Но у себя в башне она уже не сдерживалась и разразилась рыданиями. О, неужели она еще ничего не забыла? Неужели все еще продолжает любить этого обманщика? В глубине ее души таилась надежда, что когда Артур обнимал и целовал ее, то она значила для него не меньше, чем лоснившаяся от чужих ласк Ависа, к которой он в итоге вернулся. А Милдрэд все еще неосознанно тоскует по этому пройдохе. Ужасно!

Но при оживленном, шумном дворе герцогини Элеоноры некогда было предаваться печали. Постепенно Милдрэд стала входить во вкус местных нравов. Куртуазные комплименты, милое соперничество из-за нее нормандца Реми и принца Гийома, очаровательные беседы с Элеонорой.

Герцогиня говорила:

— Через несколько дней полнолуние, и я задумала устроить суд любви. Вам известно, что это такое, миледи? Нет? Тогда вам обязательно надо присутствовать!

Они с герцогиней шли по городским улочкам, возвращаясь после мессы в большом соборе Святого Стефана. Именно там Милдрэд показали гробницу Вильгельма Завоевателя — простую плиту с короткой надписью. Милдрэд стало не по себе, что она молится недалеко от праха поработителя Англии. Не уподобляется ли она вечно обиженному Хорсе, который уже давно служит норманнам?

Элеонора под предлогом легкой беседы задавала саксонке вопросы, свидетельствовавшие о ее интересе к положению в Англии. Она полюбопытствовала, каков в общении король Стефан, правда ли, что он слывет образцом рыцарства? И кто его ближайшие сподвижники? Генри Винчестерский? О, Элеонора в курсе, что сей прелат не столько озабочен сохранением короны на голове брата, сколько научными трудами и своей коллекцией ценных раритетов — древней скульптуры, старинных фолиантов, своим необычным зверинцем. А вот что скажет Милдрэд о графе Нортгемптоне? Говорят, это один из самых верных приверженцев Блуаского дома?

Милдрэд понимала, что интерес герцогини не случаен, но не видела причин что-то скрывать. Поэтому легко удовлетворила ее любопытство, сообщив, что хоть Нортгемптон и слывет самым непримиримым противником партии Анжу, он уже не молод, а его дети весьма равнодушны к политике и предпочитают больше охотиться в своих владениях. На вопрос о графе Варвике она дала такой же исчерпывающий ответ: Варвик тоже мужчина не первой молодости, а вот его жена, графиня Гундреда, женщина умная и предприимчивая, живо интересуется делами в Англии, правда, нельзя сказать, что она довольна политикой короля Стефана. Однако когда Элеонора спросила у нее про Хорсу, оживленное личико Милдрэд помрачнело.

— Мадам, мне неприятно говорить об этом человеке. Он убил моего отца.

Элеонора искоса взглянула на нее. Она сопоставляла: итак, Хорса, прослывший лучшим военачальником в войсках Юстаса, — личный враг возлюбленной принца. Тут было о чем подумать.

— Я никогда не видела его высочество Юстаса Блуаского, — осторожно начала герцогиня. — Так уж сложилось. Но слышала, что он едва ли не прокаженный. Потом эти слухи сошли на нет. И я не думаю, что вы бы выбрали его, если бы у него действительно была столь ужасная болезнь.

Милдрэд не отвечала. Элеонора заметила ее напряжение и перевела разговор на иное. Они как раз подходили к замку, где столпилось немало горожан, желавших приветствовать свою герцогиню, и, едва она приблизилась, вокруг раздались радостные возгласы. Люди приветствовали ее, бросали ей под ноги цветы, махали руками, улыбались.

Уже входя под арку ворот, Элеонора заметила:

— Они всегда особенно приветливы, когда я посещаю церковь. Дело в том, что в моем роду есть фея Мелюзина, покровительница вод и озер. В давние времена она стала женой одного из моих предков, причем была ему доброй супругой, пока муж не заставил ее прийти в церковь к святому причастию. И тогда ее загадочная сущность открылась: Мелюзина превратилась в птицу и вылетела в окно. С тех пор считается, что выходцы из Пуату имеют в себе частичку ее крови, а добрым христианам это не нравится. Когда я вхожу в храм, они смотрят на меня, ожидая, что и я во что-то превращусь. Даже жаль их разочаровывать, — засмеялась Элеонора. — Но мой первый супруг Луи, святоша и ханжа, всегда гневался, если при нем кто-то упоминал о Мелюзине. А вот Анри моя загадочность даже нравится. Анри вообще особенный. Я счастлива, что мы вместе.

Счастливая женщина. Женщина, которую добился отчаянный парень, давно любивший ее. И свет ее счастья окрылял всех, кто бы рядом. Милдрэд сама не заметила, как постепенно отвлеклась от своих проблем, стала чаще смеяться и уже не была такой угрюмой и пугливой, когда юный Гийом приглашал ее прогуляться по саду, а рыцарь Реми приносил ей полевые цветы, говоря, что сам их насобирал, ибо пока в его владениях идет война, это единственное, что он может предложить пленившей его сердце даме.

В вечер полнолуния гости герцогини собрались на открытой галерее замка. Свет луны четко очерчивал полукруглые арки галереи, ложился на облицованные камнем полы, на которых были расстелены пушистые ковры. На табуретах и скамьях с мягкими сиденьями расположилось нарядное изысканное общество. Огонь горел только в массивной чаше на треноге, куда, чтобы разогнать комаров, добавили листья мяты и фимиам, и этот запах смешивался с ароматом сидра, каким обносили собравшихся хорошенькие пажи.

— Пьем только сидр! — приказывала Элеонора. — Это кровь нашей земли, ее вкус.

Она господствовала среди собравшейся знати и в своем легком зеленоватом одеянии с длинной вуалью и впрямь походила на фею вод Мелюзину. Но сегодня Элеонора выглядела особенно: днем она получила письмо от супруга и была невероятно оживлена и очаровательна.

Милдрэд отхлебнула немного сидра: он был совсем другим, не таким, какой ей доводилось пробовать в Англии, — иной вкус и аромат, легкая игристость.

В стороне негромко играла музыка, придавая вечеру нечто праздничное и романтичное. Большинство присутствующих разделились на пары, как и полагалось на подобном собрании, и Элеонора не стала пенять своему деверю Гийому, когда тот заявил, что будет опекать их английскую гостью (слово «пленница» тут было неуместно) и докажет ей, что, несмотря на молодость, он ничем не хуже прославленного рыцаря Реми де Гурне. Они оба забавляли Милдрэд. Но еще забавнее было слушать то, о чем говорилось на суде любви. Может ли женщина быть возлюбленной сразу двух мужчин или это порочит высшую любовь? Милдрэд растерялась, ощутив на себе множество взглядов, а оба ее поклонника вступили в диспут, доказывая, что может, пока дама не сделает окончательный выбор. Но истинный влюбленный всегда застенчив — так утверждало большинство. Любовь не терпит напора и принуждения, какие убивают и утомляют чувство.

«Юстасу не мешало бы присутствовать на подобном собрании», — с сарказмом усмехнулась Милдрэд, вспоминая, как принц брал ее силой, при этом не переставая твердить о своих чувствах.

Истинная любовь не должна быть скупа, ибо в саду скупости любой цветок любви увянет, — уверяли собравшиеся.

Кто не умеет скрывать свои чувства, тот не умеет любить! Но при этом Милдрэд отметила, что сидевшие в тени парочки не только держались за руки, но порой склонялись друг к другу и обменивались поцелуями. И это называется, что надо таить свои чувства?

Обсуждался и вопрос о том, оканчивается ли любовь с браком. Тут уже Элеонора принималась доказывать: нет, нет и еще раз нет! Любовь цветет сама по себе, независимо от того, освящена ли она в церкви или свободна. Слова герцогини вызвали бурные аплодисменты присутствующих.

Любовь должна либо возрастать, либо уменьшаться, — уверяли собравшиеся и начинали спорить.

Потом принялись решать, что происходит, когда любовь иссякает? Многие считали, что в подобном случае ее уже ничто не может возродить.

— А вы что скажете? — обратилась герцогиня к Милдрэд. — Вы так молчаливы сегодня.

Милдрэд ответила после некоторого раздумья:

— Думаю, любовь не иссякает. Она может затаиться, уснуть, даже казаться умершей… Но если это истинная любовь, она остается. Ибо она, как вера, — навсегда.

Элеонора улыбнулась при свете огней и лунного мерцания.

— Наверное, вы знаете, о чем говорите.

Но Милдрэд не знала. Она призналась себе, что все еще не может забыть Артура, однако не готова его простить. И любит ли она его?

Ей опять приходилось маневрировать между Гийомом и Реми, они ее смешили и порой утомляли. Хотя она уже поняла, что, по сути, от нее и добивались, чтобы она позволила себе увлечься одним из поклонников. Но зачем ей это? Чтобы насолить Юстасу? Он вполне того стоил. Да и мужественный Реми в его нарядных одеждах, с модно подвитыми белокурыми волосами выглядел привлекательно. Очарователен был и рослый для своих шестнадцати лет принц Гийом. Говорили, что из трех братьев Анжу он единственный похож на своего отца Жоффруа Плантагенета, какого еще называли Жоффруа Красивый. Честно говоря, Милдрэд нравились оба ее поклонника. Однако стоило ей представить, что кто-то из них ласкает ее… как она чувствовала подступающий холод и тошноту. Ее передергивало. Увы, время с Юстасом сделало ее холодной и брезгливой. А то, что было раньше… Она впервые за все время позволила себе вспомнить, как таяла в объятиях Артура… Но это, казалось, было в какой-то иной жизни. Теперь же от самой мысли о близости с мужчиной она невольно содрогалась.

В сознание задумавшейся саксонки вливался мелодичный, чарующий голос Элеоноры:

— Любая женщина расцветает, когда ее любит мужчина. Так создано Богом, и мы должны ценить это.

Милдрэд подумала о Юстасе, и даже в эту теплую ночь ее пронзил озноб. Пожалуй, Элеонора, эта много повидавшая женщина, даже не подозревает, как обременительно может быть навязанное чувство, как оно связывает и отягощает.

Той ночью Милдрэд приснился кошмар: сквозь туман к ней приближался силуэт человека в темном капюшоне. Он тянул к ней руки, он звал ее, говорил, как скучает. Она не различала в тумане его лица, но ощущала его тяжелый взгляд, узнавала это чувство гадливого холода в животе и жуткое ощущение, как любовь Юстаса по капле вытягивает из нее жизнь.

Она проснулась от собственного крика. А отдышавшись, кинулась к распятию и возблагодарила Всевышнего, что оказалась в плену. Что недосягаема для Юстаса. Но как надолго? Какие на нее планы у нормандской четы?

Ей следовало переговорить об этом с Элеонорой. Однако случая все не представлялось. Несмотря на кажущуюся беспечность, герцогиня не забывала о своем положении правительницы, и ее редко можно было застать одну. И пока Генрих Плантагенет вел войны, его супруга правила их владениями, постоянно принимала гонцов, выслушивала прошения, чинила суд, следила за поставками для нужд армии мужа. С раннего утра она была окружена людьми, в замок постоянно кто-то прибывал, посланцы и просители собирались в большом зале, ожидали, когда им будет позволено встретиться с правительницей. Их череда была бесконечной, но у Элеоноры для всех хватало времени. Милдрэд, когда выпадала такая возможность, с интересом наблюдала за ней. Она видела, насколько герцогиня могла быть любезна с прибывшими или же, наоборот, становиться холодной и величественной. Если дело казалось ей важным, она никогда не перекладывала его на других, сама во все вникала, и от ее пристального внимания не укрывались ни лишние траты, ни желание нажиться за счет дома Плантагенетов на поставках в армию. Но если она замечала обман, то становилась столь грозной, что могла отправить лгуна к палачам. Или же, припугнув, становилась столь милой и так ловко убеждала нужного человека в том, что их желания совпадают, что тот сам предлагал желаемое и даже добавлял что-то от себя. Перед ней никто не мог устоять. По сути, молодой Генрих получил великолепную супругу и помощницу, ставившую его военную кампанию выше нужд собственного двора. Например, Элеонора могла отменить назначенное празднество, если ей надо было провожать набранные отряды, она выезжала к войскам и обращалась со столь пламенной речью, что, будь то наемники или вассалы, они испытывали воодушевление и клялись этой удивительной женщине сделать все для нее и ее супруга.

О, она была неутомима! Будучи на первых месяцах беременности, герцогиня не позволяла взять над собой верх обычным в этот период женским недомоганиям и, покончив с делами, опять удивляла окружающих и двор какой-нибудь очередной выдумкой, умело чередуя работу и развлечения. И как бы она ни была занята, вокруг нее всегда царили оживление и веселье. Милдрэд даже не заметила, как с головой окунулась в эту кипучую жизнь и стала получать удовольствие от происходящего, не думая о грядущем, наслаждаясь только каждым новым днем. И постепенно ее душа стала оттаивать. Она уже смелее высказывалась во время судов любви, с удовольствием шутила и принимала ухаживания, к тому же ей было лестно, что ее считали образцом мод при канском дворе. И теперь многие дамы, копируя англичанку, стали отказываться от пышных вышивок и богато декорированных каменьями оплечий, в подражание ей они носили легкие струящиеся ткани, а так как август в этом году выдался на удивление жарким, то воздушные ниспадающие наряды почитались как особенно удобные, и их так и называли — английский крой.