Вера и Марина Воробей - Рыцарь-невидимка

Ира Наумлинская была такой тихой и незаметной девушкой, что порой учителя (что уж об учениках говорить!) забывали, что в классе есть такая ученица. Спасал лишь классный журнал. И когда на перемене, перед уроком химии, Ира подошла к Снегиревой, та очень удивилась, но вида, конечно, не подала.

– Галь, у меня к тебе дело… Вернее, просьба, – тщетно борясь со смущением, пролепетала Наумлинская. Она нервно накручивала на указательный палец прядь темных, почти черных волос, выбившихся из ее обычно тщательно уложенной прически. Впрочем, прическа была незамысловатой – обычный хвостик, правда, очень толстый. Волосы Ирины отличались густотой и имели необыкновенный синевато-серебристый оттенок.

– Дело? Ко мне? – даже не пыталась скрыть удивления Снегирева.

– Ну да… Ты же пишешь стихи?

– Пишу.

– А ты могла бы мне помочь в одном деле? – Ира заметно волновалась. Ее щеки залила пунцовая краска, а губы девушка то и дело облизывала, чем вызывала невольное напряжение у своей собеседницы.

– Тебе нужна моя помощь? Но в чем? – попыталась подобраться ближе к делу Галина.

– Да, помощь, – кивнула Наумлинская, потупив взгляд. – Только ты не удивляйся, ладно? – резко вскинула голову она.

– Постараюсь… Но вообще-то…

– Галя, а что ты думаешь о Володе Надыкто? – ошарашила ее вдруг Ирина.

– О Надыкто? Да ничего не думаю… Нормальный вроде бы парень… А что такое? Он тебя обидел?

– Нет, что ты! Совсем наоборот! – испуганно замахала на нее руками Наумлинская. – Вернее… В общем, Володя мне нравится… Очень…

– А я тут при чем? – невольно вырвалось у Снегиревой. Впрочем, она тут же пожалела об этом и, увидев, как изменилась в лице Ирина, поспешила исправить свою невольную бестактность:

– То есть я не то хотела сказать, извини… Чем же я могу тебе помочь? – спросила она, дотрагиваясь до локтя Наумлинской.

– Напиши, пожалуйста, стихотворение… Ему… Но только от моего имени, понимаешь? Как будто бы это я написала…

– Ты хочешь, чтобы я написала Надыкто любовное послание в стихах от твоего имени? – Галя невольно почесала затылок.

– Ну да… – вконец смутилась Ира. Казалось, что, если бы можно было сейчас провалиться сквозь землю, девушка бы этой возможности только обрадовалась. – Может быть, не любовное, но хотя бы дружеское… Володе же нравится Лу… Я это понимаю… Но ведь мы с ним могли бы просто дружить…

Наумлинская так сильно переживала, то и дело вытирая тыльной стороной ладони пот над верхней губой, что Гале даже стало жаль ее. Но просьба одноклассницы была настолько неожиданной, что Снегирева никак не могла сосредоточиться. Она сделала глубокий вздох, резкий выдох и тряхнула волосами.

– Ну хорошо. – Галя серьезно взглянула на Иру. – Если ты хочешь признаться Надыкто в любви…

– Нет… – испуганно перебила ее Наумлинская. – Хотя… Я и сама, если честно, не знаю, чего хочу, – сказала девушка, смущенно опуская голову.

– Может быть, ты сперва определишься в своих желаниях, а потом поговорим о стихах, – мягко, но в то же время назидательно, будто бы была старше Иры по крайней мере лет на десять, предложила Снегирева. – И потом, почему бы тебе не подойти к нему и просто так, без всяких стихов не поговорить? – продолжила она тем же тоном. – Если ты сама не решаешься, можем вместе…

– Что ты! – перебила Ира, выпучив на Галю свои светло-карие чуть раскосые глаза. – Я не смогу… Ни за что не смогу… А ты бы смогла? – неожиданно резко спросила она вдруг.

– Не знаю даже, – пожала плечами Галя. – Ну ладно, если хочешь, я могу попробовать…

– Спасибо тебе огромное! Я так рада, что ты не стала меня отговаривать и осуждать, – запричитала Наумлинская.

– И все-таки, – задумчиво протянула Галина, – мне кажется, что можно было бы написать письмо обычными словами, в прозе. Потому что в стихах, по-моему, слишком пафосно, что ли…

– Нет, Галь… – снова сникла Наумлинская. – Я, конечно, понимаю, что у тебя и без меня дел по горло, но я потому и обратилась с этой просьбой именно к тебе, что хотела сразу, с первой же секунды поразить Володю.

– Ты думаешь, он поразится? – скептически улыбнулась Снегирева. Она всегда считала Иру Наумлинскую слишком, почти болезненно скромной, доверчивой и простоватой девушкой, но не предполагала, что та окажется наивной до такой степени. – Кого в наше время можно удивить стихами?

– Нет, Галь, – покачала головой Наумлинская. – Ты просто не знаешь Володю… Он такой чувствительный и добрый… Я очень давно за ним наблюдаю… Уже целый год.

Иру Наумлинскую, невысокую тоненькую, всегда модно одетую девушку, можно было бы назвать даже красивой, если б не выражение уныния, которое буквально не сходило с ее лица – очень необычного, кстати, лица: с тонкими, красиво очерченными бровями, слегка раскосыми, далеко друг от друга посаженными глазами, широкими скулами, маленьким, немного вздернутым носиком, пухлыми ярко-розовыми губками. Оно могло бы, пожалуй, украсить обложку любого модного журнала, если бы… Тут даже трудно было понять, в чем крылась причина, но, только едва взглянув на Ирино лицо, хотелось тут же отвести взгляд в сторону. Наумлинская это чувствовала, просто не могла не чувствовать, и сие обстоятельство уж никак не прибавляло бедной девушке уверенности в собственной привлекательности. А дело было в том, что Ире не нравились (да что там не нравились, она просто ненавидела!)… собственные глаза.

Когда-то давным-давно – тогда Наумлинская училась в третьем классе – один придурок обозвал ее монголкой. Придя домой, девочка целый час провела у зеркала, пытаясь пальцами расширить глаза. Когда с работы вернулась мама, Ира пристала к ней с расспросами: почему, мол, у нее, у мамы, нормальные глаза, у папы тоже, а у Иры такие?

– Какие? – с удивлением посмотрела на маленькую дочь Евгения Павловна.

– Монгольские, – сопя носом, ответила Ира.

– Да никакие они не монгольские! Что ты придумываешь? – улыбнулась мама.

Но Ире было не до смеха. Вырвавшись из маминых объятий, она потребовала, чтобы Евгения Павловна достала семейный альбом. И целый вечер дочь с невероятным для девятилетнего ребенка вниманием изучала фотографии бабушек, дедушек, прабабушек и прадедушек, пытаясь отыскать хоть у кого-то из предков похожие на свои глаза и скулы. Но, увы, все они имели самый обыкновенный европейский разрез глаз.

– Мам, а может, меня в роддоме перепутали? – упавшим голосом спрашивала Ира.

– Перестань глупости говорить! – не выдержала наконец мама. – Да это, если хочешь знать, твоя изюминка! Вот увидишь, все девчонки тебе еще завидовать будут!

Но, к сожалению, пророчества Евгении Павловны так и не сбылись. С этого самого дня жизнерадостность Иры прямо на глазах угасала. И из смешливой, приветливой девочки она с катастрофической быстротой превращалась в подавленного, унылого и неуверенного в себе ребенка. Зеркала Ира ненавидела лютой ненавистью, но удержаться, чтобы лишний раз, проходя мимо, не взглянуть на собственное отражение, не могла. Так она изо дня в день травила себе душу, всматриваясь в столь ненавистные собственные глаза, доставшиеся ей неизвестно от кого. А если ты сама себе не нравишься, сама себя не любишь, то будь ты хоть тысячу раз раскрасавицей, никому и никогда ты понравиться не сможешь, и любви ты ни от кого не дождешься, пока сама себя не полюбишь. И это хоть и грустный, но факт.

– А ведь Ирка ничего… Даже красивая, – удивлялись одноклассницы, обсуждая на вечеринках (на которые Иру со временем даже приглашать перестали – все равно не придет) Наумлинскую.

– Вообще-то да… Красивая. Но только есть в ней что-то такое странное… Будто бы отталкивающее. И уж больно она нелюдимая.

А этим странным, отталкивающим и было не что иное, как собственная нелюбовь Наумлинской к самой себе. И сколько раз бедная Евгения Павловна пыталась помочь дочери, приглашая самых высококлассных детских психологов. Все бесполезно. Ира вбила себе в голову, что она отвратительная уродина. На улицу девушка выходила лишь в случае крайней необходимости, а о том, чтобы ей пойти на дискотеку или к кому-нибудь на день рождения, и речи быть не могло.

Но в глубине души Наумлинская лелеяла тайную надежду, что когда она вырастет, станет зарабатывать деньги и сможет сделать себе пластическую операцию, жизнь ее круто переменится, и все сразу станет хорошо. Ира была непоколебимо уверена, что стоит ей только сделать себе «нормальные, как у всех», глаза, как жизнь ее превратится в сказку. Сразу появится принц, который посмотрит в ее большие глаза и скажет: «Я так долго тебя искал!» Он посадит Иру… нет, не на белого коня, а в черный «Мерседес», и они умчатся в загс…

Но ведь до этого дня надо было как-то дожить, дотянуть, домучиться. И она доживала, дотягивала, домучивалась, собирая статьи из популярных журналов, в которых рассказывалось о достижениях в области пластической хирургии… И вдруг как гром среди ясного неба – Надыкто! А ведь они семь лет до этого в одном классе проучились. И надо же было такому случиться, что однажды…

В этот день Наумлинская, как обычно за пятнадцать минут до начала первого урока, открыла дверь в класс. С удивлением смотрела девушка на пустые парты, не сразу заметив сидевшего в правом углу, на самой последней парте, Володю Надыкто.

– Привет… – тихо проговорила Ирина. – А где все?

– Так вчера же сказали, чтобы приходили к третьему уроку. У химички какое-то выездное совещание, – сказал Надыкто, не отрывая взгляда от какой-то книги.

– Понятно, – протянула Ира. – Меня вообще-то всю неделю не было. Вот первый день после болезни пришла.

– Да? – сделал вид, что удивился, Надыкто.

А Ира с горечью подумала, что никто из одноклассников ей не позвонил. «Да они наверняка и не заметили даже моего отсутствия», – принялась мысленно травить себе душу Ирина. И тут ее печальные мысли прервал неожиданно бодрый голос Надыкто:

– Слушай, Наумлинская, чего мы с тобой будем целых два часа в пустом классе скучать? Я тут на днях местечко одно присмотрел прикольное… Хочешь, сходим вместе? Тут недалеко.

От неожиданности у Наумлинской пересохло в горле. Никогда еще никто из парней не предлагал ей куда-нибудь пойти. И вместо ответа она спросила:

– А ты почему пришел, если знал?

– Да по глупости, – отмахнулся Володя. – Башка дырявая. А из-за дурной головы, сама знаешь, и ногам покоя нет. Ну так ты идешь или я сам?

– Ну, пошли… – неуверенно пожала плечами Ира.

Володя тут же быстро убрал в рюкзак свою книгу. Ира краем глаза увидела, что это был томик стихов Есенина.

– А куда мы идем? – спросила Ира, когда они вышли за пределы школьного двора.

Накрапывал мелкий противный дождик, и девушка натянула на голову капюшон. Вообще вся неделя выдалась дождливой, и этот день, к сожалению, исключением не стал.

– Короче, место такое классное! – взахлеб начал Володя. – Выставка рыб, всяких там насекомых, рептилий. Дико интересно! Ты просто даже себе и представить не можешь… Нет, так не расскажешь, это надо видеть! – замотал головой парень, секунду помолчал, но все же не смог удержаться от соблазна и, махнув рукой, принялся живописать достоинства выставки: – Там есть тараканы огромные. – Володя развел руки так, что, судя по этому его жесту, можно было подумать, что один такой таракан имеет длину никак не менее двух метров. – Их едят даже, прикинь? – Он победно взглянул на Иру и, увидев в ее глазах изумление, пояснил: – Не у нас, в Японии. Там этих гигантских таракашек засаливают, как рыбу, и подают к пиву.

Ира молчала. Она только покачивала головой, пытаясь представить, как это можно есть соленых тараканов. Невольно девушка передернула от отвращения плечами.

– Это еще что! – сунул руки в карманы куртки Надыкто. Он остался явно доволен произведенным эффектом и останавливаться, похоже, не собирался: – Пауки-птицееды! Слышала о таких? Один паучок, особо, наверное, трудолюбивый, половину террариума паутиной заплел, представляешь? – Володя восхищенно посмотрел Наумлинской в глаза, та снова лишь головой покачала в ответ. – Ну, еще есть рыбы: пираньи, мурены, скаты там, а самое интересное, – Надыкто загадочно улыбнулся, выдержал паузу и выдохнул: – Черепаха-камень!

– Это как? – заморгала Наумлинская, повернула было лицо к Надыкто, но тут же отвернулась, представив себе, как нелепо выглядят сейчас ее монгольские глаза.

– Короче, я вначале подумал, что это просто камень лежит на дне террариума среди коряг. Огромный такой булыжник. Только не гладкий, а с острыми краями и мхом будто бы поросший. Поднимаю голову, читаю: какая-то там дико редкая черепаха, ну и так далее. Где же она есть, думаю, эта черепаха? Хотел уже даже к служительнице подойти, когда эта мадам соизволила вдруг лапой пошевелить. Я пригляделся и вижу – правда черепаха. Но такая необычная, блин, просто караул! Там еще про нее написано, что она самая коварная из всех черепах. Она, короче, большую часть своей черепашьей жизни проводит с открытым ртом. А во рту у нее язычок, который постоянно двигается. Это чтобы рыб приманивать. А глупые рыбы, думая, что это червячок, сами заплывают к ней в пасть. Прикинь! Ей даже делать ничего не надо – охотиться там… Классно устроилась, прикинулась булыжником, открыла пасть и лежит ждет, когда обед к ней сам приплывет! Умеют же некоторые, – покачал головой Володя.