кадр, она шепчет: – Мы можем пойти и на кухню, просто я не знаю, хочешь ли ты пойти

туда, куда они смогут проследовать за нами. Так как тебе придется ... э–э ... – Она

пробегается взглядом по моим штанам, и я понимаю, что она имеет в виду: мне придется

их снять.

По правде говоря, неважно, куда мы идем. Камеры здесь повсюду.

Я одариваю ее улыбкой, которая должна выглядеть обнадеживающе.

– Все в порядке, давай просто зайдем сюда.

Она следует за мной на камбуз, через спальню и в уборную. Ванная комната

маленькая сама по себе, но с нами двумя внутри, и камерой, загораживающей дверной

проем, она кажется крохотной. На удивление, в ней хороший свет, здесь чисто, и есть

проточная вода, которая явно нужна Эмми, так как она помогает мне сесть, моет руки и

начинает распаковывать свою аптечку на стойке.

– Ты все еще живешь здесь? – говорю я, осторожно опускаясь на сидение унитаза.

– Я уехала после школы, но вскоре вернулась ближе к Виктории, когда мой отец

заболел. Мне нужно, чтобы ты ...

Я слежу за ее взглядом и понимаю, что она имеет в виду.

– О, точно, – говорю я, и начинаю расстегивать ремень.

– Давай я помогу тебе.

Когда она касается моих штанов, я качаю головой, вспоминая о повязке, когда

спускаю ткань штанов со своих бедер.

– Твой отец болен? – спрашиваю я, чувствуя жар на своей шее, на лице, когда сижу

перед ней в одних боксерах, со спущенными до лодыжек штанами и камерами, снующими

вдоль и поперек.

Она надевает резиновые перчатки и – действие, которое нисколько не облегчает

моей участи – становится передо мной на колени.

– Рак, – говорит она. – В печени. Я вернулась, когда он заболел. – Она снимает

колпачок с флакона с антисептиком и открывает новый рулон бинтов. – Мама на

некоторое время перевезла его поближе ко мне, в Викторию. Я работала ночами на скорой

помощи, поэтому имела возможность заботиться о нем в течение дня. Он умер около года

назад.

Я мысленно перенесся на год назад. Честно говоря, кажется, что прошла вечность.

Это было примерно в то же время, когда у нас начались трудности. Деньги закончились, и

все, что могло выйти из строя на лодке, сломалось. Финн смотался в Сан–Диего, а Колтон

и я едва успели покинуть лодку. – Мне очень жаль, Эмми. Я не слышал об этом.

– Все нормально.

– Он был хорошим человеком, – добавляю я.

– Спасибо, это – правда, – тихо говорит она. – Но да, он был болен. И сейчас ему

лучше. Звучит ужасно, правда?

Я качаю головой, глядя ей в лицо. Я никогда не был так физически близок к ней.

– Так больно? – спрашивает она, прижимая пальцы к коже вокруг повязки.

Я едва могу дышать.

– Нет.

Она кивает, шепча:

– Хорошо, – она проверяет другие точки ближе к ране, вероятно, на наличие

чувствительности.

– Моя мама умерла от рака груди, когда мне было четыре года, – говорю я после

недолгого молчания. – Но я не помню ничего из этого. Думаю, мне было легче, чем моим

братьям или отцу. Думаю, это трудно потерять кого–то, кого ты знал всю свою жизнь.

– Да, – говорит она и смотрит на меня с робкой, благодарной улыбкой. – Благодарю.

Знаешь, я видела тебя несколько раз. На съемках.

– Правда?

Она начинает развязывать повязку, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, как

она смотрится на коленях передо мной, или сколько раз я представлял себе это. Боже

правый, я бы запросто поменялся с ней местами.

Она разматывает ленту и начинает осторожно снимать повязку.

– На причале с твоими братьями. И один раз на лодке, когда мама услышала, что вы, ребята, пришвартовались.

– Почему ты не поздоровалась? – спрашиваю я. Мы нарушаем правила,

запрещающие говорить о шоу, – такое себе напоминание о том, что мы на телевидении, –

слишком режет слух продюсерам, и, как правило, они вырезают это. Но мне нравится, что

она меня искала.

Все это – каждая секунда – кажется нереальным.

– Не знаю, – признается она. – думаю, я не была уверена, что ты вспомнишь, кто я.

– Думаешь, я не запомнил тебя? – Говорю я, надеясь, что она не заметит неловкого

акцента.

Она кивает, извлекая марлю из раны, и я задерживаю дыхание.

– Извини, – говорит она, морщась. – Я знаю, что это больно. Но я должна промыть и

продезинфицировать ее.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Делай, что необходимо.

Я наблюдаю за тем, как она промывает рану, не сводя глаз с ее лица, а не с огромной

дырки в своей ноге. Травма, похоже, нисколько не смущает ее; она работает очень

деликатно и тщательно.

Мы отсняли семнадцать эпизодов, и я знаю, что продюсеры хотят увидеть что–то из

моих часов досуга – что–то личное. Финн и Харлоу строят свою семью и живут на два

дома, и публика обожает их страсть и юмор. Колтон спит – и неизбежно расстается – с

каждой красивой девушкой, которая ему встречается, и зрители в восторге от этого. Мэтт

и Джайлс отправляли моделей, чтобы познакомиться со мной, и пытались заставить

нескольких симпатичных девушек из города ошиваться вокруг Причала, пока идут

съемки, но, к их большому разочарованию, ничего не происходило. Несколько девушек, которые меня привлекли, казались мне более заинтересованными в окружающих их

камерах, нежели во мне самом.

Я смотрю на Эмми, которая всего в нескольких дюймах от меня, изучаю изгиб ее

губ, ровный угол ее скул. Ее лицо такое родное, и меня словно пронзает какая–то струна.

Мои братья думают, что я 24–летний девственник, и хотя это неправда, у меня нет сотен

зарубок на моей прикроватной тумбочке.

Думаю, я не играю в эти игры.

Но вдруг меня осеняет. А что, если это тоже игра, как и все остальное? Сколько они

заплатили Эмми, чтобы она была здесь? Что они ей пообещали?

Она моргает, когда завязывает последний моток бинта и с гордостью улыбается.

– Готово.

– Благодарю.

Она помогает мне встать, и в таком маленьком пространстве, обстановка кажется

еще более интимной. Я всегда был высоким, но после средней школы вырос еще больше.

Эмми тоже не маленькая, но едва достает мне до подбородка, и теперь нас разделяет лишь

небольшое пространство между нами. Я чувствую тепло ее тела, чувствую запах ее

шампуня.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

Я сглатываю.

– Да.

– На что ты ... – говорит она, хихикая, и касается своего лица. – … смотришь.

Я моргаю. Я не могу выйти из ванной, пока работает камера, затем Эмми

поворачивается, и я оказываюсь в ловушке. Но, черт возьми, последнее, что я хочу

сделать, это заставить ее испытывать неловкость.

– Прости.

Ее пальцы касаются моих.

– Все нормально. Я не жалуюсь.

Мы так близко, и она здесь. Мой мозг затуманен.

Слова срываются, прежде чем я успеваю подумать:

– Я был влюблен в тебя.

Ее глаза широко раскрываются в искреннем удивлении.

– Ты – что?

– Да. Я ... – Я смущенно смотрю вниз. – Я всю свою жизнь думал о том, каково это –

признаться тебе в этом. Но я никогда не думал, что вокруг будут камеры, когда я это

сделаю.

Я пытаюсь улыбнуться, и понять, что же будет дальше.

– Поэтому, если ты здесь ради денег, Эмми, или чтобы закрутить со мной ... просто, поаккуратней, хорошо?

Я поднимаю подбородок к оператору, Дейву, молча давая ему понять, что мы

закончили.

Глава 4

Финн ловит мой взгляд, когда я поднимаюсь на палубу, и я читаю вопрос в его

глазах:

− Все в порядке?

Вопрос риторический; он достаточно хорошо знает меня, чтобы понять, что я не в

восторге от всей этой ситуации. Я стал гиперчувствительным касаемо всех

взаимодействий, которые у меня были с тех пор, как началось шоу: местные жители, которые внезапно становились моими лучшими друзьями, девушки из города, которые

никогда раньше не замечали меня, звонки от дальних родственников, от которых мы

ничего не слышали годами. Все это было довольно очевидно; Я знал, что произойдет

нечто подобное.

Но вся эта ситуация с Эмми похожа на удар ниже пояса: пригласить человека, к

которому я испытывал настоящие чувства, чтобы подыграть мне ради рейтингов?

Я прохожу мимо Финна на своих костылях, внутренне разрываясь на части,