Роберта ДЖЕЛЛИС

РЫЦАРСКАЯ ЧЕСТЬ

ОТ АВТОРА

По причине большой отдаленности от нас времени, описанного в романе, и отсутствия письменных свидетельств об интересующих нас событиях написать исторически точную повесть практически чрезвычайно трудно. Главное действующее лицо этой книги — Роджер, граф Херефорд, на самом деле жил, и военные действия в ходе кампании Генриха Анжуйского, позднее короля Англии Генриха II, где он участвует, действительно имели место. Основные сведения о реальных событиях почерпнуты из хроники «Деяния Стефана» [1] — главной английской летописи периода правления Стефана Блуаского и лучшего документального источника того времени. Как и все летописи, эта хроника, к сожалению, не содержит сведений о характере или внешности упоминаемых личностей, все они аттестованы в соответствии со вкусами летописца либо храбрыми и энергичными, либо невежественными и злонамеренными. С учетом этих обстоятельств и следуя правилу не допускать искажения истинных событий и характеров, автор позволила себе лишь женить героя, наделила его характером и семьей.

Все подлинные исторические сведения о персонажах, упоминаемых в книге, сохранены в неприкосновенности. О главном герое в хронике сказано только, что «Роджер, сын Майлза, наследовал титул графа Херефордского, был молод, но отличался исключительной отвагой» [2]. Вильям, герцог Глостерский, там кратко охарактеризован как «человек уже в возрасте, но изнеженный и больше интересующийся любовными похождениями, чем войной» [3]. А о графе Честере замечено, что он «полностью отдавался коварным проискам присущего себе вероломства» [4].

Личность и внешность Генриха Анжуйского описаны более подробно в других источниках, главными среди которых могут быть названы De Nugis Curialium Уолтера Мапа, Epistolae Бернарда Клерво и De Principis Instructione Гиралдуса Камбринуса. С учетом расхождений упомянутых авторов личность и характер этого человека в книге воспроизведены с максимальной точностью.

Автор взяла на себя смелость женить Херефорда на дочери Честера (которой, возможно, вообще не существовало), потому что долгий и прочный союз этих домов мог действительно проистекать из близких связей между ними. Еще одна вольность, допущенная автором, — это добавление истории личной вражды между Херефордом, де Кальдо и Певерелом, констеблем Ноттингемским (исторических свидетельств об этой личности тоже не существует, кроме исходного для нас события, связанного с отравлением вассалов Честера). Подобные явления были обычными в ужасные времена правления Стефана, и такие авторские вмешательства ничуть не искажают исторической канвы повествования. Некоторые персонажи, кроме упомянутых, вымышлены — например, семейство Гонтов и Алан Ившем, — и введены они в роман исключительно в интересах сюжета и сопоставления характеров персонажей.

В остальном, что касается описания пищи, одежды и военного снаряжения, жилья и способов развлечения, военной тактики и осадных орудий, а также взглядов на отношения в семье, понимания долга, чести и личных чувств, автор стремилась, насколько это было возможно, оставаться в рамках обычаев описываемого столетия. Еще одно замечание нужно сделать для искушенного читателя, который может удивиться миролюбивым устремлениям баронов двенадцатого века, посчитав это для того времени неправдоподобным. Следует иметь в виду, что, во-первых, мир в то время, как и в наше, понимался как отсутствие всеобщей войны, хотя могли вестись войны локальные, притом район этих локальных войн не должен быть большим. Во-вторых, во время правления Стефана Англия дошла до такого жалкого состояния, что даже те, кто не считал войну чем-то более жестоким, чем, скажем, охоту на оленя, мечтали о короле, который положил бы конец феодальной междуусобице. Читаем летопись 1137 года:


…тогда (они) поняли, что он (Стефан) был мягким человеком, добрым и хорошим, и не мог решать по справедливости, тогда творили они подлости. Они присягали ему в верности и давали клятвы; но никто не держал слова своего. Все они преступали клятву свою и чести своей не хранили, а всякий лорд строил себе замок против его, и заполнили страну замками. Они угнетали простых людей Земли, заставляя работать в замках своих. Когда же замки возведены были, наполнили их бесы и злодеи. Тут они стали хватать людей, которых считали имущими, по ночам и даже днем, мужчин и женщин, держали их в заключении, дабы отнять золото и серебро, пытали их страшными муками, и не было мучеников несчастнее их…


Далее следует пространное описание применявшихся пыток, после чего летописец продолжает:


Я не могу и не смею описать все ужасы и зло, причиненные несчастному народу земли нашей, и продолжалось это 19 зим, пока был королем Стефан, и все хуже и хуже было далее. Они требовали подати с городов, называя это защитой бедных людей. Когда же видели, что нечего у людей больше взять, они жгли все города, так что можно было ехать день целый и не видеть живого человека в городе и поля засеянного… [5]


Понятно, что в такой обстановке даже воинственный лорд, считавший войну с соседом личным делом и главным развлечением, мечтал хотя бы временно прекратить вражду, потому что в ту пору все богатство создавалось трудом крепостных земледельцев.

Глава первая

Под неярким ноябрьским солнцем, тусклым и холодным, проливающим свет, но не греющим, узкая полоска берега выглядела живописной, но не гостеприимной. Пенистые волны, набегающие на борт судна, сейчас уже не казались мягким кружевом, каким плещется море летом, а блестели колючим холодом льда. Роджер Херефорд, сунув под локоть боевую кожаную рукавицу, вытащил из нее руку и подул на озябшие пальцы. Его передернуло при мысли, что придется шагнуть в эту студеную воду, чтобы выбраться на берег: встречавшие его уже ясно виднелись там. За купанием в ледяной воде была Англия, он был дома.

Молодой мужчина, смотрящий, как сокращается пространство воды между лодкой и берегом, был одет в моднейший наряд воина 1149 года от Рождества Христова. Поверх кольчуги двойного и тройного плетения, сплошь закрывающей голову и тело до колен, накинут ярко-синий плащ, обшитый по рукаву и подолу золотыми листиками. Ниспадая почти до пят, накидка скрывала боковые разрезы кольчуги, позволяющие удобнее сидеть в седле. При распахнутом плаще сквозь разрезы кольчуги виднелась белая шерстяная туника, защищающая тело от холодного прикосновения металла. На ногах — легкие башмаки мягкой кожи, одинаково удобные при ходьбе и в стременах, а выше — нечто из восхитительной алой материи, служащее одновременно чулками и панталонами, с плотной обвязкой крест-накрест того же ярко-синего цвета, что и плащ.

Может показаться, что за красочным одеянием и хозяина не разглядеть. Роджеру Херефорду это было бы безразлично. На сей день, а ему только что минуло двадцать второе лето, ничто не заслоняло безупречной красоты юноши, еще не подпорченной растительностью на лице. Не метили его шрамы ранений, как у большинства рыцарей того времени. Не потому, что не бывал в сражениях. Просто сама фортуна будто боялась повредить редкую мужскую красоту. Чудные брови, заметно темнее золотисто-русых волос, придавали лицу волевое выражение. Они плавными дугами огибали миндальный разрез его глаз какого-то особого переменчивого голубого цвета. В минуты задумчивости, грусти или переживания они становились почти черными. Гнев и смех зажигали их голубым пламенем пылающих углей, и они достигали почти белого каления, когда хозяина охватывал азарт. Прямой, резко очерченный нос мог бы показаться коротковатым для полного совершенства, зато к идеальному, классической формы рту с мягким выражением полуулыбки придраться было невозможно.

Сказать, что юный граф Херефорд не сознавал производимого впечатления, было бы неверно. Он довольно откровенно пользовался этим, особенно в отношениях с женщинами. Но тут же следует признать, что вовсе не кичился, спокойно принимая дар природы, как принимал факт знатного происхождения и немалого богатства. А в данный момент он все бы отдал, лишь бы успешно завершить начатое предприятие. А это было не чем иным, как изменой, хотя Роджер Херефорд и называл ее иначе: молодой лорд вернулся в Англию с намерением примкнуть к бунтарям, чтобы отнять королевскую корону у Стефана Блуаского и возложить ее на голову Генриха Анжуйского.

Быстро выбравшись на берег и уняв стук зубов, лорд Херефорд торопливо закутался в длинный темно-синий плащ, подбитый беличьим мехом и серебристо-серым горностаем. Он едва справился с зябкой дрожью, когда стоявшие на берегу приблизились.

— Приветствую тебя, Роджер. Как прошло путешествие?

— Очень спокойно и очень холодно. Вопреки всему, что вы предрекали в письме, на всем переходе нам не встретилось ни единого судна. Верно, поджидают более крупную добычу, или ваши осведомители напуганы собственной тенью. Что у вас происходит, ваша милость?

Герцог Гонт, сняв перчатку, протянул руку для поцелуя. Это был уже старик, перешагнувший за шестой десяток, но еще крепкий и живой, с острым и умным взглядом. Беззубый рот его провалился, но был сомкнут с твердостью и волей.

— Расскажу по дороге. Садись в седло. Мои старые кости не переносят холода. Все важное расскажу потом, когда спокойно сядем и выпьем. Об остальном сказ недолгий. У нас все хорошо.

По его знаку подвели коней, приготовленных для Херефорда, троих его оруженосцев и слуги. Усевшись, они поскакали к близлежащему замку дружественного герцога Девоншира.

— Я ожидал встретить лорда Сторма. Видно, все так же привязан к юбке леди Ли и никак не может оторваться!

Старый герцог хрипло рассмеялся.

— И да, и нет. Все еще пугается, что, оброни она слезинку или проведи он ночь в постели без нее, — и небеса падут на землю. Но долг свой исполняет как надо. К чести невестки должен сказать, что она не мешает ему в этом. Кэйн уже четвертый месяц в Шотландии. Ждем его обратно со дня на день. Он отправился договариваться о посвящении Генриха Анжуйского в рыцари, о чем ты просил в последнем письме. Задержался там из-за набегов скандинавов. Бог мой, эти черти, похоже, не боятся никакого холода, если могут сражаться в разгар зимы.

— А на рыцарское посвящение весной он поедет с нами на север?

— На это, Херефорд, я тебе ответить не могу. Зависит от многого. Ну вот, кажется, добрались. Сейчас усядемся, погреемся, и я расскажу тебе все по порядку.

Всадники проехали подъемный мост окруженного рвом замка. Боевые кони рыцарей звонко цокали копытами, а сопровождавшая кавалькада неподкованных лошадей вторила им глухим топотом. Минуя въездную башню, Херефорд едва удержался, чтобы не задрать голову, и внутренне сжался, проезжая под тяжелыми, с острыми зубьями воротами, хотя и не подал виду. Однажды ворота такого замка, который считался дружественным, рухнули на него. Удар пришелся так близко, что сорвал со спины плащ и рассек лошадь пополам, показав, что могло ожидать его самого. На этот раз ворота держались, и только когда все благополучно въехали внутрь, они со скрипом и скрежетом опустились на место.

По наружной лестнице поднялись на один пролет вверх. Загрубевшие на холоде башмаки Херефорда стучали по грубо отесанным ступеням. Темный башенный проход вывел их в просторный зал, освещенный окнами в узких бойницах и двумя жарко горящими очагами в противоположных углах помещения. Оба путника скинули свои меховые плащи, но держались подальше от жаркого огня, который, конечно, согревал озябшие руки и ноги, но был небезопасен для одетых в железо рыцарей. Но героям нашим, заметим, эти неудобства были, привычны. Пока слуги заправляли пряностями вино, Херефорд стал нетерпеливо расспрашивать.

— Ну, милорд, теперь мы одни. Так что нового? Ваше письмо ко мне во Францию было таким странным, мы не знали, что и гадать. Большого труда стоило удержать Генриха… Какое там, самому хотелось все бросить!

— Что тебе сказать? Знаешь, все обернулось против нас. Через два месяца после твоего отъезда скончался Роберт Глостер, а вместе с ним умерло восстание на юге. У нас еще оставалась надежда на выступление Вильяма, раз ни отца, ни брата Филиппа не стало. Он таки, как ты знаешь, блестяще выиграл сражение у Генриха де Траси при замке Кэри. Но наши надежды быстро развеялись. — Старик с досадой плюнул на пол. — Он счел усилия чрезмерными и вернулся к своим женщинам, мальчикам, к своим благовониям и драгоценностям.

— Нисколько не удивляюсь. Никогда мне не нравилась эта семейка, хотя вы, ваша милость, так им доверяли. Конечно, Роберт был большим человеком, но сыновья… А Вильям хуже всех. Человек, который мог держать вассалами этих де Кальдо…

— Нет Роджер, винить его не надо. Хью повешен, а Ральфа вигнали, как только нашелся повод избавиться от него. Нельзя просто так изгнать вассала, как бы плох он ни был, и ты знаешь это. Филипп здесь тоже не виноват. Человек смертен, и не нам о том судить. Если Глостер будет за нас, все будет наше. А Вильям против нас не повернул. Но его не переделаешь, и на войну он не пойдет. Войско Глостера поэтому без предводителя. Я уж было подумал о Кэйне, даже завел с ним разговор об этом. Но ты знаешь его верность долгу. Присяге вассала он повинуется беспрекословно. Чем биться с ним впустую, а его все равно не переубедишь, не поискать ли кого-нибудь среди нас, кто не хуже справится с делом и не присягал королю Стефану?