Жосу претила эта затея, но другого выхода не было. Он отказался войти в комнату, где шло насильственное кормление, однако слышал крики, плач и грубую ругань служанок. Потом одна из них вышла, неся охапку мокрого белья.

— В самой на чем только жизнь держится, а силы у нее… Да, страшно владеет сатана душой человека, решившего взять на себя грех смертоубийства. А эта — подумать страшно! — две жизни хочет угробить, две души.

Другая служанка почти с гордостью сообщила, что они все же вынудили саксонку проглотить какое-то количество напитка. Так они будут делать день ото дня, пока она не смирится.

И это продолжилось на следующий день, и на следующий… Однажды дверь распахнулась от сквозняка и Жос увидел Милдрэд, выгибающуюся в руках налегших на нее женщин, увидел ее расширенные полубезумные глаза, растянутый деревянной прищепкой рот. И эти стоны, клокотание, одышка, как у людей, которые тонут и задыхаются…

Потрясенный Жос отправился к себе, вызвал капеллана и продиктовал ему два письма: одно на континент, где сейчас воевал Юстас, второе в Лондон, епископу Генри. В обоих он сообщал, что леди Милдрэд Гронвудская беременна, но твердо решила заморить себя голодом.

Теперь оставалось ждать. Однако как отнесутся к данному известию адресаты? Жос не сомневался, что для Юстаса подобное сообщение важно, но он ведет войну и не сможет бросить все сразу. Епископ тоже занятой человек. Захочет ли он вообще вмешиваться в дела своего непутевого племянника?

Но Генри Винчестерский все же отозвался. Более того, он сам прибыл на остров Уайт, сошел на пристань, недовольно озираясь и кутаясь от промозглой сырости в пышную меховую пелерину.

— Только мое христианское человеколюбие вынудило меня взять на себя заботу о Милдрэд Гронвудской, — ворчал он, усаживаясь на лошадь и следуя за взволнованным комендантом.

— Да благословит вас Господь и Святая Дева, ваше преосвященство, — суетясь, ответил Жос. — Девушка совсем истощена. Она не ест уже одиннадцатый день, и если еще жива, то только благодаря тем каплям молока или бульона, какие удается влить в нее при помощи прищепки.

— При чем тут прищепка? — удивленно выгнул свои густые брови епископ.

Он выслушал взволнованный рассказ Жоса, и на лице его появилось брезгливое выражение.

Когда епископа ввели к молодой женщине, она словно не заметила его присутствия. Генри опустился на обитый ковровой тканью табурет и долго смотрел на Милдрэд. Ему сказали, что сегодня в нее удалось влить даже больше, чем обычно, молока, но она все равно выглядела ужасно: осунувшаяся, бледная, с заметными на виске и лбу ссадинами. Ее красивое лицо казалось отсутствующим, словно она уже ушла и не могла слышать ни речей, ни увещеваний. Шелковое стеганое одеяло едва приподнималось от ее дыхания. А ведь Генри и ранее сталкивался с такими случаями, когда люди теряли интерес к жизни и уходили, несмотря на все старания удержать их.

Но его преосвященство не привык так просто сдаваться. Да и зря что ли он ехал сюда, претерпев качку в заливе Солент? Генри давно знал, как эта девушка важна для его племянника. Важна настолько, что Юстас, обычно осторожный и предусмотрительный, решился на захват Гронвуда. Причем обстряпал все так, что даже король с королевой приняли его волю за свою, а недругам и возмущенным он выдал это как кару для изменника. Это Эдгар-то изменник? Хотя все эти слухи о том, что у него гостил Артур ле Бретон, одно время напугали и самого Генри. Ведь и его подпись была в списках, какие вез присланный Матильдой госпитальер. Но потом оказалось, что укрывшийся после падения Гронвуда у тамплиеров ле Бретон был всего-навсего самозванцем, так что всю эту историю уже можно было бы забыть. Если бы не Милдрэд. Она досталась Юстасу, и за нее никто не решался вступиться. Да и Генри не желал этого. В свое время он уже дважды спасал дочь Эдгара от своего племянника: первый раз — когда отослал ее в аббатство в Шрусбери, второй — когда оградил от преследования Юстаса во время лондонского турнира. Поэтому, получив послание Жоса, епископ только пожал плечами. Но потом задумался. Если эта девушка так важна для будущего наследника короны, то, возможно, и впрямь стоит заняться ею? Ведь тогда Юстас станет его должником, будет обязан ему жизнью своей избранницы, на которой, как поговаривали, он даже готов жениться.

И вот Генри приехал, но не знал, с чего и начать. Однако разве он не знаток человеческих душ? Разве ранее уже не справлялся с этой прыткой красоткой? Гм, прыткой… Теперь от ее прыти не осталось и следа. Кроме ее упорного желания умереть.

После паузы епископ заговорил:

— Великий грех для христианина — лишить себя жизни. Ибо так можно ввергнуть свою душу в ад, и тогда ей никогда не встретиться с теми, кто был нам дорог в этом мире. Мы поддаемся сиюминутным впечатлениям, но забываем, что наша нынешняя жизнь — всего лишь переход в иную, настоящую, духовную, вечную. И там нас ждут те, кого мы любим и к кому стремимся.

Все же Милдрэд была доброй христианкой, а епископ говорил ей то, что она всегда знала, чему ее учили ранее. И хотя она оставалась неподвижной, глаза ее наполнились слезами, которые стали медленно стекать по вискам на подушку. Но когда епископ принялся настаивать, говоря, что какие бы беды ни приходилось претерпевать, рано или поздно сила жизни берет вверх, она отвернулась. Какая сила жизни? О чем он?

Тогда Генри сказал, что Милдрэд просто хитрит, хочет голодовкой добиться своего. Чего именно? Генри мог предположить — свободы, избавления от Юстаса, возврата своего положения. Но Милдрэд слушала его с неприязнью. В ее поведении не было расчета, просто потрясения настолько сломили ее, что ей легче было погрузиться в эту бездну отчаяния, впасть в отрешенный ступор, когда все становится безразлично. И голос вещавшего рядом епископа, монотонный, непрекращающийся, грозящий ей то карами небесными, то спасением и почестями, казалось, долетал до нее из какого-то иного мира.

Генри говорил:

— В счастье или несчастье жизнь есть долг человека. Только Бог определяет срок жизни. Человек должен быть готов жить и умереть, ибо ему не избежать ни того, ни другого. Да, я понимаю, что Всевышний жестоко испытывает вас. Вы осиротели, вы стали жертвой возжелавшего вас человека. Но все же это не повод, чтобы убивать себя. Надо просто жить и уповать на Бога.

Его голос утомлял Милдрэд. Какие пустые слова! А она так слаба, что даже своего горя уже не могла ощущать по-настоящему.

И все же что-то привлекло ее внимание. Имена ее родителей. Генри поведал, как и где их похоронили, с какими почестями. Заметив, что в ее отрешенном взгляде наконец появился какой-то интерес, он стал выкладывать ей новости: рассказал о Гронвуде, о том, что по завещанию ее отца там всем распоряжаются тамплиеры, что они хорошие хозяева и не растратят ее наследство, а сохранят его и отдадут ей, когда она сможет вернуться. Ведь ей захочется однажды вернуться в Гронвуд-Кастл?

Бездонные голубые глаза девушки наполнились слезами. Гронвуд! Светлый замок над водами реки Уисси! Гомон людей, суета, улыбки, заботы. Отец всегда говорил ей, что она часть Гронвуд-Кастла, что все там зависит от нее и делается для нее, ибо это ее дом, ее люди. И она невольно стала вслушиваться в слова епископа, узнала, что тамплиеры решили ничего в нем не менять, а на должность сенешаля определили не своего ставленника, а кого-то из местных. Епископ не мог припомнить его имени, однако со слов храмовников знает, что там все в порядке, если не считать, что люди волнуются за судьбу госпожи и ждут ее.

Милдрэд все же заговорила странным, сухим от хрипоты голосом:

— Мне все равно, что будет с Гронвудом и его обитателями. Я далеко от них, я опозорена и ношу в себе ублюдка от чудовища. Даже мои люди не примут меня такой. А все, кто мне действительно был дорог… мама, отец, Артур… все они умерли.

Она не стала больше говорить и отвернулась.

Но епископ уже понял, чем удержит ее. Он чуть не хохотнул. Артур! Артур ле Бретон! Самозванец, который выдавал себя за госпитальера в надежде получить руку знатной саксонской леди. Как же он сразу не подумал об этом? И хотя Генри считал этого парня обычным пройдохой и плутом… Ох и разобрался бы он с ним, если бы мнимого госпитальера не взялись защищать храмовники!..

— Артур? — переспросил епископ самым невинным тоном. — Уж не Артура ле Бретона вы сейчас упомянули? Этакий красавчик, черноволосый и черноглазый? Ведь это он отличился на лондонском турнире настолько, что привлек ваше внимание. Так, так, дитя мое. Но почему вы решили, что он умер? Не далее как неделю назад я видел его в Лондоне, и он, похоже, пребывал в добром здравии.

Как бы Милдрэд ни была далека, как бы ни хотела от всего отгородиться, но теперь она повернулась и смотрела на епископа, широко открыв свои невероятно голубые глаза. Даже тумана полузабытья в них больше не было.

— Он умер… — сказала она, но как-то неуверенно.

— Господь с вами, девушка. Я знаю, что Артур ле Бретон получил ранение во время захвата Гронвуда, но он выжил. Это тамплиеры спасли его.

Епископ умолк, ибо на его глазах происходило чудо. Только что едва живая Милдрэд Гронвудская стала вдруг приподниматься. Более того, даже ее щеки окрасились легким румянцем, словно одно это сообщение заставило ожить ее, наполнило тело силой.

— Я видела, как его убили, — осторожно произнесла она.

Епископ одарил ее одной из своих самых обаятельных улыбок.

— О, зачем же так настаивать? Вы что, присутствовали на его похоронах? Нет? Тогда почему вы не верите мне?

— Потому что иначе он бы нашел меня!

Она оживала! Генри все же изыскал способ, как вытащить ее из бездны.

Епископ задумчиво потер свой пухлый подбородок.

— Зачем нам спорить, миледи? Ах, знай я, что этот Артур так для вас важен, я бы непременно попросил тамплиеров отпустить его со мной на остров Уайт. А то, что он не ищет вас… Да я и сам не ведал, где укрывает вас Юстас, пока не получил известие от Жоса. Однако давайте так: вы сейчас прекратите морить себя голодом, покушаете, а когда пойдете на поправку, мы вместе отправимся в Лондон, где я и устрою вам встречу с вашим Артуром. Смею сказать, что это будет непросто, ибо он все время в лондонском Темпле. Правда, как мне сообщили, отчего-то медлит со вступлением в орден. Может, и впрямь рассчитывает разыскать вас? — Генри лукаво улыбнулся.

Епископу удалось повлиять на Милдрэд. И когда позже к ней пришла Джил с горячим бульоном, Милдрэд не оттолкнула протянутую ложку. Она была еще слаба, как новорожденная, но хорошо поела, а потом спокойно уснула.

В зале Карисбрука столпились люди, Жос истово перекрестился, а грубая Джил даже заплакала от облегчения. Генри смотрел на них и возмущался: эта девчонка так беспечно рисковала собой, когда все прилагают столько сил, чтобы вытащить ее из преддверия ада! А ведь все из-за какого-то плута со смазливой физиономией. Который настолько хитер, что, потеряв одну богатую невесту, тут же надумал жениться на другой. Да у него и в мыслях не было отыскивать леди из Гронвуда. Что ж, пусть эта глупышка скорее поправляется, чтобы понять, что если кто искренне и любит ее, если кому она и дорога, то это Юстас. Сын короля — ни много, ни мало.

Через несколько дней они отплыли с острова Уайт. И хотя море было спокойным, епископ возблагодарил небо, когда они ступили на твердую землю. Нет, хватит с него подобных приключений. Вскоре он будет в Лондоне, в своей резиденции Монтфичер, где их ждут горячие камины, удобные кресла, приятно похрустывающие под ногой тростниковые циновки. И едва они передохнут, как он тут же отправит гонцов в Темпл, дабы Милдрэд воочию могла узреть своего восставшего из мертвых Артура ле Бретона.

Несмотря на то что Милдрэд была еще слаба, она рвалась вперед и все расспрашивала епископа об Артуре. Да он это, ее госпитальер, уверял Генри, такой длинноногий, быстрый, с лицом плута. Говорят, что он прекрасный воин, а еще и большой шутник. В лондонском Темпле к нему хорошо относятся.

То, что парень шутник, особенно укрепляло Милдрэд в мысли, что это ее возлюбленный. И где-то в душе она даже слегка укоряла его: вольготно же ему сражаться и шутить, когда она в плену. Однако в Монтфичере она невольно оживилась. Ведь здесь все так напоминало о надеждах на счастье! Именно тут она поверила, что они с Артуром преодолеют все преграды, ибо, что бы их ни разъединяло, он пришел к своей кошечке, как и обещал.

Милдрэд заставила себя не думать о том, что беременна, что только по воле епископа Винчестерского покинула остров Уайт и что Генри отнюдь не обещал, что и далее оградит ее от Юстаса. Но когда они встретятся с Артуром… О, их любовь придаст им силы преодолеть все!

Она потребовала зеркало и долго вглядывалась в свое отражение. Она сильно исхудала, под глазами залегли лиловые тени, но сами глаза под длинными ресницами все так же прозрачны и хороши, а запавшие щеки вскоре опять приобретут прежнюю округлость, вновь расцветут румянцем. Пока же ее худобу скрывают темные, опушенные мехом одеяния, а голову покрывает плотная белая вуаль, придавая ей строгий, почти монашеский вид. Милдрэд, притихшая и задумчивая, и в самом деле выглядела скромной монахиней; ее мало что интересовало, кроме предстоящей встречи, и когда она увидела в зале Монтфичера явившегося к епископу тамплиера, то невольно вцепилась в перила галереи, чтобы не упасть. Она слышала, как рыцарь в белом с крестом одеянии разговаривал с Генри, даже различила произнесенное им имя «Артур». Потом тамплиер ушел, а Генри, заметив ее, сделал знак спуститься.