Симона Вилар - Рыцарь света

Она осталась стоять на месте. От шума в голове она пошатывалась, но не падала. И только когда Юстас вышел, когда ей не нужно было держаться при нем из последних сил, Милдрэд, перестав воспринимать окружающее, заметалась…

Ее привел в себя резкий голос Хорсы:

— Эй, прекрати! Хватит бродить вдоль стены, как полоумная. Меня этим уже не проймешь!

От его окрика Милдрэд как будто очнулась. Оказалось, что она опять мечется у стены, касаясь ее ладонями, как и раньше, когда она почти сходила с ума. Но и теперь она была едва ли не на грани помешательства. Ох, лучше бы так и случилось, чем понимать, что ждет ее любимого. Ибо она любила его! Она верила ему! Она не выдержит, если ей опять придется потерять его! Все, что угодно, только бы он жил! И сейчас она пойдет к Юстасу, она будет умолять его, она станет валяться у него в ногах, и…

Милдрэд шагнула к двери, почти налетев на Хорсу. Он все еще был тут, мрачный и неподвижный, смотрел куда-то в пространство. Его худое лицо было бледным и напряженным, на щеках вспухли желваки, на лысой голове отражался свет. Милдрэд показалось, что она видит перед собой саму костлявую гололобую смерть — высокую и неподвижную. Смерть ее Артура…

Она всхлипнула, упала перед ним на колени, вцепилась в его пояс.

— Хорса! Умоляю, не делай этого! Не мучай его! Священной плотью распятого Христа и слезами, пролитыми над ним Богоматерью, заклинаю тебя, не делай этого. Я знаю, что ты человек Юстаса, что ты верен ему и тебя даже называют его псом… Я сама порой так называла тебя, но вот я перед тобой на коленях и прошу… я умоляю тебя, Хорса… Да, ты повинен в смерти моих родителей, но я готова все простить, готова сама умолять тебя о прощении, только смилуйся! Слышишь, я никогда больше не скажу тебе ни единого дурного слова, я стану любить и почитать тебя… Мы ведь родня, Хорса, ты мой дядюшка, и отныне я буду обращаться к тебе как к родне, буду твоей преданной помощницей… твоей рабыней!..

Ее нервная речь прерывалась рыданиями. Хорса потрясенно смотрел на нее, хотел поднять, но она не позволила, обхватила его ноги, прижалась к нему, дрожа, как в лихорадке.

— Хорса! Хорса!.. Сколько же зла мы принесли друг другу! А ведь ты всегда любил мою мать, я слышала рассказы об этом и знала, что Гита Гронвудская, несмотря ни на что, относилась к тебе с теплотой, понимая, что в том, что ты стал изгоем, есть и ее вина.

Сакс резко вздрогнул, как будто его ударили кнутом.

— Замолчи!

Но Милдрэд не унималась.

— Я знаю, что ты ненавидел моего отца, своего соперника… Но ведь он был твоим братом… У вас был общий отец. Да, я дочь Эдгара, я твоя родня, хочешь ты этого или нет… но я и дочь Гиты, которую ты любил! И я прошу тебя… Пощади Артура! Слышишь, это я, дочь Гиты, умоляю тебя о снисхождении!

Хорса стал пятиться, но она не отпускала его, волочилась за ним по полу, то прижималась к нему и рыдала, то вскидывала залитое слезами, искаженное в гримасе лицо и все просила… просила… Обещала, что станет слушаться его, что пусть он даже побьет ее, если ему станет от этого легче, если она хоть чем-то загладит то зло, какое причинила ему, оскорбляя и настраивая против него Юстаса… Юстаса, который сломал ее жизнь, убил ее родных, который сделал из Хорсы своего цепного пса и палача!

— Он и мою жизнь сломал, — вдруг глухо произнес Хорса. — Да, я стал его псом и потерял все, что когда-то имел. Мои соотечественники презирают и избегают меня, я стал чужим даже в этом краю… Краю, где родился… Я проливал кровь за Юстаса в этой святой обители, где похоронена моя мать… Откуда хотят увезти величайшую святыню моей земли…

Он говорил негромко, но прильнувшая к нему Милдрэд слышала каждое слово. Она снизу вверх осторожно поглядела на него. Хорса. Враг. Убийца. Пес Юстаса. Она не ожидала от него таких слов. И она с готовностью поддержала его, стала говорить, что Юстас разрушает и губит все, к чему прикасается, на него невозможно влиять, он никого не слушает и… О, пусть Хорса не становится палачом ее Артура! Ведь он благородного рода, они родня… И пусть он не мучает Артура. Лучше пусть сразу убьет…

Она произнесла это и рухнула на пол, сама испугавшись того, что сказала. Убить Артура! Да ее сердце сразу разорвется!

Хорса вдруг склонился и резко поднял ее на руки. Легко отнес к постели и почти швырнул на ложе.

— Оставайтесь тут. Я пришлю к вам ваших женщин. И не вздумайте ничего с собой сделать.

Он стремительно вышел. Милдрэд лежала не шевелясь. Она впала в забытье и надолго оцепенела… Сейчас бы тихо отойти в царство вечного покоя… Ибо без Артура она уже не будет жить. А Хорса… Как она могла просить такого, как Хорса? Он сама смерть… Он не остановится.

Хорса быстро шел по галерее, спустился вниз, где его ожидали люди принца.

— Сэр, его высочество приказал повиноваться вам. Когда приступим?

— Когда скажу. Отправляйтесь в подвал и ждите. Я скоро приду.

Он смотрел, как они уходят, но не двигался. Видел, как луна скрывается за ажурные башни собора Святого Эдмунда, как его длинная черная тень падает на двор перед храмом. Сегодня тут было настоящее побоище, когда земляки Хорсы пришли постоять за своего святого Эдмунда, которого собирался увезти и продать Юстас. Сам Хорса не принимал участия в сражении. Ему было приказано охранять Милдрэд Гронвудскую, и он охранял ее. А еще смотрел на то, что творилось вокруг. Позже даже помогал монахам сносить и складывать порубленные, окровавленные тела. Среди них узнал и своих знакомых: толстого тана Бранда, белобрысого Рикберта, престарелого Бритрика… В одном из мертвецов Хорса с ужасом узнал и своего сына Олдриха… Олдрих всю жизнь провел в хозяйстве, возясь со свиньями, овцами, и Хорса даже стыдился такого сына… А вот же и он прибыл в Бери-Сент-Эдмундс, чтобы постоять за святого Эдмунда. И был убит. Олдриху размозжили голову, и он, даже мертвый, по-прежнему сжимал в руке старую саксонскую секиру, принадлежавшую деду Хорсы, с которой тот бился еще при Гастингсе. Хорса уже давно отказался от этого оружия предков, умело владел мечом и палицей. А секира осталась в его роду. Роду… Хорса знал, что у него в усадьбе Фелинг есть внуки, есть и дочери, которые давно вышли замуж и где-то жили. Он никогда не интересовался ими… как и они им. А если и слышали об отце… то вряд ли горели желанием встретиться. Ибо он, некогда прославленный тан Хорса из Фелинга, защитник и поборник свобод для саксов, давно уже стал проклятием в Денло, он нес сюда только зло, он поступил на службу к Юстасу, поверив тому, и даже одно время гордился этой службой. Стал бароном Ледвическим… сделался, по сути, нормандским бароном. В Денло же о нем говорили только одно: нидеринг. Большего оскорбления саксы и не могли придумать для своего соотечественника. Это означало «мерзкий предатель», хуже любого вора и убийцы. Почти проклятие для человека, который всех предал и от которого все отвернулись. И он, Хорса, стал нидерингом. Он и сам себя уже считал таковым.

А Милдрэд сказала, что Гита до последнего думала, что это из-за нее он стал изгоем, и чувствовала себя виноватой. Милдрэд — дочь Гиты. И Эдгара, которого Хорса когда-то люто ненавидел. Почему? Из зависти? Из мести? Он сам уже забыл. И даже понимал, что Эдгар сделал все, что мог, когда убил Гиту… спасая ее от бесчестья, какое бы принес ей Хорса. Гита сама просила об этом… Гита — мать Милдрэд, которая сегодня стояла перед ним на коленях, просила прощения и умоляла… О чем она его умоляла? О чем может просить женщина, которая обесчещена, но смирилась с этим? Вот Гита предпочла смерть. И это хорошо, ибо ей не пришлось узнать, какая судьба уготована ее ребенку. И он, Хорса, помог отдать ее девочку Юстасу. Человеку, который губит все, к чему прикасается. Он сделал Милдрэд своей пленницей и шлюхой, Хорсу превратил в нидеринга… А теперь хочет увезти мощи святого Эдмунда…

Сакс медленно провел по лицу ладонью. И вдруг понял, что плачет. Как же давно он не плакал! Неужели это мольбы Милдрэд так на него подействовали? Ерунда! И все же у Хорсы было ощущение, что Милдрэд, умоляя его, будто бросила камень в застывшее болото равнодушной души. И теперь он… Да, он знает, что нужно сделать.

Хорса шагнул в проем дворцовых дверей, оказался в переходе, куда падал свет из большого зала. Там по-прежнему было шумно, за столами сидели и пили люди принца, а сам Юстас восседал во главе стола на возвышении, мрачный и отрешенный, но величественный, даже повязка на его голове смотрелась как корона. Ел он красиво, манеры и хорошее воспитание оставались при нем, даже когда вокруг буйствовали его разбойничьи рыцари, орали, ржали, шумно испускали газы, обсуждали сегодняшнее побоище. Юстас будто не замечал происходящего. Он то улыбался каким-то своим мыслям, то становился мрачен.

Вот он поднял голову и громко крикнул:

— Эй, когда наконец подадут блюдо из угрей? Эта свинина плохо прожарена.

Хорса чуть отступил в тень, чтобы страшные глаза принца не заметили его. Полудикие вояки Юстаса считают, что его взгляд может видеть все, у них вообще какой-то суеверный страх перед принцем, они его уважают… и понимают, что только такой, как он, может быть их главарем. Хорса же давно пришел к выводу, что Юстас просто озлобленный, самоуверенный мальчишка, урод во всех ипостасях, а ныне еще взбешенный тем, что дела его идут не так, как хочется, и готовый на ком угодно сорвать зло. На попавшем в плен Артуре, к примеру, которого сейчас должен пытать Хорса. Сакс не сомневался, что вскоре Юстас покинет застолье, чтобы самому присутствовать на пытках. Чтобы такой, как Юстас, да отказал себе в удовольствии видеть, как мучают его врага? Его соперника… Наверняка при мысли об этом у его высочества только улучшается пищеварение.

Мимо Хорсы спешно проносили большой поднос.

— Эй, погодите! — Он загородил дорогу слугам, когда те стали устраивать поднос на голове одного из лакеев: его высочество любил, чтобы ему все подавали красиво.

— Принц недоволен свининой. Хоть угрей вы хорошо приготовили?

Он отломил кусочек уложенных среди зелени длинных рыб, стал жевать, потом еще отломил один. При этом, пока стоявший с подносом слуга не мог видеть, а ко второму он как раз повернулся спиной, Хорса незаметно повернул желтоватый топаз в перстне и быстро высыпал содержащийся в нем порошок на мясо угрей.

— Да, годится. Можете нести.

Хорса не волновался. Даже, наоборот, был на удивление спокоен. Так же спокойно смотрел, как блюдо поставили перед Юстасом, как тот начал есть, — изящно брал ломтики угря кончиками пальцев и неспешно клал в рот. И ничего не почувствовал. Значит, Хорсу не обманули: яд действительно безвкусный. И быстро действует. Ибо Хорса еще стоял и наблюдал, когда Юстас вдруг откинулся на спинку кресла, схватился за горло, лицо его исказилось.

— Да провалишься ты в Хель! — прорычал Хорса сквозь зубы старое языческое проклятие, забросил через плечо полу своей накидки и пошел прочь.

Теперь он направлялся к подземелью, но даже не убыстрил шаг, когда шум в зале усилился.

У входа стоял стражник, еще двое были на лестнице, у дверей в подземелье. Хорса подождал, пока они отомкнут засовы. Один даже спросил:

— Что это за шум во дворце аббата?

— Веселятся, — только и ответил Хорса, вгоняя в его тело меч.

Так же быстро он разделался и с двумя другими. Но палачи в камере пыток уже что-то заподозрили, и Хорсе пришлось повозиться с ними, погонять вокруг жаровни с раскаленными орудиями. Один даже успел кинуться к двери, закричал, но рванувшийся в цепях Артур сумел толкнуть ему под ноги табурет, и тот рухнул. Хорса добил его без сожаления, потом нагнулся, снял с его пояса связку ключей, стал отмыкать на запястьях пленника кандалы.

— Тут у нас небольшой переполох, — сказал он, так и не взглянув на парня. — Но я смогу тебя вывести.

— А Милдрэд?

Хорса все же посмотрел на него.

— Ей ничего сейчас не грозит.

Они вышли вместе, беспрепятственно пересекли двор, и только у ворот Хорсе пришлось объяснить, что за крики в зале. Сказал то же самое: мол, веселятся. Пока эти олухи разберутся, что к чему…

— А теперь убирайся, — произнес Хорса, когда они оказались среди узких улочек темного города.

Но Артур какое-то время еще шел за ним. Хорсу это раздражало.

— Я же сказал — пошел вон!

Артур смотрел, как Хорса одиноко уходит в темноту, как гордо несет свою лысую голову. Вот от кого Артур меньше всего ждал помощи…

Не раздумывая больше ни секунды, он развернулся и спешно направился в другую сторону.

Изваяния на капителях колонн в церкви аббатства Фавершем были выполнены в виде искаженных муками ликов грешников. Милдрэд они казались безобразными, но она предпочитала смотреть на них, а не на коленопреклоненного перед гробом сына короля Стефана. Хор монахов пел: