Разговор случился только летом, перед самым выпуском. В «Красных зорях» намечались спортивные состязания. Варя участвовала в женском троеборье – бег, плавание, метание гранаты.

Гранаты, конечно, были не настоящие, деревянные, выточенные в столярных мастерских, но метнуть такую было ничуть не легче, чем настоящую. Нужно было попасть в цель.

Варя не забыла, что Вадим обозвал ее дурой. Нельзя сказать, что она затаила обиду – нет. Но ей ужасно хотелось доказать этому столичному выскочке, что они здесь тоже не лыком шиты и кое-что умеют.

Она пришла на состязания с решимостью во взоре и ни разу не взглянула в сторону зрителей, которые толпились вдоль песчаных дорожек, забранных веревкой с флажками. Когда она бежала, то не видела никого – все зрители слились для нее в единую живую полосу, до которой ей не было дела.

Дистанцию Варя прошла с хорошим результатом. Когда стояла на спортплощадке возле ящика с «гранатами», то позволила себе краем глаза коснуться зрительской массы и сразу же увидела Вадима – он стоял несколько на особице, сбоку – прислонившись к березе, наблюдал соревнование.

Одет он был, как все другие детдомовские парни, – в серый форменный костюм, но сразу же явно выделялся среди всех прочих осанкой, манерой собирать руки на груди и привычкой склонять набок голову.

Впрочем, ветер мимолетных замечаний лишь пронесся в Вариной голове и совершенно улетучился, когда она увидела поднятую руку физкультурника. Гранаты метнула точно – все до одной залетели за натянутую веревку – линию обороны воображаемого врага.

Оставался заплыв.

Он проводился на реке, недалеко от замка. Участники разделились на берегу, в самом широком месте, выстроились на расстоянии. По взмаху физкультурника бросились в воду. Варя плыла, чувствуя азарт и страстное желание победить. Она не торопилась, желая правильно распределить свои силы. Кто-то из девочек опередил ее, но она знала – спешить нельзя. Нужен запас сил на обратный путь, чтобы вернуться первой в исходную точку.

Вот участники повернули обратно. Варя видела впереди желтую полосу прибрежного песка, когда вдруг почувствовала резкую боль в ноге. Мышцу свело. Это была неприятность, которая могла все испортить. Варя попыталась ущипнуть себя за сведенную икру – не помогло. Она отстала. Случилось это на самом глубоком участке, теперь нужно было сконцентрироваться, собраться, чтобы просто благополучно доплыть до берега, не закричать беспомощно: «Тону!» Какой позор!

Когда Варя выбралась на берег, все участницы заплыва уже стояли возле физкультурника и вытирались.

– Что стряслось, Коммунарова? – спросил Федор Николаевич, едва сдерживая досаду.

– Ногу свело.

Физкультурник в сердцах махнул на нее рукой.

Толпа хлынула к замку. Варя осталась сидеть на песке. Ей никуда не хотелось идти. Слезы душили ее. Она повернулась спиной к замку и стала смотреть на воду. Она смотрела, как бежит река, и упивалась своим провалом, пока не услышала совсем рядом:

– Эй! Возьми.

Она обернулась. Вадим протягивал ей полотенце. Не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, бросил ей на колени льняную грубую ткань и сел неподалеку на поваленную корягу.

– А ты молодец, – небрежно бросил он и кинул в воду камушек. Камушек сделал несколько «блинчиков» и утонул, оставив круги на гладкой поверхности.

Она только шмыгнула носом. Меньше всего она нуждалась сейчас в его сочувствии. Она никого не хотела видеть.

– У тебя прекрасный бросок, и дистанцию ты бежала грамотно, – продолжал он. – Тебе нужно заниматься.

– Я занимаюсь.

– Я имею в виду профессиональные занятия. У тебя данные.

Она недоверчиво покосилась на него.

– Ты-то откуда знаешь?

– Да уж знаю.

– Ногу вот свело…

– Это кальция не хватает. Питание неправильное. Творог нужен.

– Все-то ты знаешь, – усмехнулась Варя. Она отошла в кусты, переоделась. Вадим все сидел и бросал камушки.

– У меня брат – спортсмен. В Москве для спортсменов специальные стадионы, бассейны. И я немного занимался спортом. В основном – лыжами.

– У нас в Буженинове зимой на лыжах тоже катаются, – откликнулась Варя. – Снегу много. Ты сможешь заниматься.

– У вас тут красиво. Столичному человеку могла бы понравиться такая сельская идиллия.

– Могла бы?

– Ну да. Если бы это не было ссылкой. Свобода – самое главное.

– А мне кажется, что самое главное – жить во имя чего-то, – осторожно возразила Варя. – Во имя идеи. И еще лучше – совершить подвиг.

– Подвиг? Но подвиг можно совершить, только будучи свободным. Насильно ведь на подвиг никого не толкнешь…

Они шли по аллее, не приближаясь к замку. Варя слушала и понимала, что да, Вадим прав. Но это была какая-то странная правда. Неправильная и опасная.

И она не умела спорить с ним и потому лишь слушала.

Они обогнули флигель, овраг с рябиной и вышли на поляну в преддверии хвойного леса. На поляне, встав на четвереньки, ползал шестилетний сын воспитательницы, Владик. Недалеко от него стояла корзинка – мальчик собирал землянику. На Варю вдруг напало веселое настроение. Смехотунчик.

Она подбежала к мальчику, затормошила его, закружила по поляне, чем совершенно смутила. Владик заметно подрос, из младенца превратился в мальчика-дошколенка. Сам он, конечно же, ощущал себя совсем взрослым и потому счел необходимым принять самый серьезный вид, отойти на безопасное расстояние от Вари и подать руку для пожатия подошедшему Вадиму.

– Влад, – обратилась Варя к мальчику, пряча смешинки за серьезностью тона. – Вот мы с Вадимом поспорили. Скажи нам, что в жизни главное?

И оба взрослых детдомовца уставились на ребенка в ожидании какого-нибудь потешного высказывания.

Владик некоторое время исподлобья смотрел на них, и только убедившись, что в тоне не кроется подвоха, серьезно ответил:

– Главная – мама.

И тогда смешинки у Вари в глазах медленно растаяли. И, встретившись с ней глазами, Вадим тоже погрустнел. А Владик еще некоторое время наблюдал, как эти двое молча бредут к замку. Пришли такие веселые, а ушли совсем грустные. Когда ребята скрылись за выступом флигеля, мальчик продолжил свое занятие.


Спустя несколько дней в учительскую ворвалась Слепцова, потрясая потрепанной ученической тетрадью.

– Вы только послушайте… этот пасквиль!

Все, кто находился в учительской, повернули головы на ее истошный крик. Она победно и многозначительно оглядела удивленные лица коллег и начала:

– Цитирую: «Если бы случилось чудо и ожил Ленин, то, думаю, он ужаснулся бы, увидев то, что сейчас происходит. Самых умных, образованных, интеллигентных людей хватают и прячут по тюрьмам. На руководящих постах – серость и посредственность. Ценятся только винтики, личная одаренность никому не нужна…»

– Кто это… Кто у нас мог написать такое? – ужаснулась Нюра.

– И думать нечего! Мохов! – Красная и возмущенная Слепцова трясла перед лицом бумагой. – Развели рассадник антисоветчины! А между прочим, при мне такого не случалось!

– Тамара Павловна, откуда это у вас?

– Откуда? Дежурный нашел на подоконнике! Дожили! Сюсюкаемся с ними! Они у нас под носом заговор скоро устроят!

– Так уж и заговор, – слабо возразил физкультурник. – Вы уж того… не преувеличивайте.

– Вам этого мало?! – изумилась Слепцова, брызгая слюной на физкультурника. – Тогда дальше послушайте: «Происходит что-то страшное. Опасность не в тех, кого сажают, а в тех, кто это осуществляет. Я уверен, что коммунизм такими методами построить невозможно».

– Может, не Мохов? – осторожно возразил кто-то. – Почерк сверить нужно.

– Сверим, сверим, – злорадно пообещала Слепцова. – С этим разберутся где нужно.

Не оглядываясь на коллег, она летела наверх, в кабинет директора.

Через минуту опасные листки лежали на столе озадаченного Капитана Флинта. Педколлектив толпился в проходе и ждал. Директор перебрал листки, отбросил их на край стола. Досада проступила на его загорелом лице, когда он это сделал. Он словно хотел сказать: «Ну зачем вы мне это принесли? Только этого сейчас и недоставало!»

– Федя, Мохова Вадима ко мне, – негромко бросил он.

– Нам собраться в учительской? – немного торжественно и скорбно поинтересовалась Слепцова.

Директор поднял глаза на коллег. С некоторым удивлением во взгляде задержался на Слепцовой и поморщился. Августина вдруг догадалась, что у него болит нога.

– Ступайте работать, товарищи! – с трудом скрывая раздражение, приказал директор. – Дети без присмотра!

С этой минуты закрутилось… Привели Вадима. О чем с ним беседовал директор – не слышала ни одна живая душа. В комнатах устроили обыск. По тумбочкам искали бумаги, просматривали тетрадки, но ничего антисоветского больше не нашли. На следующее утро на пятиминутке объявили: Мохову – пять дней карцера.

Тамара Павловна не сумела скрыть изумления:

– Пять дней карцера за… поклеп на Советскую власть? – Она оглядела коллег. – Ну, знаете…

Директор взглянул на нее устало. Сегодня в его взгляде не было того задора и напора, которых обычно бывало в переизбытке.

– Давайте не будем превращать муху в слона, – морщась, сказал он. – Парень озлоблен, потерял семью. Можно понять… И я попросил бы вас, коллеги, не выносить сор из избы.

Он впервые не приказывал на пятиминутке, а просил. Это было необычно, и все молчали. Слепцова молчала, поджав губы, физкультурник – с интересом. Равнодушного молчания не было. У Августины вдруг шевельнулось что-то вроде симпатии к Капитану Флинту. Он попал в сложную ситуацию и пытался достойно из нее выйти. По крайней мере она была полностью на его стороне. Хотя молчание коллег было скорее похоже на затишье перед бурей.

Первая не выдержала Слепцова:

– Не выносить сор из избы – это значит скрыть от компетентных органов то, что у нас завелся юный контрреволюционер? Я правильно вас поняла, Павел Юрьевич?

Она говорила и ритмично покачивала головой, будто отбивала такт.

– Да какой он контрреволюционер, – махнула рукой Тучкова. – Помилуйте, Тамара Павловна… Так, обиженный ребенок.

– Ребенок? – взвилась Слепцова. – Разрешите не согласиться с вами. Это сейчас он ребенок, а года через два он и бомбу подложит… Не буду уточнять – куда.

– Да уж… – встрял физкультурник. – Ну а сообщим мы в органы – неприятностей нам с вами… выше крыши!

Директор молчал. Августине было понятно это его молчание. Слово оставалось за ним. И теперь любое волевое решение ему может дорого обойтись.

Выслушав коллег, он тихо, но твердо сказал:

– Работаем в обычном режиме. – А потом добавил: – Подождем.

Ждать пришлось недолго. Следователь из города прибыл на другой день. Стало ясно – в коллективе стукач. Впрочем, это мало кого удивило.

Следователь долго сидел у директора, затем спустился в подвал и пробыл там до обеда. После отправился по классам беседовать с воспитанниками.

Когда Варя Коммунарова поднялась к директору, у него в кабинете уже находилась Тамара Павловна, и они беседовали. Варя решила подождать, устроилась на краешке стула, а несколько секунд спустя в приемную из коридора вошла Августина в сопровождении следователя. В руках у воспитательницы была серая папка со шнурками, на которой было напечатано «Мохов Вадим Александрович».

Августина быстрым взглядом окинула Варю, что-то мелькнуло в ее глазах, чего девушка не сумела понять, поскольку была занята своими мыслями и предстоящим разговором с директором.

– Ступай, Коммунарова, вниз, жди меня у входа. Я уже иду.

Августина говорила так, будто они давно с Варей о чем-то уговорились и будто Варя сюда нарочно пришла, чтобы найти воспитательницу. Девушку досада взяла – Августина ничего не понимает! Она, Варя, должна все объяснить директору, а заодно следователю про Вадима, какой он умный, добрый! Она готова взять на поруки, и все такое…

Видимо, волнение отразилось на лице у Вари – следователь с интересом взглянул на нее. У него были цепкие и пронзительные глаза.

Варя открыла было рот, но Августина повторила тем тоном, с металлической твердой ноткой, которого Варя не посмела ослушаться:

– Ступай, Коммунарова. Я скоро.

И, не спуская с Вари глаз, постучала в дверь и вошла в кабинет.

Варя прикусила губу и вышла. Она спустилась и остановилась возле больших дверей главного входа – некогда с любовью изготовленных искусным резчиком и покрытых лаком, а теперь – обшарпанных и избитых понизу башмаками.

Августина действительно спустилась вслед за Варей, не заставила ждать. Сделав знак девушке, торопливо пошла по тропинке к флигелю.

– Августина Тихоновна, зачем вы меня позвали? – ворчала позади нее Варя. – У меня, между прочим, срочное дело к директору.

Августина не отвечала, и Варе на миг показалось, что та прочитала все ее мысли. От этого стало неуютно.

Владик играл возле флигеля, когда заметил приближающуюся в обществе Вари мать. По своему обыкновению, мальчик спрятался за поленницу, чтобы затем, выскочив оттуда, напугать.