– Давайте оставим все это в отеле, а потом…

Она осеклась, поскольку Николас застыл у магазинной витрины. Вчера он разглядывал только машины, пешеходов и поражался ровным тротуарам. Сегодня его интересовали магазины, зеркальные витрины и неоновые вывески. Сейчас он застрял перед витриной книжного магазина, где был выставлен большой альбом с репродукциями средневекового оружия. Рядом стояли биографии Генриха Восьмого и Елизаветы Первой. Глаза Николаса сделались круглыми, как блюдца. Обернувшись, он показал на книги, хотел что-то сказать, но слова не шли с языка.

– Пойдем, – улыбнулась Даглесс и потащила его внутрь. Какие бы беды ее ни настигли, она скоро забыла обо всем при виде восторженно-радостного лица Николаса, почтительно дотрагивавшегося до переплетов.

Бросив пакеты у прилавка, она взяла Николаса за руку и обошла с ним магазин. Некоторые большие, дорогие альбомы лежали у самой двери, на столе, и он медленно провел кончиками пальцев по блестящим фотографиям.

– Они великолепны, – выдохнул он. – Я и представить себе не мог, что такое существует!

– Вот и ваша королева Елизавета! – объявила Даглесс, поднимая большой цветной том. Николас нерешительно, словно боясь коснуться, взял у нее книгу.

Наблюдая за ним, можно было почти поверить, что он никогда прежде не видел современных цветных фотографий. Разумеется, во времена Елизаветы книги были редки и дороги. Позволить себе такую роскошь могли только богатые люди. Иллюстрации вырезались в дереве или раскрашивались от руки.

Николас благоговейно открыл книгу и показал на большой портрет королевы:

– Кто это рисовал? Неужели у вас так много художников?

– Все эти книги напечатала машина.

– А что это на ней надето? Этот фасон рукава, он что, новая мода? Матушке следует узнать об этом.

Даглесс взглянула на дату. 1582 год.

– Не уверена, что вам следует заглядывать в будущее, – отрезала она, отбирая книгу.

Да что это она мелет?! 1582 год – будущее?!

– Лучше взгляните на это, – велела она, вручив ему альбом «Птицы мира».

Ее реакция, разумеется, более чем абсурдна, поскольку к нему в любой момент может вернуться память. Однако на всякий случай не стоит и пробовать изменить историю только потому, что человек из Средневековья увидел будущее. Если не считать того, что неизвестно, какая именно история изменилась, если она действительно спасла ему жизнь. Но что…

Однако на этом месте Даглесс пришлось вернуться к реальности: Николас едва не уронил книгу, потому что музыкальный центр, до сих пор молчавший, неожиданно ожил. При звуках музыки Николас принялся растерянно оглядываться.

– Я не вижу музыкантов. И что это за музыка? Регтайм?

– Что вы слышали о регтайме? – рассмеялась Даглесс, но тут же поправилась: – Я хотела сказать, что ваша память, должно быть, возвращается, если вы уже смогли вспомнить регтайм.

– Миссис Бисли мне рассказала, – пояснил он, имея в виду хозяйку пансиона. – Я играл для нее все, что она попросила, но эта музыка на регтайм не похожа.

– На чем же вы играли?

– Что-то вроде большого клавесина, но звук у него совсем другой.

– Возможно, пианино.

– Но ты не сказала мне, откуда доносится музыка.

– Это классика. Думаю, что Бетховен. А доносится она из кассеты в машине.

– Машины, – прошептал он. – Снова машины.

И тут Даглесс осенило. Что, если музыка поможет вернуть ему память?

Вдоль одной из стен стояла полка с магнитофонными кассетами. Она выбрала Бетховена, отрывки из «Травиаты» и ирландскую народную музыку. Хотела было взять альбом «Роллинг Стоунз», но решила, что требуется что-то более современное. При этой мысли она невольно засмеялась.

– Для него даже Моцарт внове, – пробормотала она, все же беря с полки «Стоунз». – Может быть.

На нижней полке стояли недорогие кассетные магнитофоны, поэтому она купила тот, к которому прилагались наушники, и вернулась к Николасу, добравшемуся к этому времени до отдела канцелярских товаров. Заметив, как осторожно он гладит пачки с бумагой, Даглесс взяла блокнот на спиральке и принялась чертить на бумаге маркерами, фломастерами, механическими карандашами и шариковыми ручками. Николас и сам что-то изобразил, но Даглесс заметила, что он не написал ни единого слова. Странно. Несмотря на то что, по его словам, мать была очень образованна, сам он вряд ли умел читать и писать. Впрочем, не стоит задавать вопросы на подобные темы.

Теперь к двум пакетам присоединился третий, набитый блокнотами, фломастерами всех возможных цветов, кассетами, плеером и шестью книгами о путешествиях: три – по Англии, одна – по Америке и две – по всему миру. Даглесс, сама не зная почему, купила набор акварелей с видами Виндзора и Ньютона и пачку бумаги для акварели для Николаса. Почему-то ей казалось, что он любит рисовать. Ко всему этому она прибавила роман Агаты Кристи.

– Не могли бы мы отнести все это в отель? – робко спросила она. Ей казалось, что руки под тяжестью пакетов вытянулись до самой земли.

Но Николас снова остановился, на этот раз перед магазином женской одежды.

– Ты купишь себе новые вещи, – безапелляционно приказал он.

Даглесс не понравился его тон.

– У меня есть собственная одежда, и когда я верну свой багаж…

– Я не стану путешествовать с безумной, – сухо оборвал он.

Даглесс не была уверена в значении последнего слова, но можно было догадаться. Она взглянула на свое отражение в стекле. Если вчера она выглядела паршиво, то сегодня просто превзошла себя. В конце концов, есть время для гордости и есть – для здравого смысла.

Даглесс без дальнейших слов вручила ему пакет с книгами.

– Подождите меня здесь, – повелительно бросила она тем же тоном, каким он говорил с ней. Показала на деревянную скамью под деревом и, захватив косметику, надменно выпрямилась и вошла в магазин.

На преображение ушло больше часа, но Даглесс вернулась к нему другим человеком. Рыжеватые волосы, еще совсем недавно спутанные и стоявшие беспорядочной гривой, теперь были откинуты назад, аккуратно причесаны и мягкими волнами спадали на повязанный на шее шелковый шарф. Искусно наложенная косметика оттеняла красоту лица, не того типа, который выглядел хрупким и утонченным, зато Даглесс сияла цветущим здоровьем, словно выросла на конезаводе в Кентукки или на яхте в Мэне, что, собственно говоря, было правдой.

Выбранная ею одежда отличалась простотой и прекрасным качеством: голубовато-зеленый австрийский жакет, пестрая юбка в голубовато-зеленых, темно-фиолетовых и синих тонах, шелковая блузка цвета сливы и ботинки из мягкой синей кожи. Сама не зная почему, она еще купила синие лайковые перчатки и такого же цвета кожаную сумочку, а также белье и ночную сорочку.

Захватив покупки, она перебежала дорогу к тому месту, где сидел Николас, и очень обрадовалась при виде его ошеломленного лица.

– Ну? – не выдержала она.

– Красота не знает времени, – мягко сказал он, поднимаясь и целуя ее руку.

Ничего не скажешь, в воспитании мужчин елизаветинской эры есть свои преимущества!

– Не пора ли пить чай? – спросил он.

Даглесс застонала. Мужчины все одинаковы, независимо от времени! Всегда одно и то же: «выглядишь-потрясающе-что-у-нас-на-ужин?»

– Теперь нам предстоит узнать одну из худших сторон Англии, а именно ленч. Завтрак – это прекрасно. Чай – и того лучше. Ужин неплох, если любишь масло и сливки, но ленч поистине неописуем.

Николас внимательно прислушивался к каждому ее слову, будто она изъяснялась на чужом языке.

– Что такое «ленч»? – выпалил он.

– Сами увидите, – обронила Даглесс и повела его в ближайший паб. Пабы были одними из ее любимейших мест в Англии, поскольку туда ходили семьями. К тому же там можно было выпить прекрасного пива или эля.

Когда они устроились в кабинке, Даглесс заказала два сандвича с сырным салатом, пинту пива для него, лимонад для себя и стала объяснять Николасу разницу между американским баром и английским пабом.

– Значит, и другие женщины могут ходить по улицам без сопровождения? – изумился он.

– Не только я? – усмехнулась Даглесс. – В наше время существует множество независимых одиноких женщин. У нас собственная работа, собственные кредитные карточки. Мы не нуждаемся в мужской заботе.

– Но как насчет кузенов и дядей? Разве у этих женщин нет сыновей, которые могли бы присмотреть за ними?

– Теперь все не так… – начала Даглесс, но замолчала при виде официантки, поставившей перед ними сандвичи, совершенно не похожие на те, что подают в Америке. Английский сырный сандвич представлял собой два кусочка белого хлеба, намазанных маслом, между которыми лежали ломтик сыра и крохотный листик салата. Сандвич был маленьким, сухим и безвкусным.

Николас дождался, пока она не начнет есть, прежде чем последовать ее примеру.

– Вам нравится? – спросила она.

– Никакого вкуса, – признался он и, отпив пива, пожал плечами: – И в пиве тоже.

Даглесс оглядела паб и спросила, походит ли он на заведения шестнадцатого века. Не то чтобы она верила, будто… да какая разница?!

– Нет. Здесь темно и тихо. И никакой опасности.

– Но это хорошо. Покой и безопасность всегда лучше.

Николас пожал плечами и в два счета проглотил остатки сандвича.

– Предпочитаю вкус в своей еде и вкус жизни в пабах.

Даглесс, улыбаясь, встала.

– Идем? У нас еще полно дел.

– Идем? Но где же обед?

– Вы только что его съели.

Николас поднял брови:

– Где хозяин?

– Возможно, тот, кто стоит за стойкой бара. И я видела женщину за прилавком. Наверное, она готовит. Погодите минуту, Николас, не устраивайте скандал. Англичане терпеть не могут, когда их посетители создают проблемы. Погодите минуту, я…

Но Николас был уже на полпути к прилавку.

– Еда есть еда, независимо от того, какой год на дворе. Нет, мадам. Оставайтесь, где стоите, а я добуду приличный обед.

Не успела Даглесс оглянуться, как Николас уже что-то серьезно говорил бармену. Тот позвал женщину, и она тоже стала слушать речи Николаса. Увидев, как оба поспешили выполнить приказание, Даглесс поняла, что если Николас вполне освоится с двадцатым веком, у окружающих могут возникнуть проблемы.

Через минуту после того, как он вернулся в кабинку, на столе стало появляться блюдо за блюдом: цыпленок, говядина, большой пирог со свининой, миски с овощами, салатом и омерзительное на вид темное пиво.

– А теперь, мистрис Монтгомери, – объявил он, когда стол едва не затрещал под тяжестью еды, – как вы предлагаете мне найти дорогу домой?

Его глаза весело лучились, и Даглесс сообразила, что на этот раз именно она смотрит на него с открытым ртом. По-видимому, он знает то, что ей недоступно.

– Очко в вашу пользу, – засмеялась она, тыча вилкой в цыплячью ножку. – Почему бы вам не спросить кухарку, знает ли она какие-то колдовские заговоры?

– Может, если смешать содержимое тех бутылочек, что ты купила… – пробормотал Николас, набив рот говядиной, но тут же ойкнул, потому что едва не уколол язык вилкой, которой пытался есть.

– Забудьте о колдовстве, – отмахнулась она, вынимая из пакета блокнот на спиральке и ручку. – Мне нужно знать о вас все, прежде чем начать расследование.

Что, если, зная даты и места, она поможет ему вернуться?

Но даже настырные расспросы не помешали ему поглощать еду.

Оказалось, что он родился шестого июня 1537 года.

– Ваше полное имя или в вашем случае титул? – допрашивала Даглесс. Левой рукой она черпала пюре из пастернака, правой – писала.

– Николас Стаффорд, граф Торнуик, Бакшир и Саутитон, лорд Фарлейн.

Даглесс хлопнула ресницами:

– Что-то еще?

– Несколько баронских титулов. Но не слишком знатных.

– Вот тебе и бароны, – покачала она головой, прежде чем заставить его повторить сказанное. Далее она стала составлять список его владений. Основные его поместья простирались от восточного Йоркшира до южного Уэльса. Кроме того, у него имелись земли во Франции и Ирландии.

Когда у Даглесс закружилась голова от всех этих имен и названий, она захлопнула блокнот.

– Думаю, со всем этим мы сумеем что-то разыскать о вас… о нем, – поправилась она.

Посла «ленча» они зашли в парикмахерскую, где Николаса побрили. Когда он встал, Даглесс не сразу обрела дар речи. Под бородой и усами скрывались полные, чувственные, четко очерченные губы.

– Надеюсь, мадам, я не так плох? – спросил он, тихо хмыкнув при виде ее лица.

– Сойдете, – кивнула она, пытаясь притвориться, что видела и получше. Но когда пошла вперед, в ушах зазвенел его смех. Тщеславен! Уж очень он тщеславен!

Когда они вернулись в пансион, хозяйка сообщила, что освободилась комната с ванной.

Благоразумная, здравомыслящая часть сознания Даглесс подсказывала, что ей следовало бы попросить отдельную комнату, но, когда хозяйка вопросительно глянула на девушку, та промолчала. Кроме того, если приедет Роберт, ему полезно увидеть ее с этим божественным красавцем.