— Все улажено, моя милая. Завтра ты увидишь своего Артура ле Бретона. Однако не забывай, о чем я просил, ради твоего же блага.

Да, Милдрэд помнила: Генри строго настаивал, чтобы она была благоразумной, не привлекала к себе внимания и не устроила ничего, что бы сказалось на положении взявшегося опекать ее епископа. Милдрэд с готовностью согласилась, понимая, что Генри очень рисковал, привезя ее в Лондон вопреки воле принца. Но все же главным для Милдрэд было другое: они должны увидеться с Артуром, ей нужно подать ему какой-то знак, дабы он знал о ней. А там он придумает, как ее спасти. Ибо такой, как ее Артур, сможет все! Она верила в него — и ранее, и теперь.

Об этом Милдрэд думала и на следующий день, когда они с епископом Генри сели в носилки и их повезли через туманные поля Холборна, потом по раскисшей от дождя дороге поехали вдоль северной стены Сити, и, наконец, у ворот Бишопсгейт носилки остановились. Все вокруг по-прежнему было окутано пеленой тумана, Милдрэд только смогла рассмотреть, что они находятся у какой-то церкви, полукруглый романский портал которой обрамляли мощные витые колонны.

— Это церковь Святого Ботольфа, — пояснил Генри, когда Милдрэд сошла на землю и огляделась. — Сейчас мы войдем в нее и… Вы помните, что обещали мне?

Она молча кивнула. Ее сердце учащенно билось. Да, она все помнит и не подведет своего покровителя.

Они вошли под каменный свод, но не двинулись вдоль обрамленного колоннами нефа, а свернули в боковой трансепт. Епископ открыл какую-то дверцу, и они стали подниматься по винтовой лестнице. Милдрэд вся дрожала, держась за веревку, натянутую вдоль стены вместо перил. Снизу она различала звуки церковной службы, слышался заглушенный толстыми стенами голос священника, произносившего слова на латыни, другие голоса ему вторили, слаженно и верно.

Наконец они оказались на узенькой галерее, вдоль которой тянулся ряд арок, откуда можно было взглянуть на происходящее внизу, в нефе церкви. Там было полутемно, горело совсем немного свечей, но этого света хватало, чтобы видеть людей, стоящих перед алтарем. Милдрэд поняла: шел обряд венчания.

Она с удивлением оглянулась на епископа, но он молчал, не сводя глаз с алтаря, у которого священник читал строки из Священного Писания. Сами брачующиеся стояли на коленях, сложив руки и опустив головы. На невесте был богатый, сверкающий золотыми нашивками плащ, длинная алая вуаль. Жених тоже был в нарядной длинной одежде; талию его стягивал широкий пояс, подбитое мехом оплечье блестело парчовыми узорами светлых тонов; поскольку голова была склоненной, видны были только короткие темные волосы. В стороне от брачующихся находились еще какие-то люди, видимо свидетели венчания — несколько женщин, какой-то толстяк, — но Милдрэд обратила внимание на тамплиера в белом плаще. Рыцарь был светловолосым, с пышной холеной бородой, и она узнала в нем храмовника, который приходил к епископу и вел с ним разговор об Артуре.

И тут священник отложил книгу с Писанием и сделал знак брачующимся подняться.

У Милдрэд расширились глаза. Она стала догадываться, кто жених, но в первый миг даже не осознала этого, почувствовав лишь облегчение, — это он! Он жив! Епископ не солгал! Она не видела его лица, но узнала Артура по легким, непринужденным движениям, по горделивой осанке, так красившей этого свободолюбивого бродягу, который носил имя легендарного короля.

Артур! Милдрэд вздохнула с облегчением.

И только через миг поняла, что Артур уже не ее. Он был женихом этой женщины в алой вуали, которая находилась с ним у алтаря и так радостно смотрела на него, поднимаясь с колен.

У Милдрэд в ушах запульсировала кровь, ей стало трудно дышать. Артур женится? Ее Артур женится на этой… Как ни странно, саксонка узнала ее даже при свете свечей. И сразу вспомнила. Ависа. Богатая куртизанка, любовница графа Глочестерского, потом Генриха Плантагенета… и теперь невеста Артура. Ибо именно на нее смотрел Артур, стоя перед алтарем. А она — на него.

Епископ покосился на Милдрэд. Она была неподвижна, только губы чуть приоткрыты, он даже различил ее прерывистое дыхание, словно она задыхалась после бурного бега. И даже в полумраке верхней галереи было заметно, что она очень бледна, ее щеки почти сливались со складками обрамлявшего ее лицо покрывала.

— Вы ведь узнали Артура ле Бретона, дитя мое? Конечно, сейчас он стоит к нам спиной… Но вы его узнали? И теперь должны понять, что были для него просто богатой невестой, способом возвыситься. Ибо он самозванец, ловец удачи, который охотно променял вас на первую же хорошенькую женщину, пообещавшую ему свою руку и свои богатства. Эта Ависа из Глочестера отнюдь не бедна. У нее есть собственный манор, доходные дома… гм, весьма прибыльные, замечу. И у нее влиятельный покровитель. Это ли не предел мечтаний для честолюбца, мечтающего упрочить свое положение? К тому же Ависа весьма красива, и мужчина вполне мог потерять от нее голову.

Он еще что-то говорил, но Милдрэд едва различала звук его голоса. В груди ее колом стояла острая боль, не дававшая вздохнуть, разрывавшая сердце. Такого предательства она не ожидала. Что угодно, только не это!

Внизу священник говорил полагающиеся слова:

— Вы пришли сюда, дабы перед алтарем в присутствии свидетелей заключить брак. Поэтому от имени Церкви я спрашиваю вас, Артур и Ависа: по собственной ли воле вы хотите вступить в брачный союз?

— Да, — громко ответил Артур, и Милдрэд вздрогнула, как от удара, сразу узнав его голос.

— Да, — менее громко, но так же твердо отозвалась Ависа.

Присутствующие свидетели улыбались. Только тамплиер стоял угрюмо, даже как будто шагнул вперед, словно хотел вмешаться, но остановился, когда священник задал следующий вопрос:

— Готовы ли вы сохранять супружескую верность друг другу в здравии и в болезнях, в благоденствии и в испытаниях — до вашего смертного часа?

— Да! — так же слаженно ответили брачующиеся.

— Тогда, — поднял руки священник, — если есть кто-то или что-то, что может воспрепятствовать этому браку, пусть сообщит это сейчас или больше никогда не упоминает об этом.

— Позвольте, я скажу, — все же подал голос тамплиер.

По церкви прошло какое-то движение, все стали поворачиваться. Повернулся и Артур. И Милдрэд увидела его лицо… самое дорогое, самое красивое и любимое лицо, узнала его ровный нос, линию сильного подбородка, его глаза… слегка расширенные и удивленные, его темные брови…

Да, это был он. Ее Артур. Но больше не ее. Ибо сейчас он вступал в брак с другой. А Милдрэд могла только смотреть на это.

У нее перехватило дыхание. Жизнь в ней замерла. А потом вернулась болью, будто кровь после морозного укуса. И не в силах сдерживаться, уже ничего не понимая, она закричала:

— Нет! Нет! Нет!

Рванулась вперед, но ее тут же схватили руки епископа, который с силой зажал ей рот, стал увлекать вглубь галереи, в темноту. Ему пришлось почти тащить ее, потому что после исторгнутого крика Милдрэд разом лишилась сил, словно с этим криком из нее вылетела сама жизнь, и она провалилась в спасительное небытие, как в единственное свое прибежище.

— Признаюсь, я ожидал даже худшего, — говорил епископ одному из своих секретарей, когда они стояли в зале Монтфичера и со стороны наблюдали за сидевшей у огня девушкой. — И хорошо, что ты оказался рядом, Бальдерик, помог мне уложить ее в носилки. Но уверен ли ты, что этот парень не рассмотрел ее?

— Уверен, ваше преподобие. Да, он так и кинулся на ее крик от алтаря, но пока сообразил, что к чему и выскочил на улицу, леди Милдрэд уже лежала в носилках. К тому же невеста повисла на нем, вцепившись, как клещ, и потащила назад.

— Да уж, невеста, — хохотнул епископ. — Наш славный Ричард Гастингс давно бы открыл парню глаза, что тот намеревается связать свою жизнь с обычной шлюхой…

— Необычной, замечу, — осмелился прервать патрона Бальдерик. — Все же эта женщина имеет влиятельных покровителей.

Епископ поморщился и махнул рукой.

— В любом случае мне пришлось отправить немало посланий в Темпл, чтобы взявшийся опекать этого парня Гастингс не открыл ему раньше времени глаза, а также постарался задержать срок венчания до нашего приезда. Но в итоге все вышло, как я и хотел. И наша саксонка, несмотря на глубокий обморок, держится куда лучше, чем я мог ожидать. По крайней мере, голодать она не собирается, съела всю перепелку, даже пальчики облизывала. Вот уж эти женщины: готовая горевать по погибшему возлюбленному, она теперь испытывает к нему только неприязнь, узнав, что он преспокойно сошелся с другой.

Милдрэд и впрямь была удивлена тому холоду и безразличию, какие нахлынули на нее, когда она пришла в себя и поняла, что Артур предпочел ей другую. О, эта Ависа слишком красива и желанна для мужчин, и Артур вполне мог утешиться с ней, когда осознал, что Милдрэд для него утеряна. Но, возможно, он и не порывал с Ависой, хотя и уверял некогда Милдрэд, что эта женщина для него ничего не значит, даже свел свою подругу с Генрихом Плантагенетом. Выходит, они просто пара хитрецов, которые добивались своего, а когда не выгорело, решили объединиться, чтобы вдвоем и далее морочить добрых людей. Другого объяснения Милдрэд не видела, и от этого ей вдруг все стало безразлично. А с безразличием пришло и некое отупляющее спокойствие.

Она столько страдала в последнее время, что новое потрясение уже не возымело прежнего действия. Она просто успокоилась, ее отчаяние прошло. В какой-то миг в ней, правда, возникло желание помолиться, но она ощущала такую опустошенность в душе, что это мешало ей припасть к этому освежающему источнику. Без слез, подавленная, она просто сидела перед огнем, смотрела на скользящие по сосновым поленьям языки пламени, и в ней не было ни грусти, ни тоски — ничего. Покой. Равнодушие. Холод.

И все же в какое-то мгновение она нервно дернулась и оглянулась. Это случилось, когда она различила отдаленные голоса, узнала один из них, услышала почти безумный крик: «Где она? Где?»

Юстас. Она словно забыла о нем на какое-то время. Но он не забывал ее. И вот он прибыл. В первую секунду Милдрэд захотелось бежать, забиться в какой-нибудь темный угол, спрятаться от всего гадкого света. Но она осталась сидеть. Смотрела, как Юстас ворвался в зал Монтфичера — растрепанный, забрызганный грязью, тяжело дышащий. И не сводящий с нее своего пристального ледяного взгляда, от которого у нее опять похолодело в животе.

Юстас задыхался и смотрел на нее. К принцу поспешил епископ, стал объяснять, что ему пришлось привезти сюда Милдрэд Гронвудскую, ибо она была нездорова, а тут ей стало даже лучше, вон, пусть Юстас убедится.

Принц перевел на дядюшку свой мертвенный пустой взгляд, и тот умолк.

— Выйдите все, — холодно приказал он. — Так будет лучше, дядя. Слышите? Все вон!

Когда все разошлись — юркнули, как мыши по щелям, — Юстас шагнул к Милдрэд, и они посмотрели друг на друга. Она казалась очень спокойной. Он же дрожал, по лицу его пробегали тени. Медленно приблизившись, он словно ослабел, осев на колени у ее ног.

— Я люблю тебя. Ты мне дороже жизни. Дороже всего. Я бросил все дела, я бросил войска, только бы успеть к тебе. Мне сообщили, что ты можешь умереть. И я… Я сам чуть не умер.

Он бережно взял ее руки в свои, поднес к губам, стал целовать.

— Солнечная моя! Жизнь моя! Мне сообщили, что ты хотела убить себя. Убить себя и наше дитя… Так ли это?

— Да, — спокойно ответила Милдрэд.

Юстас замер на миг, перестал дрожать. Потом поднял к ней лицо — уродливую маску, испещренную рубцами, и его мелкие, как булавки, зрачки стали остро буравить ее.

— Это из-за меня. Прости меня. Прости! О, не смотри так. Я знаю, что противен тебе, но, может, однажды… Нет, не твоей любви я прошу. Просто останься со мной, дай мне надежду. Я знаю, что я чудовище, какое преследовало и загоняло тебя, как беззащитную лань. Но я не могу жить без тебя. Ведь и у меня есть душа, пусть под этой мерзкой оболочкой урода, какую несу всю свою жизнь, всеми презираемый и никем не любимый. Но некогда ты улыбнулась мне, и моя душа затрепетала. Тогда я еще был во мраке, я не понимал, что ты мое счастье, и хотел погубить тебя. О, что я только не думал, как не бесился, когда ты ускользала от меня раз за разом. А я так хотел сделать тебя своей! И даже когда это случилось… Я понял, что и тогда не властен над тобой. А без тебя я умираю. О, молчи, молчи, не говори, как бы сладка для тебя была моя смерть. Я знаю, что принес тебе много горя. Но поверь мне…

Он вдруг всхлипнул.

— Всю свою жизнь я буду служить тебе! Я возвышу тебя, я буду подчиняться тебе! Все для тебя, для тебя одной! Я жизнь посвящу, чтобы вымолить у тебя прощение! Я буду любить и оберегать тебя, как никогда еще мужчина не берег и не любил свою милую. Ибо без тебя мне больно даже дышать.