Анна Дубчак - Рыжая легкого поведения

Но прежде чем уехать, необходимо было убедиться в том, что с Соней все в порядке. Если же нет, то придется либо вызвать врача (что крайне нежелательно), либо остаться дома и поухаживать за ней.

Когда Наталия вышла из ванной, раскрасневшаяся, закутанная в длинный халат, то поняла, что волновалась напрасно: по квартире уже плыл знакомый запах свежего кофе, а это говорило о том, что Соня на кухне готовит завтрак.

– Доброе утро, – пытаясь улыбнуться, поприветствовала ее бледная и заспанная Соня. Она в пижаме стояла у плиты и варила овсянку. – У меня что-то голова немного кружится… Кажется, я вчера вас перепугала…

– Нас… – усмехнулась Наталия, наливая себе кофе и усаживаясь за стол. – Разве в нас дело? Похоже, ты и сама была чуть жива от страха. Ты хотя бы что-нибудь помнишь?

– Помню. Тетю Лену помню, как я ей «скорую» вызывала, да что-то страшное в маленькой комнате. Я так испугалась, что даже не поняла, то ли мужчина там голый лежал, то ли женщина… И запах еще такой… Вы там были? Что-нибудь видели?

– Я – нет, – соврала она, – туда поехал Игорь Валентинович и… больше я его не видела. Вот приедет, мы его и спросим. А сейчас мне надо срочно уехать по делам. Ты-то сама как себя чувствуешь?

– Да ничего, вот кофейку выпью, и все будет в норме. Если вы еще разрешите мне здесь убраться, то это только пойдет мне на пользу. Я буду работать, отвлекусь, а чуть позже позвоню в больницу, справлюсь о тете Лене.

– Значит, ты еще никуда не звонила?

– Как же не звонила – целых два раза. Мне ответили, что ничего страшного. Просто глубокий обморок. Но сказали, что часов в десять сделают кардиограмму повторно. Мало ли что…

Наталия облегченно вздохнула. Кроме того, предложение, касающееся уборки, сделанное Соней совершенно, как ей показалось, случайно, пришлось весьма кстати.

– Я буду очень рада, если ты кроме того, что готовишь, будешь иногда убираться. Я и сама хотела тебе это предложить. Триста долларов к тому, что я тебе плачу, тебя устроят?

Соня благодарно кивнула и покраснела. Она, конечно, не ожидала такого поворота.

– Тогда получи аванс и, после того как все сделаешь, можешь до шести часов походить по магазинам. Кстати, у нас кончились сыр и печенье, кажется…

Уже в машине, мчась по привычному маршруту в сторону прокуратуры, она вдруг подумала: «А ведь Логинов, когда раскусит, кто поддерживает в доме уют и так вкусно кормит его, скорее женится на Соне, чем на мне». И еще чуть позже: «Ну и пусть. Флаг ему в руки…»

– Ты что, не могла мне предварительно позвонить?

Разговор происходил в кабинете прокурора. Логинов сидел за столом, на котором в строгом порядке были разложены дела, и смотрел на Наталию уставшими покрасневшими от бессонной ночи глазами.

– А в чем, собственно, дело? Почему ты недоволен моим приходом?

– Мне вообще не хотелось бы, чтобы ты появлялась здесь так часто…

– Логинов, мы сейчас поссоримся, – начала закипать Наталия, прекрасно понимая, что имеет в виду Игорь Валентинович. С одной стороны, она ему была просто необходима для успешного расследования, а с другой – он не хотел, чтобы она лишний раз привлекала к себе внимание его подчиненных. Чисто психологически его поведение было более чем естественным, но каждый раз облачаться в его кожу ей не хотелось: пусть и он войдет в ее положение и приложит все силы для того, чтобы помочь ей, а не намекать, что ее присутствие в стенах прокуратуры нежелательно. – Думаю, что тебе не надо объяснять, что я приехала сюда не для того, чтобы посмотреть в твои красные глаза и справиться о твоем самочувствии.

– А почему бы и нет?

– Мне не до шуток. Скажи, в каком морге находятся трупы, дай мне разрешение или записку для твоего Романова, и я оставлю тебя в покое. У меня уже в печенках сидит твоя бессмысленная мнительность… Ты стал как девушка. А мне работать надо. Я увидела нечто такое, что, как мне кажется, имеет прямое отношение к этим несчастным… И уверяю тебя, если ты не изменишь свое отношение к моим поступкам, то вскоре вообще забудешь о моем существовании. Я не шучу. А теперь давай пиши своему «упертому Романову».

Логинов протер глаза, мотнул головой, словно увидел перед собой призрак.

– Как ты изменилась, – наконец сказал он, автоматически нашаривая в нагрудном кармане ручку одной рукой и пытаясь открыть кожаную папку другой. – Когда я познакомился с тобой, то меньше всего мог предположить, что ты мало того, что прочно войдешь в мою личную жизнь, но еще и ворвешься, как ветер, как пожар… в мою работу. А как изменился тон, которым ты разговариваешь со мной! Ты мне, кажется, уже начинаешь ставить условия?

– Жизнь не стоит на месте, и тебе пора бы это знать. Ты и сам изменился, стал, к примеру, толще сантиметров на десять, да и огрубел… Раньше ты был сама нежность, а сейчас, когда тебе некогда, забываешь меня даже поцеловать.

Он хотел что-то возразить, но она показала ему взглядом на ручку, которую он держал в руках, тем самым давая понять, что разговор окончен и что она спешит.

– Обещаю тебе, что как только что-нибудь обнаружу или просто пойму, обязательно позвоню. Только когда тебя повысят в звании, не забудь поставить мне шампанское и купить двухэтажную коробку конфет.

Огромная кастрюля с манной кашей источала сладковато-горелый дух – так всегда пахнет в детских садах и яслях. Это запах тепла, детства и самой невинности.

Ира Соляная, стриженая шатенка с пикантной родинкой над верхней губой, воспитательница младшей группы детского сада номер 6, дождалась, когда в кастрюльку с иероглифами «мл. гр.», выведенными густой красной масляной краской, положили большой кусок желтого сливочного масла, и понесла ее на второй этаж, в группу. Затем снова спустилась на кухню и приняла из натруженных рук поварихи большой коричневый пластмассовый поднос с тридцатью нежными бутербродами из ломтиков свежего батона с маслом и сыром. И вот когда осталось принести огромный алюминиевый чайник с горячим какао, заявилась наконец нянечка, черноглазая татарка Рая Ергалиева, которая все утро трепалась по телефону со своим женихом и считала это вполне нормальным явлением.

– Все, можешь быть свободна, – бросила она через плечо Ире, от досады и злости не знавшей, что и сказать. – Иди к своим сопливым, а я тут быстро все накрою.

– Вообще-то я уже сама все накрыла. – Ира чувствовала, как предательские слезы наворачиваются на глаза. Ей было ужасно стыдно за свою слабость и за то, как быстро и ловко эта Рая стала самым главным лицом в их группе, хотя всего неделю тому назад устроилась сюда нянечкой.

– Вот и отлично. – Ергалиева, покачивая бедрами, прошлась между столами, наливая в крохотные бокальчики какао. Время от времени она останавливалась, чтобы съесть пару бутербродов. Ира, которая наблюдала за ней, сглотнула слюну: им, и воспитателям, и нянечкам да и вообще всему обслуживающему персоналу, строго-настрого запрещалось есть детсадовскую еду. Лишних порций практически не бывало, поскольку велся строгий учет и родители заболевших детей всегда звонили и предупреждали, чтобы ребенка «сняли с питания», это позволяло им экономить при оплате. Но это не мешало Раечке Ергалиевой находить себе пару-другую бутербродов или котлет, которые она съедала, не моргнув глазом, мотивируя это тем, что тот или иной ребенок «все равно не съест»… И напрасно Ира пыталась объяснить ей, что их задача – уговорить ребенка съесть свою порцию… Все было бесполезно.

И вдруг она, не выдержав нахального поведения нянечки, сказала, да так громко, что дети, которые играли на ковре в комнате, как-то попритихли и повернули в сторону взрослых головы:

– Если ты не прекратишь есть чужую еду, мне придется поставить вопрос о твоем увольнении на педсобрании. Я не шучу.

Ергалиева, спокойно проглотив бутерброд, налила себе какао и с удовольствием, с чувством превосходства, не спеша выпила его:

– Да пошла ты…

И тут случилось то, о чем долго потом будут говорить в стенах этого детсада: Ира ударила Ергалиеву. Наотмашь по лицу. Сначала один раз по правой щеке, а потом тыльной стороной ладони – по левой. И так несколько раз. Пока лицо ненавистной ей татарки не стало красным.

Затем она спокойно, насколько ей позволяло природное самообладание, вышла из группы и направилась в кабинет к заведующей.

– Я надавала пощечин Раисе Ергалиевой за то, что она беззастенчиво объедала моих детей. Можете меня уволить, но заодно и ее…

После этого инцидента у нее весь день болела голова. Рая куда-то исчезла. Ира даже не знала, о чем с ней говорила заведующая, когда вызвала к себе. Но без нянечки в группе стало как будто светлее и уж, во всяком случае, спокойнее. И когда в пять часов, как по расписанию, на детской площадке перед самым окном ее группы показался тот самый мужчина, с которым она познакомилась три дня назад, настроение и вовсе поднялось. Она уже знала, что они снова отправятся в то немецкое кафе, где Александр (так звали мужчину) угостит ее горячими пирожками с яблоками и холодной, с кубиком льда, терпкой колой.

Она едва дождалась, когда ушла заведующая, чтобы можно было поручить всех оставшихся ребятишек воспитательнице подготовительной группы, которая иногда выручала ее таким образом.

– У меня всего семеро осталось, но их очень скоро разберут, – сказала Ира своей подруге, подводя к ее веранде стайку детей.

– Это он? – спросила та, кивая головой на стоящего у ворот мужчину в черных джинсах и черной рубашке с короткими рукавами.

– Он.

– Красивый. А кто он?

– Бизнесмен какой-то. Я точно не знаю.

– А машина у него есть?

– Тоже пока не знаю. Мы все больше на такси…

Когда она подошла к нему, он показался ей немного сердитым:

– Что-то долго ты разговаривала с этой… крашеной…

– Но ведь она же осталась с моими детьми… – Ира улыбнулась, пытаясь растопить тот лед, который она почувствовала сразу же, как только взглянула ему в глаза, и причину которого пока не могла понять. – Куда мы сегодня пойдем?

– А мы сегодня не пойдем, а поедем. – Он наконец улыбнулся, и Ира вздохнула с облегчением. «Как все-таки мы зависим от мужчин…»

Белые чистенькие «Жигули» мчали их за город.

– Так куда же мы едем? – Ире нравилась эта быстрая езда по ровному шоссе мимо зеленеющих полей и лесов, но, с другой стороны, какой-то холодок при мысли, что ее спутник всю дорогу молчит, заставлял ее нервничать.

У Иры был муж, но он работал вахтовым методом в Сургуте и приезжал домой все реже и реже. Ей уже доложили, что у него там появилась «вторая жена». Сначала Ира переживала, часто плакала, а потом поняла, что просто их брак плавно подошел к финальной черте и к этому надо отнестись философски. Поэтому, встретив как-то неподалеку от детского сада мужчину, молодого и красивого, который к тому же, как оказалось, приходил сюда только из-за нее («Он следит за мной!»), она поняла, что начался новый период ее жизни. Новый мужчина, новая жизнь и, возможно, новый брак. Александр был неразговорчив, но очень щедр. А это сильно подкупало, потому что муж Иры хотя и был с деньгами, но тратил их на жену крайне неохотно и постоянно попрекал ее тем, что она «обходится ему очень дорого». Александр же водил ее в кафе, покупал разные симпатичные безделушки, игрушки, цветы, и, хотя они были знакомы всего ничего, ей казалось, что она знает его давно и что именно таким и должен быть настоящий мужчина. Она не любила болтунов и мужчин, которые всегда смеялись. Кроме того, она никогда не видела Александра пьяным, а это было для нее существенным показателем его порядочности и надежности. А теперь, оказывается, у него есть и машина.

– Увидишь… Только если ты думаешь, что на дачу, то сильно ошибаешься. Я терпеть не могу ни дач, ни садов. Предпочитаю все покупать на базаре. Дешевле выходит…

И эти рассуждения были ей по душе. Она уже представляла себе, как они ходят по рынку и покупают клубнику.

Машина резко свернула вправо и покатила между полями в сторону леса. Ира понимала, что время кафе и сладких пирожков кончилось, что Александр прежде всего мужчина, которому нужна женщина, и она стала настраиваться на что-то совсем ею позабытое, что вызывало душную волну стыда и в то же время волновало ее молодое тело, так соскучившееся по мужской ласке. Она закрыла глаза и представила себе, как Александр, этот голливудский красавец, сейчас начнет ее раздевать, шепча при этом на ухо нежные слова… Представила она себе и что-то еще, отчего ей стало жарко, и она поняла, что вполне созрела для того, чтобы отдаться ему прямо здесь, в машине…

Через час она уже лежала завернутая в две простыни, как кокон, в багажнике «Жигулей» на расстеленной клеенке. Сердце ее остановилось недавно, поэтому тело было еще теплым. А ночью ее труп был положен в маленькой комнатке на втором этаже старого дома поверх двух других женских тел.

Дно багажника белых «Жигулей» было отмыто возле реки, за городом, а сама машина возвращена на ту улицу, с которой была угнана еще утром.