– Читай.

Статья, обведенная химическим карандашом, называлась «Осиное гнездо».

Ася еще не успела прочесть начала, когда зрение выхватило из текста знакомое название – Рябинина пустынь.

Ася села к столу и стала читать:

«Благодаря бдительности активистов райкома вскрыто и обезврежено еще одно осиное гнездо. Под видом женской сельхозкоммуны длительное время успешно скрывался подпольный монастырь. Председатель сообщества, Антонина Угодина, вела тайную религиозную пропаганду и на церковные праздники неизменно приглашала в артель служителей культа. Характерно, что под свои собрания псевдокоммунарки приспособили церковь бывшего Ильинского монастыря. Эту язву контрреволюции удалось вовремя вскрыть и обезвредить. Члены вражеского сообщества арестованы».

Статья завершалась списком арестованных врагов, среди фамилий Ася сразу увидела: С. Круглова.

Подруги некоторое время молча смотрели друг на друга.

– Как же Варя?

Этот вопрос задала Ася, но ответа не получила. Маша, в свою очередь, спросила:

– Ты знаешь, кто те самые служители культа, упоминаемые в статье?

– Нет. Кто?

– Папа и Митя. Они приезжали к Соне.

– О Боже…

На другой день отец Сергий с матушкой отправились на поиски Вари. Коммуна была пуста. Районная администрация категорически отказалась дать сведения о местонахождении девочки.

– Уж не думаете ли вы, что вам, служителям культа, отдадут на воспитание ребенка? – покачала головой дама из отдела Наркомпроса.

Вознесенские вернулись домой ни с чем.

Когда пришли за отцом Сергием, он оказался совершенно готовым – у него был давно собран небольшой дорожный баул, в котором лежали четки, Библия и смена белья.

Пока делали обыск, он тихонько говорил с матушкой, которая держалась с достоинством, не плакала и не суетилась. Маша стояла спиной к окну – неимоверно бледная, ни кровинки в лице. Отец Дмитрий с беспокойством взглядывал на нее. Совсем недавно Маша обнаружила, что ждет ребенка, и теперь молодой дьякон беспокоился за состояние жены. Отцу Сергию хватило одного взгляда, чтобы оценить и прочувствовать и состояние дочки, и беспокойство зятя. Он улыбнулся и в шутку погрозил дочери пальцем.

Таким он и покинул дом – готовым ко всему, спокойным и даже веселым.

Алексей с Асей каждый день навещали мать и сестру. Матушка держалась. Она стала больше молиться, жила теперь в кабинете мужа, словно приняв у него вахту перед иконами. И Маша держалась. Не выдержала она спустя неделю, когда забрали Митю. Матушка Александра прибежала на квартиру сына рано утром, застучала в окно:

– Алеша, Митю забрали! Маша… плохо дело, сынок.

Алексей вскочил, побежал, на ходу натягивая гимнастерку. Ася завернула спящего ребенка, выбежала на крыльцо. Затем передумала, положила сына в кроватку, разбудила соседку и, прикрыв дверь, ушла. Когда она подходила к дому Вознесенских, то еще от калитки услышала крики. Кричала Маша. Уравновешенная, спокойная Маша. Ася вошла и остановилась в сенях. Внизу, на лестнице, ведущей из полуподвала, стояли соседи, прислушивались.

– Я не верю, что ничего нельзя сделать! – кричала Маша, раскрасневшаяся от слез. – Почему ты молчишь? Почему ты ничего не делаешь?! Твоего отца и твоего лучшего друга забрали ночью, как воров, а ты сидишь! Трус!

Матушка Александра пыталась налить в рюмку капли. Склянка стучала о край посудины. Алексей сидел у стола, опустив голову.

Вероятно, это была не единственная тирада, вылитая сестрой на голову брата. Маша выглядела измученной собственным криком, слезами, горем. И тем не менее она не могла остановиться.

– Трус! Трус! – повторяла Маша, злыми глазами пожирая брата.

– Маша, как ты можешь! – не выдержала Ася. – Алексей с пятнадцатого года под пулями…

– Молчи! – оборвал ее муж. Ася осеклась. Она забрала у матушки лекарство, отсчитала капли.

– Сделай же что-нибудь! – требовала Маша. – Ведь они ни в чем не виноваты! Все, что написано в газете, – неправда! Неправда! Неправда!

Алексей молча поднялся и вышел из дома. Машу сотрясали рыдания. Потом матушке все же удалось напоить дочь лекарством. Постепенно силы у Маши иссякли. Ее уложили на диван, укрыли шалью.

Когда Ася вернулась к себе, на столе ее ожидала записка: «Я уехал в Ярославль».

Мысли о случившемся ни на миг не покидали ее, и все же нужно было продолжать день – кормить и пеленать сына, идти в лавку за мылом и крупой, стирать, поливать огород.

Алексей вернулся через пару дней. Глаза у него были потухшие. Они даже цветом напоминали пепел. И Ася не стала приставать с расспросами.

Вечером Алексей позвал ее гулять. Они взяли на руки ребенка и отправились бродить по аллеям Вала. Постояли у слияния рек, обошли собор.

– Ну вот, Аська, у нас с тобой начинаются трудные времена, – сказал Вознесенский.

– А они когда-нибудь были легкими?

– Я думаю, мы еще не раз вспомним нашу службу в Средней Азии как лучшее время.

– Вознесенский, ты меня пугаешь.

А спустя несколько дней, вернувшись с огорода, Ася застала мужа за странным занятием. Он сидел перед горящей плитой и жег бумаги. Это были старые письма его братьев. Здесь были письма Владимира, которые тот писал еще из военного училища, письма Артема с фронта, письма Ивана, которые он посылал брату на фронт из семинарии. И конечно же, письма отца Сергия.

– Что ты делаешь?

– Не хочу, чтобы в случае чего эти письма попали в чужие руки.

– В случае… чего? Вознесенский, я хочу знать: что-то еще произошло?

Ася по-настоящему испугалась. Никогда прежде она не видела Вознесенского таким.

Он взглянул на нее, раздумывая. Она видела – он взвешивает: сказать? Не говорить?

– Сегодня меня вызывали в райком партии. Предложили отречься от отца.

Ася опустилась на стул. Некоторое время она молча наблюдала, как он жжет дорогие ему письма. Она вдруг заметила, как муж изменился за последнее время – осунулся, похудел. На лбу над бровями проявилась новая борозда и от носа к углам рта легли складки.

Заплакал ребенок. Ася перепеленала сына и вернулась к плите.

– Я прошу тебя, Алексей, сделай так, как они велят. Ведь это простая формальность. Подумай о нем, – она кивнула на колыбель, – что будет с ним… с нами, если тебя…

Вознесенский поднялся, с шумом отодвинув табурет. Он взглянул на нее так, что ей стало холодно.

– Лучше бы не было этого вечера! Лучше бы ты ничего не говорила!

Он вышел, хлопнув дверью, калитка взвизгнула и жалобно застонала. Ася смотрела в окно, как Вознесенский пересекает площадь – враскачку, своей кавалеристской походкой, и ей на миг показалось, что он уходит от нее навсегда. Он никогда не уходил вот так. Они никогда прежде серьезно не ссорились.

Неспокойно было на душе у Аси. Ребенок плакал. Воздух был густой и душный, как перед грозой. До темноты Ася стояла на веранде, ждала мужа. Стемнело, пошел дождь. Алексей не возвращался. Он пришел под утро – промокший и пьяный. Ни слова не говоря, Ася раздела его и уложила на кушетку. Повесила у теплой плиты гимнастерку.

Но Вознесенский все что-то бормотал, все с кем-то разговаривал, зло и невнятно. Она подошла и села рядом с ним. Он смотрел на нее, будто не узнавая, и вдруг спрятал лицо в ладонях, и она поняла, что он с трудом сдерживает рвущиеся наружу слезы.

– Алешка, прости меня… Я не хотела.

– Я людей убивал! Понимаешь ты, людей! Ты знаешь, что… что у меня на душе? А они хотят, чтобы я еще…

Его плечи несколько раз крупно вздрогнули, судорога прошла по всему телу. Ася легла рядом, обхватила мужа, стала утешать как маленького, гладить по голове, пока он не успокоился и не затих во сне.

На другой день прямо со службы Вознесенского доставили в больницу. Асе сообщил об этом посыльный, и она, поручив ребенка соседке, побежала туда. Из прежнего персонала в больнице все еще служил фельдшер Оносов, он-то и встретил Асю у палаты.

– Августина Тихоновна, плохо дело, – развел руками Оносов. – Кровь горлом пошла. Рана открылась.

– Мне можно к нему?

– Отчего же нельзя? Можно.

Вознесенский лежал в отдельной палате. У кровати торчал штатив с физраствором.

Бледный и словно постаревший за несколько часов, Алексей попытался изобразить улыбку при виде жены.

– Обрати внимание, все та же диспозиция: он бездыханный лежит, она – у его ног в скорбной позе. Акт последний, завершающий.

– Поговори мне! – нахмурилась Ася. – Завершающий! У тебя только еще ребенок родился. Не смей, Вознесенский, понял?

– Пожалуй, это лучшее, что я могу сделать теперь для своего сына, – с той же улыбкой сказал он.

Ася не поняла этих его слов. Она тысячу раз вернется к ним потом, а тогда она не успела ничего возразить, потому что он вдруг вспомнил:

– Я так и не купил тебе новую шляпку и синий сервиз.

– Я подожду, – успокоила Ася. – Я умею ждать.

Ася держала мужа за руку. Впервые в его пальцах она не ощутила той силы, которая чувствовалась всегда.

– А где твое кольцо? – вдруг заметил он.

Ася спрятала руку.

– Так, сняла. Стирала и сняла, чтобы не потерять.

– Тогда и мое возьми. Боюсь потерять. – Он снял с пальца и отдал ей кольцо. Потом закрыл глаза и сказал: – Ты иди. Тебе сына кормить нужно.

– Что тебе принести? Компоту сварить? У нас там осталось немного урюка.

– Свари.

Ася поцеловала Вознесенского в жесткую щеку и отправилась на поиски врача. Врачом оказалась женщина не старше Аси, с умными внимательными глазами.

– Мы сделали все, что в наших силах, остается уповать на организм. Мужчина молодой, крепкий. Но ночью лучше подежурить около него.

– Да, да, мы придем.

Ася побежала к Вознесенским.

Всю следующую неделю они по очереди дежурили в палате. К выходным Асе показалось, что Алексею стало лучше. Он попросил ее приготовить плов. Она побежала домой, ломая голову, где взять мяса. И если без мяса, то чем его заменить?

Все же она решила обойтись без мяса, нажарив побольше моркови. Маленький Владислав спал, важно нахмурив бровки. Кулачки были сжаты и приподняты к голове. Нижняя губа его была чуть больше необходимого и выглядела обиженно-оттопыренной. Ася улыбнулась – Вознесенский. Охотник и вояка, это уж сейчас видно.

Она растопила плиту и поставила казан. Пока варился плов, перестирала пеленки, сложила в корзину – сбегать утром на Обнору, выполоскать.

Завернула горячий казан в газеты, накрыла сверху телогрейкой. Не раздеваясь, прилегла на кушетку. Ей показалось, что она не успела заснуть. Дверь открылась, и вошел Вознесенский. Он хорошо выглядел – молодой, бравый, совсем как в то лето, когда впервые делал ей предложение. И форма на нем была новая, и сапоги. И с острым запахом ремни. Он присел на корточки у кушетки и, хитро щурясь, сказал:

– Ася, вставай! Пора…

Она обрадовалась, что он пришел сам, что теперь не нужно куда-то идти и ребенка оставлять с соседкой. И еще обрадовалась, что лицо у него не озабоченное, а какое-то радостное и даже, пожалуй, немного торжественное. Она протянула руку и потрогала погоны, ремни, зачесанные на пробор волосы. Все было осязаемо и знакомо.

И тут только она заметила, что в руках у него фуражка с кокардой, как раньше, и она спросила:

– А где же твоя буденновка со звездой?

– А звезду ты мне, Ася, не ставь, не надо. Крест поставь, как у отца Федора.

И тут она испугалась. И сразу проснулась. Ходики показывали шесть часов утра. Ребенок спал.

Это показалось Асе странным – он ни разу за всю ночь не проснулся! Обычно раза три за ночь, а тут – будто кто-то нарочно укачивал его, давая Асе выспаться.

Она вскочила, наткнулась в сумерках на корзину с пеленками. Нужно бы выполоскать…

Выглянула в комнату хозяйки – та не спала, молилась перед иконами.

– Теть Кать, присмотрите за сыном? Мне в больницу нужно.

– Что ты так рано подскочила? Там спят небось.

– Мне нужно.

– Ну так ступай.

И она побежала. Хотя до больницы рукой подать, ей казалось, что пути не будет конца. И что подозрительно пустые улицы молча кричат о чем-то. Она влетела на первый этаж, пробежала мимо сторожа, на лестнице в нос ударил запах нашатыря, вбежав на площадку второго этажа увидела – это Маше стало плохо. Для нее нашатырь. Никого ни о чем не спрашивая, ватными ногами Ася вошла в палату. Тело Вознесенского с головой было накрыто простыней.

Она сдернула эту простыню, словно все могло оказаться неправдой. Вгляделась в бескровное спокойное лицо мужа, и обида, растерянность, возмущение поднялись в душе разом, как лава из глубины вулкана.

«Как ты мог, Вознесенский? Как ты мог?!»

Словно от него зависело, жить или умирать. Ася все понимала умом, но сердце противилось принять правду. Сегодня ночью он приходил к ней – довольный и бодрый! Будто предвкушал новое увлекательное путешествие в иной мир, оставляя ее здесь одну с ребенком, беспомощную! Это выглядело как предательство. Он всегда был ее стеной и вот внезапно бросил ее посреди пути, на самом трудном его участке!