Все эти мысли вихрем пронеслись в голове девушки, и она с ужасом поняла, что оказалась в ловушке. И теперь у нее есть единственный шанс спасти отца и мать от мук и гибели. Юстас сам дал ей это понять.

— Я стану полюбезнее с вами, — хриплым, ломающимся голосом начала она, — и попрошу вас за моих родителей… Они ведь не изменники, милорд. Все это недоразумение. О, спасите их! А я…

Милдрэд видела, как напряженно смотрит на нее Юстас. Подавляя глухой стон, она продолжила:

— Вы обещаете, что разберетесь в этом деле? Что спасете моих родителей?

— Да. Но… вы знаете мое условие.

Милдрэд кивнула. Ее тело дрожало, как у гончей на своре, когда она начала медленно распускать шнуровку платья. При этом девушка не опустила глаз, выражение ее лица не изменилось, только кровь отлила от щек и они стали бледными и прозрачными, как лед.

Юстас смотрел на нее, не двигаясь. Он не ожидал, что ради спасения своих близких она так скоро уступит ему. Ради отца и матери, которых уже не было в живых… Но она об этом не знает. И теперь она его. Об остальном он подумает позже. Сейчас же в его голове никаких мыслей уже не было. Остался лишь тот вечный голод к ней, который только она и могла утолить.

Он зачарованно наблюдал, как девушка спустила платье с плеч, как выскользнула из него и теперь на ней осталась только камиза [42], тонкая ткань которой не скрывала ее дивных форм. Когда Милдрэд стала распускать завязки на узких рукавах, Юстас был уже не в силах сдерживаться. Он кинулся к ней и, глухо ворча, повалил ее на меховое покрывало ложа. О, она была такая покорная, а ее тело под его руками… Такое упругое, нежное, податливое!.. Сколько он мечтал об этом мгновении, сколько представлял, как это может произойти!

Какая у нее нежная кожа… Его руки жадно мяли ее, он приникал к ней ртом, сосал, урчал. Ее тело оставалось неподвижным, но Юстас понимал только одно: она полностью его, она подчинилась. И он едва не сходил с ума от охватившего его желания. У него даже не хватило терпения раздеться самому. Навалившись сверху, раздвинув коленом ее ноги, он спешно сорвал пряжку ремня, смял складки мешавшего подола длинной туники. И рывком вонзился в нее. Ее плоть… Она была тугая и горячая, не желавшая его принимать, и оттого ему было особенно сладко проникнуть в нее. О, наконец-то он овладел этой прекрасной гордячкой!

Милдрэд лежала, отвернувшись и закрыв глаза. Его запах, его сопение… Она старалась не думать об этом, она онемела, оцепенела. Сколько это продолжалось? Милдрэд закусила губу, сдерживая стоны. Пусть Юстас и овладел ее телом, но ни одного проявления ее души он не получит. Ни торжества, оттого что ей мучительно, ни ее презрения. Ничего. Она будет точно труп. Как бы противно ей ни было.

Наконец Юстас перестал двигаться на ней. Милдрэд слышала, как постепенно успокаивается его дыхание. Отвратительно. А ведь некогда она познала рай с другим! Но не стоит сравнивать, нельзя вспоминать. Иначе ее сердце разорвется. Она отдается ненавистному врагу, погубителю ее любимого, но только так она может спасти от ужасной участи своих родителей.

В комнате светлело, меркнул отблеск свечи. При этом свете устремленный на нее сверху взгляд Юстаса казался особенно непереносимым. Он был доволен, он торжествовал. Она же… И опять промелькнуло, как на нее некогда смотрел тот… другой.

Чтобы не видеть склоненного над ней Юстаса, Милдрэд направила свой блуждающий взгляд на резные панели, которыми были отделаны стены комнаты, на складки полога, на тяжелый изгиб каменного свода наверху. Милдрэд почувствовала, как из ее глаз потекли слезы. Она плакала даже не о своем падении. Она плакала о том, другом, которого потеряла и с которым все было совсем по-другому. И чтобы не вспоминать, Милдрэд сосредоточилась на болезненных ощущениях пластин куртки принца, впивавшихся в ее тело. Этот скот не удосужился даже раздеться, обладая ею.

— Вы сделали мне больно, — не глядя на него, прошептала она.

— Душа моя, для девицы в первый раз это всегда больно.

Она даже не поняла, что он сказал. Просто смогла перевести дух, когда он поднялся. А он сверху смотрел на нее, наслаждаясь видом поверженной жертвы. Но едва Юстас опять захотел прикоснуться к ней, как она стремительно отодвинулась, стала натягивать на себя меховое покрывало, словно ей было холодно. На лице ее застыло выражение, какое бывает у человека, которого ограбили, кожа на скулах натянулась. Она сосредоточилась на мраке в своей душе… где когда-то царили уверенность и свет. Еще одна слезинка покатилась по щеке. Юстас хотел ее вытереть, но она резко оттолкнула его руку. Однако слезы продолжали капать одна за другой, безмолвно и нескончаемо; она истекала слезами, как кровью.

Принц сказал:

— Вы стали моей, Милдрэд, и теперь вы под моим покровительством. Я все для вас сделаю.

Она не отвечала. Слышала, как стукнула дверь, когда он вышел. Милдрэд была отвратительна самой себе, собственное тело казалось ей вместилищем скверны. Не в состоянии думать ни о чем, кроме того ужаса, который ей пришлось пережить, она все же попыталась сосредоточиться на мысли, что сделала то, что должна была сделать. Ей нужно спасти родителей, остальное уже не так важно. И что бы ни возомнил о себе Юстас, он не был у нее первым. Хоть это у нее еще осталось…

Королеве Мод еще с утра доложили о приезде сына. Но Юстас не явился выказать почтение королеве, а перво-наперво отправился к пленнице. Об этом уже шептались придворные за спиной Мод, однако она оставалась невозмутимой и приказала себе не думать о том, что там происходит. Тем не менее в глубине души она дрожала от гнева: ведь Юстас уверял их с королем, что действует только для блага рода! А на деле просто желал заполучить красивую дочь барона.

Королеве уже донесли о происшедшем: ее сыну и впрямь удалось захватить Гронвуд-Кастл, но при этом погиб барон Эдгар. А это не входило в их планы: обговаривая нападение на замок Эдгара Армстронга, они с королем настаивали, чтобы сам барон был схвачен живым и невредимым, дабы потом использовать его показания, сослаться на факт пребывания у него посланца от Анжу. Теперь же оказалось, что Эдгар пал, защищая свой дом, о таинственном госпитальере ничего не было известно, а юная Милдрэд…

При мысли о ней Мод охватывал гнев. Эта девушка, если не проследить за ней, могла доставить немало неприятностей. Ведь уже примчались гонцы от епископа Илийского и графа Арундела, которые не скрывали своего возмущения действиями принца. И если он не даст скорейших пояснений, если леди Милдрэд выступит и сообщит, что замок захвачен, а упомянутого Артура ле Бретона там нет…

Но, похоже, юная саксонка так скоро не избавится от Юстаса. И все же ее участь наследницы немалого состояния и владелицы земель могла заинтересовать немало лордов. Поэтому Мод пока старалась держаться в стороне и не пожелала принять девушку до того, пока не переговорит с сыном. А тот, похоже, просто счастлив, что ему достался подобный трофей. Наверное, им со Стефаном еще раньше надо было бы прислушаться к словам Генри Винчестерского, уверявшего, что принц серьезно увлечен саксонкой. Но тогда они не обратили на слова епископа внимания, считая это вздором и легкой прихотью сына. И вот выходило, что Юстас замыслил все это ради Милдрэд. И это он, который ранее ни к кому не испытывал приязни, жил так, словно вел борьбу с целым светом, всегда оставаясь волком-одиночкой. А ведь он не мог игнорировать английскую знать, и теперь ему надо очень постараться, чтобы лорды и церковники не обвинили его в разбое, не посчитали преступником и… Что уж там говорить, Юстас сейчас как никогда был близок к тому, чтобы не только самому стать изгоем, но и бросить тень на весь их дом!

Поэтому, когда принц появился в зале Хедингема, Мод, с трудом сдерживая раздражение, выслала придворных и стала ждать объяснений от сына. Но он не спешил начинать разговор, а лишь молча прогуливался вдоль больших арочных окон зала и на фоне вливавшегося в них света походил на темную тень. Но когда он поворачивался к возвышению, где в кресле восседала королева, она видела его довольную и какую-то сытую улыбку. Мод почувствовала оторопь, отметив это плотоядное самодовольство на лице принца.

— Надавать бы вам пощечин, Юстас.

Он наконец удостоил мать взглядом. Облаченная в бордово-розоватое одеяние, которое не только не красило ее, а словно подчеркивало, как она постарела, Мод имела изнуренный и болезненный вид. Еще недавно довольно полная, королева сильно исхудала, ее лицо покрылось глубокими морщинами, а кожа обвисла.

— Вы что-то сказали, матушка? Ах да, пощечины. Сколь часто вы отпускали мне их в былые годы! Но то время прошло. Теперь вы должны помнить, что перед вами не воспитуемый вами мальчишка, а английский принц, будущий король Англии.

— Ты вряд ли станешь королем, если от тебя отвернутся наши сторонники. А все твои действия…

— Успокойтесь, мадам, — резко прервал ее сын. — Я ничего не делаю, не подумав о последствиях. И если я совершил какую-то ошибку, то только в том, что велел привезти в Хедингем леди Милдрэд. Но как я мог предугадать, что вы вдруг решите обосноваться тут со своим двором?

— Обосноваться тут? Ты что, совсем потерял разум? Хедингем — моя любимая резиденция, я часто приезжаю сюда, чтобы следить за возведением нескольких окрестных монастырей. Так я стараюсь расположить к нашему дому церковников, чьи молитвы нам скоро потребуются, когда твое нападение на Гронвуд-Кастл и убийство лорда Эдгара навлечет на нас немало неприятностей.

— Не навлечет. К тому же, осмелюсь напомнить, матушка, вы сами поддержали мой план по захвату Гронвуда.

— Но я надеялась, что так ты сможешь захватить лазутчика Артура ле Бретона. Надеюсь, хоть это у тебя вышло? Или тебя заботила только охота за белокурой саксонкой?

Юстас медленно повернулся и посмотрел на мать. Мод вздрогнула — столько в его светлых глазах было чего-то необъяснимого, дьявольского.

— Давайте больше не будем говорить о леди Милдрэд, — с холодным спокойствием произнес он. — Что же касается Артура ле Бретона, то он погиб у меня на глазах.

— Как досадно!

Но это сообщение вызывало не только досаду. Теперь у них не было того единственного свидетеля, показания которого могли бы оправдать нападение на Гронвуд-Кастл. И Мод особенно не понравился тот факт, что сыну даже не удалось найти его тело. Когда госпитальер погиб, пытаясь защитить дочь Эдгара, Юстас и его люди были отвлечены пришедшей в полное отчаяние Милдрэд, да и неважным тогда, среди всеобщей суматохи, казалось возиться с телом павшего. Позже, когда принц все же приказал привезти тело лазутчика Матильды, выяснилось, что кто-то уже унес его и постарался похоронить. И они не знают где.

— Тело анжуйского шпиона необходимо разыскать, — заметила Мод.

— Боюсь, что это вряд ли возможно, мадам.

И Юстас стал рассказывать, что, когда они уже считали Гронвуд-Кастл своим, им пришлось выдержать настоящую осаду. Ибо с утра к захваченному замку стали стекаться люди барона, настроенные более чем воинственно. Прибыли рыцари и вассалы Эдгара, съехались его соседи-саксы, а ведь королева в курсе, насколько это племя сильно в Денло, как они держатся друг друга. И самое странное, что отбить замок их настраивал какой-то монах. Как позже узнал Юстас, даже не местный уроженец, а один из гостей Эдгара. Этот монах взялся писать послания и отправлять их ко всем лордам-союзникам гронвудского барона, так что народу все прибывало. В результате Юстас и его люди, после того как на них напали местные саксы, вынуждены были закрыться в замке и поднять мосты. Более того, те из людей принца, кто не успел укрыться в замке и еще шастал по округе в поисках поживы, были схвачены толпой и просто растерзаны.

— Юстас, но ведь с тобой был Хорса, а он весьма влиятелен в том краю. Неужели он не смог утихомирить своих соотечественников?

— Да, Хорса был со мной, — кивнул Юстас, — однако оказалось, что жители Денло почитают Эдгара куда более Хорсы. И когда я велел своему саксу выйти на стену и начать переговоры, его не стали слушать и сразили камнем из пращи. Так что Хорса теперь отлеживается в аббатстве Бери-Сент да стенает по утерянной для него леди Гите.

— Пресвятая Дева! А что с баронессой?

Юстасу ничего не оставалось, как поведать матери все. Он рассказал, что собирался отдать Хорсе столь желанную для него женщину, а вместе с ней власть над Гронвудом, ибо ему нужен был там верный человек; описал, как Гита отбивалась от Хорсы, заявив, что лучше смерть, чем быть с ним; как Эдгар сам убил жену, метнув в нее нож, причем сделал это столь стремительно, что никто, даже Хорса, не успели опомниться.

Королева сотворила крестное знамение и стала читать молитву. Юстас не перебивал мать, но был несколько удивлен, когда Мод негромко сказала, что и ранее ходили слухи, что Гите суждено умереть от руки мужа. Некогда это предрекла перед смертью первая жена Эдгара Армстронга, которая при жизни очень ревновала супруга к саксонке из фенленда [43]. И хотя прошло столько времени и в это мало кому верилось, но вот… все сбылось.