намереваясь сказать то, что обещала Эмили. Лев взял ее за руку, и… она все забыла. Он вел ее к каким-то ветхим строениям на краю хлопкового поля. Они зашли в заброшенную саманную хижину. Она ничего не успела сказать – его губы помешали. Губы, руки – она была в плену. Его руки делали с ней что хотели. Она уже не понимала, где кончается она сама и начинается он. Они упали на солому, ее шляпа от солнца слетела и покатилась в угол.

Потом лежали и смотрели в пустую глазницу окна, где помещался крошечный клочок неба.

«Что я делаю? Что я делаю? Как я могу…» – плавали обрывки мыслей.

Лев первым нарушил молчание.

– Мы уедем, – сказал он. – Мы уедем за границу, все будет хорошо. Я все подготовил.

– Ты с ума сошел. Я не сделаю этого.

– Не перебивай. Мы любим друг друга. Мы должны быть вместе. Я нашел проводника. Здесь есть тропинки в горах, местные знают. Мы уйдем через Афганистан. Доберемся до Европы, я буду работать. Это здесь архитектура в загоне, а там… Мы поедем в Австрию, я покажу тебе настоящий замок Фюрстенбергов. Мы купим небольшой домик где-нибудь на берегу Дуная или Рейна и забудем кошмар этой жизни. Ты слышишь меня?

– Слышу.

– Завтра к ночи, в десять, я буду ждать тебя здесь. Возьми только самое необходимое.

– Нет! Я не приду.

– Посмотри на меня.

Ася посмотрела ему в глаза. В них плавился янтарь. Она чувствовала себя бессильной перед этим взглядом. Он завораживал ее.

– Ты придешь. Я буду ждать.

Ася не помнила, как оказалась дома. Она невпопад отвечала на вопросы домашних, не замечала тревожных взглядов Эмили и вопросительных – мужа. Она то принималась много говорить, то надолго замолкала, глядя куда-то в одну точку. Вечером на террасе она вдруг согласилась спеть. Алексей принес гитару. Ася оглядела террасу горящим взглядом и запела:

Я все еще его, безумная, люблю.

При имени его душа моя трепещет,

Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,

И взор горящею слезою блещет…

Я все еще его, безумная, люблю!

Как только она окончила романс, Эмили вскочила и прошлась по террасе.

– Это Жадовская? Я помню, помню, Зоя Александровна любила ее.

И Эмили принялась преувеличенно оживленно болтать, будто пыталась заслонить собой внезапную откровенность Аси. Стали вспоминать детство, проделки Алексея, совместные пикники, и возникшая было неловкость сгладилась. После Эмили утащила Асю в комнату и накинулась на нее:

– Что ты делаешь, Аська? Не смей так с Алексеем, поняла? Он не заслуживает этого!

Ася смотрела на подругу несколько отчужденно:

– А что, если я люблю двоих? Что же делать? Или тебе это непонятно?

Ася горько усмехнулась и уставилась на Эмили. Та стушевалась под этим взглядом.

– А ведь ты тоже любишь двоих, Эмили?

– Я… – Эмили покраснела. Отступила на шаг, споткнулась.

– Ты по-прежнему неравнодушна к Алешке. И я могу тебя понять. Но тогда не лезь мне в душу, Эмили, прошу тебя!

Они вернулись к мужьям и как ни в чем не бывало стали болтать о пустяках.

Но все же, когда Артем с Эмили ушли к себе, Алексей спросил:

– Что с тобой, Ася?

Она пожала плечами.

– Мне что-то неспокойно за тебя, боевая подруга. Завтра у нас небольшая вылазка в горы, можешь в часть не ходить. Отдохни-ка немножко дома.

– В горы? Надолго?

– Как обычно, Аська, ты же знаешь – как получится.

– Алексей, я тебя очень прошу: возьми меня с собой!

– Да что случилось? Ты же знаешь, это исключено. Там, между прочим, стреляют.

– Мне все равно, я не боюсь.

– И все же ты чего-то боишься. Опять что-то скрываешь от меня? Ну-ка…

И Вознесенский попытался обнять жену. Она выскользнула, отошла к перилам, уткнулась лбом в решетку. Она стояла так очень долго. Зыбкие звезды высыпали на бархат неба, над плоской крышей качался белый рожок луны. Ночь, наполненная вязкими, тягучими звуками природы, не соответствовала внутреннему звучанию Аси. Извне до нее доносились чуть слышное журчание воды в арыке, неясный шорох змеи в соломе, шуршание мышей, вздохи деревьев и стук упавшего яблока. А внутри кровь неслась по венам, сердце выстукивало чечетку. Ледяные пальцы трогали горячие скулы, а сжавшийся в комок желудок заставлял ощущать горечь во рту. Горько, неспокойно было Августине в этот час. Тот, кто хоть раз в жизни ощутил силу настоящей страсти, знает, что на какое-то время голос ее способен заглушить все другие голоса. Сила эта способна смести на своем пути строения, трепетно воздвигаемые человеком всю свою жизнь. Однако же чуткая душа и в эти роковые минуты способна расслышать тоненький голосок, слабо напоминающий о том, что страсть – это еще не все… И эта слабая помеха способна внести горечь даже в самый сладостный мед любви…

Ночь, обволакивая женщину, заставляла испытывать страх, ни на что из пережитого не похожий. И Августина ждала утра.

Но и утро не принесло покоя. Целый день она бродила сама не своя, перекладывая предметы. То выходила во двор, то возвращалась, чтобы вновь наткнуться взглядом на вещи Алексея – портупею, чайную чашку из любимского дома, картину Ивана, на которой Троицкий ансамбль и сторожка на берегу Учи.

Вещи эти, казалось, наблюдали за передвижениями Августины и все понимали. К тому же Эмили бросала тревожные взгляды и несколько раз пыталась подступиться с расспросами. Ася уклонялась от разговоров, но от этого не становилось легче.

Все, что было сейчас вокруг нее, сегодняшнее время каким-то образом отодвинулись. Словно она сама, та, прежняя, вчерашняя влюбленная гимназистка, выплыла из прошлого. Она требовала свое – свою страсть, не прожитую в полную силу, неисполненные желания, оправдание всех страданий, пережитых после. Она была моложе, сильнее и безрассуднее Аси теперешней. И с ней было не совладать.

К вечеру ее состояние стало невыносимым. Единственное место, которое, как она надеялась, могло внести какую-то ясность, это могила сына, и она отправилась туда.

Знойный вечер не принес прохлады. Воздух был тяжел и густ, солнце плавилось, лениво подползая к своей западной гавани.

Здесь, в Бухаре, ночь наступала всегда неожиданно. Вечер кажется бесконечным, но впечатление это обманчиво – ночь подстерегает его у края неба и обрушивается, вмиг захватывая в свои объятия всю округу целиком.

Ася знала это, но продолжала сидеть на могилке сына, как на единственном острове спасения для себя. Это место избавляло ее от необходимости выбора, и зыбкая надежда избежать его существовала для нее только здесь.

Но она ошибалась.

– Августина!

Лев появился из-за деревьев. В этот момент, как занавес, на Бухару упала искристая ночь. Он подошел к ней, взял за руки. Мгновенно по рукам побежали невидимые потоки, кровь застучала в животе и в висках.

– Я знал, что ты придешь сюда. Пойдем.

Прежде чем она ответила, его губы нашли ее рот. Звезды закружились над головой вместе с черными силуэтами деревьев.

– Все будет хорошо, пойдем, – тихо повторял он, увлекая ее за собой. Она двигалась как во сне – не видя дороги, не различая иных звуков, кроме стука собственного сердца.

Они отошли довольно далеко от кладбища, когда со стороны воинской части до них донесся стук копыт. Это был одинокий всадник, и он торопился.

Ася остановилась.

Лев тянул ее за руку.

– Пойдем, нам нужно торопиться.

– Это Федулов, – сказала Ася, безошибочно узнав красноармейца по белой курчавой голове, мелькающей меж деревьев.

– Бог с ним, пойдем.

– Нет, ты не понимаешь. Что-то случилось. Он скачет один ночью в город. Он едет к нам, это ясно.

– Тебя нет, Ася. Забудь. Проводник не будет ждать, нам нужно идти.

– Это Федулов. Может, что-то с Марусей. А может… Ты не понимаешь, я должна знать!

Лев что-то говорил ей, обнимая за плечи, но она не слышала его: она вся была устремлена туда – вслед за лошадью красноармейца Федулова. Она вдруг ясно почувствовала, что не может не узнать, что случилось, ведь зачем-то он несется ночью, подвергаясь опасности, в город.

– Ася, я не пущу тебя. Я люблю тебя, Ася! Ты нужна мне, не уходи!

Но она молча уходила от него, в темноте натыкаясь на камни, попадая ногами в ямки вырытой глины, падая и карабкаясь наверх, чтобы срезать путь.

– Э-эй! – громко крикнула она, но Федулов не слышал. – Э-эй!

– Кто здесь?

Всадник остановился у городских ворот. Конь нетерпеливо перебирал ногами.

– Это Вознесенская, – задыхаясь, объяснила Ася, карабкаясь на холм. – Что случилось?

– Августина Тихоновна? Вы здесь?

Федулов спешился. Помог ей подняться.

– Я к вам.

– Я уже поняла. Что-то с Марусей?

– Нет. Алексей Сергеич ранен. За вами посылать было не велено, идет операция. Но мы с Марусей решили – негоже это.

– Ранен?..

Ася опустилась на землю у ног коня.

– Да вы не волнуйтесь, там доктор. Но все же ранение тяжелое. Я подумал…

– Я еду с тобой. Поворачивай.

Федулов помог Асе подняться в седло. Она ни разу не оглянулась в темноту, где остался Лев.

Они мчались, и ночь гналась за ними. Но вот уже костры воинской части.

Большая палатка лазарета была освещена изнутри желтым светом керосиновых ламп. У входа дежурил красноармеец и Асю впустить внутрь отказался.

– Идет операция.

– Где командир? – звенящим от волнения голосом спросила Ася.

Красноармеец кивнул в сторону палатки, откуда уже шел к лазарету высокий худощавый командир Щедрин.

– Я хочу знать положение моего мужа, – все тем же звенящим голосом проговорила Ася. – Рана опасная?

– Задето легкое. Потеряно много крови. Но будем надеяться на лучшее, Августина Тихоновна. Идет операция.

– Кровь нужна? У нас с ним одна группа крови.

– Я спрошу у доктора. Идемте.

Командир скрылся в палатке. Через минуту вышел Артем. Белый халат его был забрызган кровью. Артем наспех вытирал мокрые руки.

– Ася, ты? Кровь нужна, идем.

Ее привели в ту же палатку, где оперировали Вознесенского, только за ширму. Она видела сквозь белую ткань больничной ширмы преувеличенную тень мужа, лежащего на столе, видела, как вздымается его грудь, слышала свист, раздающийся оттуда. Артем крепко взял ее за руку.

– Не бойся, Артем, я не упаду в обморок. Делай, что нужно.


Сколько прошло времени? Может, час, может, больше. Ей велели лежать, потому что крови взяли много.

Ася осталась на кушетке и видела все, что происходит за ширмой. Видела, как устанавливают штативы с физраствором, как хирург колдует, зашивая, словно куклу, безвольное тело Вознесенского. Но оно дышит. Дыхание это прерывисто, трудно, неровно.

Ася, как заклинание, повторяла, следя за ирреальным теневым действом: «Дыши, дыши!»

И потом, когда в палатку просочился рассвет и тени от лампы стали синими, она повторяла, глядя на профиль, отпечатанный на белой ширме:

– Дыши. Дыши.

Чтобы ненароком не заснуть от слабости, то и дело щипала себя за руку. Ей казалось: засни она, и Вознесенский бросит дышать. Ася была уверена, что только ее волевое усилие заставляет его легкие вбирать и выбрасывать воздух.