Вероятно, дело все-таки в том, что, когда предает тот, кому более других доверяешь, остальные тоже кажутся предателями.

Вон дядюшка Корнуолл, который сначала затаился на своем полуострове, а потом вдруг взмолился: приди, племянничек, спаси нас от Стефана. Наверняка трусил, что король может прочитать его имя в упомянутом документе и поведет против него войска. А граф Бэдфорд? Иные из тех, кто видел список, утверждали, что Бэдфорд тоже приложил к нему свою печатку. Но после этого он и слышать не желает о Плантагенете, даже, наоборот, крутится подле Стефана, заискивает. Или молодой граф Оксфорд. Генриху донесли, что тот так запуган Юстасом, что спит и видит, как бы поскорее освободиться от влияния страшного принца, но вот пошла молва, что документ утерян, и он ни на миг не покидает короля. То же самое и с Арунделом, графом по прозвищу Сильная Рука; он почти поддался уговорам своей супруги и готов был принять Генриха, но теперь не отвечает и сам предложил услуги королю.

Да, как бы все упростилось, если бы Артур сознался, где документ. Но он уверяет, что не знает. Лжет. И все же надо, чтобы палачи развязали ему язык. Вот только Генрих медлил, не решаясь отдать подобный приказ.

Генрих заставил себя отвлечься на другие дела. Собрал совет, узнал, куда отступил Стефан, кто с ним остался, кого еще он вызвал на помощь. Похоже, эта война затянется надолго. Генриху предстояло решить, куда они теперь поведут войска. Слава Богу, дожди наконец прекратились, и как только подсохнут дороги…

— Милорд, а что сообщил вам Артур? — спросил Генриха Глочестер.

Генрих ушел от ответа, хотя видел недобрый, колючий блеск в глазах кузена. Этот всегда недолюбливал Артура, даже распускал грязные слухи о симпатии, какую испытывал к красивому парню Плантагенет.

Потом Генриха отвлек приход графа Пембрука с его валлийцами. Он пояснил, что не мог успеть раньше из-за разлившихся рек и полного бездорожья. Но через день и Пембрук осведомился об Артуре, мол, говорят, вы поймали госпитальера, который переметнулся к Стефану? А что там с документом? Артур ле Бретон сознался?

И этот туда же.

Генриху неожиданно донесли, что скрылся Геривей Бритто. Он вяло поинтересовался: куда? Оказалось, что Геривей с горсткой верных людей поскакал к принцу Юстасу. Плантагенет равнодушно махнул рукой. Пусть. Рано или поздно им опять придется встретиться, и тогда Генрих уже не будет с ним столь милостив.

Его отвлекали текущие дела: сборы и обеспечение армии, переговоры, вербовка наемников. Он узнал, что Стефан засел в Оксфорде. А это такая мощная цитадель, что Генриху вряд ли удастся добиться успеха: там преданные королю земли, там верные вассалы и много замков. Лучше пока короля не трогать.

К Генриху явился его дядюшка Корнуолл и стал спрашивать, в чем сознался мнимый госпитальер. Неужели его еще не пытали? Что-то Корнуолл не узнает своего решительного племянника.

Потом и Честер вдруг задал тот же вопрос об Артуре. И неожиданно для Генриха сказал:

— Я вот думаю, может, это все же ошибка? И если окажется, что он не виновен и палачи его не сильно покалечат… Клянусь святым Катбертом, я бы взял парня к себе. Он толковый, и от него будет немало пользы.

То, что Артур был толковым, помнил и Генрих. И помнил многое другое: как он верно служил ему, сколько поручений исполнял, как заботился о самом Генрихе. Больно думать, что все это было лишь притворством.

Через неделю Плантагенет получил известие от супруги. Элеонора писала, что выполнила пожелание Генриха и выпустила из заточения его брата Жоффруа, но не дала ему никаких полномочий. А его младшего брата Гийома Элеонора сделала виконтом Дьеппа — достойное положение, но без реальной власти: чтобы кто-то со стороны не мог использовать младшего Плантагенета, ведь на континенте у Генриха немало врагов.

Но окончание письма супруги развеселило Генриха: оказывается, у Луи Французского родилась дочь. Снова дочь! А этот ханжа ранее винил во всем Элеонору. Теперь же над Людовиком даже лошади будут ржать по всей Европе.

Настроение Генриха улучшилось, и он устроил пирушку, где поднял тост за то, чтобы Людовик порождал одну девчонку за другой, тогда как у него, Генриха Плантагенета, будут рождаться только сыновья! Он в этом не сомневался.

Во время пирушки к нему подошел Херефорд, и опять с тем же вопросом: как там Артур? В чем сознался?

— А ведь мне казалось, что ты благоволишь к этому парню. — Генрих хитро прищурился.

Херефорд выглядел неважно. Сутулился, вокруг глаз круги, свежая ссадина на скуле. Генриху сообщили, что у старины Роджера опять случился приступ падучей.

— Да, мне нравится Артур, — ответил Херефорд. — Но я бы не сказал, что полностью доверяю ему. У меня есть на то причины.

Херефорд был подвыпившим, возможно, поэтому вдруг излишне разоткровенничался. Помнит ли Генрих его былую нареченную Милдрэд Гронвудскую? Ну ту, что ныне стала любовницей принца Юстаса? Так вот, когда сия леди еще не была опороченной и жила в его замке, Артур ее похитил. Позже говорил, что Милдрэд сама просила об этом. Но разве мог человек, так преданный своему лорду, видевший от него столько милостей, умыкнуть его невесту? Нет, этот парень всегда был слишком независим, всегда себе на уме.

В конце концов Генрих решил и впрямь проверить, что же такое на уме у Артура.

Когда пленника привели в камеру пыток, Генрих сидел в тени выступающей колонны, и Артур его не сразу заметил. Сам же предатель выглядел грязным и помятым, его щегольской наряд был в пятнах, длинные черные волосы висели космами. И все же в нем было нечто такое, что Генрих подумал: «Этого не сломать».

Артур взглянул на палачей, двоих полуголых крепышей в кожаных передниках, которые возились у печи. Они не обратили на него внимания, продолжая свою работу; позвякивали их страшные металлические инструменты, в горниле бордово светились уголья. Артур какое-то время смотрел на это пламя, и Генрих из своего укрытия видел, как юноша судорожно сглотнул, даже как будто отступил назад, но у дверей стояли охранники, и идти ему было некуда. Тогда он усмехнулся:

— Хоть погреюсь тут у вас. А то в той дыре, где меня держали, такая сырость… Бррр.

Один из подручных деловито оглядел раскаленное лезвие, плюнул на него и удовлетворенно кивнул, когда плевок зашипел.

— Прикажете начинать, милорд? — Палач повернулся к Генриху.

Теперь и Артур посмотрел в его сторону.

— А, славный Плантагенет! Выходи из своего укрытия, поболтаем.

Генрих поднялся и потянулся всем телом после неудобной позы.

— Поболтаем, Артур. Здесь только верные люди, и ты можешь мне все рассказать. Так будет даже лучше. Иначе…

Он подошел к жаровне и поднял какие-то щипцы. Смотрел поверх них на парня, и огненные блики отражались в его глазах.

— Признаюсь, мне не нравится все это, — заметил Генрих.

— А уж как мне не нравится. — Артур развел руками.

И вдруг кинулся вперед, схватил раскаленный тесак и отскочил, заслонившись им.

— Ну, кто из вас храбрец, чтобы взять меня?

Генрих улыбнулся. Артур был такой же, как и раньше, — решительный, смелый, дерзкий. Он и в пыточной не думал сдаваться. Другое дело, что люди Генриха тоже были не лыком шиты. И у Артура лишь расширились глаза, когда один из охранников раскрутил пращу, собираясь метнуть камень. Отчаявшись, парень хотел броситься на него до того, как он успеет метнуть, но другой палач подставил ему подножку, Артур рухнул, и на него навалились.

Генрих перевел дыхание.

— Прикуйте его к стене, чтобы был поспокойнее.

Все, теперь он не выкрутится. Но Артур все же продолжал улыбаться, глядя на Плантагенета, скалил зубы в усмешке.

— Ты совершаешь глупость, Генрих. Я тебе не враг. Будь я подосланным от Стефана, то уж поверь, не единожды мог перерезать тебе глотку. Помнишь, я ведь всегда был рядом, ты доверял мне.

— Помню. Поэтому и хочу переговорить с тобой, пока тебя не начали резать.

— Тогда выслушай меня!

Артур рванулся в цепях — все же его начало оставлять самообладание. Он быстро заговорил о том, что не знает ничего про госпитальера Артура ле Бретона, просто не помнит, потому что после ранения в его памяти образовался провал. Лекари называют подобное амнезией, и Генрих может проверить это, если расспросит того же командора Осто. Тому известно, что Артур попал в Дом ордена, уже страдая этим недугом, его назвали Артуром ле Бретоном, и он решил, что так и есть. Но он не знает настоящего ле Бретона, тем более ничего не знает о каком-то документе. Память стала возвращаться к нему лишь недавно, да и то урывками. Так, например, он вспомнил лондонский турнир, смерть отца, смутно всплывает в памяти время, когда он служил Плантагенету…

— Что значит смутно? — рявкнул Генрих. — Ты что, забыл службу у меня? Не рассказывай сказки, парень. И если ты такой забывчивый, то боль быстро вернет тебе память. Эй, вы! — Он повернулся к палачам. — Готовы?

Артур был распят у стены, его руки привязали к вбитым в каменную кладку кольцам. И он никуда не мог деться, когда один из палачей рванул на нем тунику, обнажая торс.

— Генрих, ты делаешь ошибку! — закричал Артур.

— Милорд Генрих! — разозлился Плантагенет. — А ошибаюсь я или нет… Я не спрашиваю советов, когда не интересуюсь мнением!

Артур откинул голову и засмеялся. Смех был нервным, похожим на плач. Потом он стал чертыхаться, говорить, что раз так, то он попробует, каковы палачи у Плантагенета, только пусть заткнут уши, ибо он их так будет крыть… О, он умеет!

Палачи действовали спокойно и неторопливо. Сколько людей перебывало тут! И все держались по-разному: кто с достоинством, кто отрешенно, кто веселился, как этот парень, кто начинал молить и плакать еще до начала пыток. Но в итоге говорили все.

В какой-то момент один из палачей заметил ярко блеснувший на груди пленника крестик. Невозмутимо взял, разглядывая. Красивая вещичка. И дорогая, наверное. Палач рывком сорвал его с шеи Артура, хотел спрятать в карман передника, но тут его окликнул герцог:

— Покажи!

Палач отдал украшение с неохотой. Что-то не похоже это на обычно щедрого и совсем не мелочного господина. Сам ведь должен понимать: все, что принадлежит пытаемому, достается палачу.

Генрих взял крестик на удивление бережно, подошел к горевшему у входа факелу, стал рассматривать.

— Откуда это у тебя?

— Не помню. Подарили.

— Подарили?

Генрих вдруг кинулся к Артуру, схватил его за волосы, несколько раз встряхнул.

— Не смей мне лгать!

Артур смотрел на него с презрительной усмешкой.

— Он со мной давно. Пришел в себя, а тут такая цацка. А что? Милорду понравилось?

Генрих отступил, не сводя с Артура взгляда. Он тяжело дышал и как-то по-особому рассматривал пленника.

— Сколько тебе лет, Артур? — неожиданно спросил он.

— Дай припомню. Сколько же мне лет? Двадцать пять, если не соврали монахи из шрусберийской обители, куда меня подбросили.

— Так ты подкидыш?

— Ты огорчен этим, Генрих? Тогда успокойся. Не так давно я узнал, что моим отцом был Гай де Шампер.

Генрих отшатнулся.

— Лжешь!..

— Зачем мне лгать? Я горжусь этим. Ибо Гай де Шампер был лучшим рыцарем, какого я когда-либо знал. Мир его праху.

— Так Гай де Шампер умер?

Генрих сказал все это с тем же странным волнением, но только теперь Артур обратил на это внимание.

— Неужели высокородный Плантагенет знал объявленного вне закона Черного Волка? Тогда поставь свечку за упокой его души. Ну а кто была моя матушка…

Генрих вдруг кинулся и зажал ему ладонью рот. И опять смотрел — глаза в глаза. Выдохнул:

— Не может быть…

После чего повернулся и быстро вышел.

Палачи недоуменно переглянулись. Потом сели у жаровни, достали какие-то припасы, стали перекусывать. Что ж, если работу придется отложить, то можно и пообедать.

Генрих быстро взбежал по ступеням, стремительно пересек зал, оттолкнув попавшегося на пути слугу с вязанкой хвороста. Во дворе к нему кто-то кинулся, окликнул. Вроде какая-то женщина в монашеском одеянии. Генрих прошел мимо. Ко всем чертям! Ему необходимо побыть одному. Где, разрази их всех гром, тут можно побыть одному, когда вокруг такое скопище народа?

— Коня мне!

И с разбегу взлетел на лошадь кого-то из только что вернувшихся с объезда стражников, резко развернул ее, помчался к арке ворот. Сзади закричали:

— Охрану герцогу!

Но догнать его было непросто. Он вмиг пронесся через стоянку войска вокруг Малмсбери, поскакал по дороге к видневшимся вдали деревьям Селвудского леса. Вслед ему из замка выехали несколько конников, но смогли настигнуть герцога только после того, как он осадил коня на опушке леса и, забросив поводья на какой-то сук, сел на поваленное дерево.