Таррин Фишер - Рыжая (ЛП)

Она называла нас Рыжей и Вороном, соответственно цвету волос. В конце игры мы подсчитывали, сколько пузырьков мы лопнули. Двадцать семь — Рыжая, двадцать два — Ворон, объявляла она. Затем мы счастливо хромали в дом, потирая синяки на голенях и выпрашивая мороженое. Мама ненавидела синяки. Она заставляла нас носить чулки, чтобы прикрыть их. Она ненавидела многое, что ассоциировалось со мной — колтуны у меня в волосах после ванны, цвет моих волос, как я жую, как слишком громко смеюсь, как вожу ногтями по большому пальцу, когда попадаю в неприятности. Если спросить меня, тогда и сейчас, что ей вообще нравилось во мне, я не смогу ответить. Все, что могу сказать, так это то, что мое детство напоминало прохладную газировку. Мы с Корт смеялись и вдыхали густой воздух. Маттиа обнимала меня, чтобы компенсировать резкие слова моей скупой на чувства матери.

Мама больше любила сестру. Кортни была достойна любви. Помню, как наткнулась на них, когда она расчесывала ей волосы после ванны. Она рассказывала ей историю о том, как она была маленькой девочкой. Кортни хихикала, и мама смеялась вместе с ней.

— Мы станем хорошими друзьями, если вырастем вместе. Ты похожа на меня, когда я была в твоем возрасте. Я села на край ванны, наблюдая за ними.

— А Джо? — спросила Кортни, посылая мне улыбку, в которой не хватало двух передних зубов. — С ней вы тоже будете хорошими друзьями?

Казалось, она даже не заметила, что я была в комнате, пока Корт не произнесла мое имя. Она медленно моргнула и улыбнулась младшей дочери.

— Ох, ты знаешь Джоанну и ее книги. У нее нет времени играть с нами, она только и делает, что читает.

Я хотела сказать ей, что сожгла бы все книги, которые у меня есть, чтобы стать частью их клуба «Мама и дочка». Вместо этого, я лишь пожала плечами. Кортни была сильно похожа на маму и отличалась от нее только тем, что ей нравилась я.

Я должна была бы завидовать ей, но не завидовала. Она была, своего рода, единственной моей семьей: в мой день рождения именно она вставала рано, выкладывала на тарелку кучу пирожных «Крошка Дебби» и приносила их в мою комнату, напевая песню «Lake of Fire» Нирваны. Мой день рождения четвертого июля — огромное неудобство для моих родителей, которые в этот день всегда устраивали вечеринку для компании.

Но Корт всегда делала так, чтобы этот день казался мне особенным. Когда мою твердую «отлично» не замечали, она вешала мой табель на холодильник и обводила средний балл красным маркером. Она была любовью в моей жизни без любви… теплым одеялом в семье, которая ценит холодные эмоциональные отношения. Когда все быстро пролетали мимо меня, моя сестра останавливалась. У нас были связь и узы, которые было трудно разрушить.

Когда я впервые привела Калеба домой, отец, наконец, заметил меня. Как будто он разглядел меня только теперь, когда я подцепила такого мужчину, как Калеб. Мой кавалер был не только при деньгах, он красиво говорил, респектабельно выглядел и был амбициозен…, а еще он знал чертовски много мелочей о спорте.

Родители пригласили нас на ужин. Я наблюдала за ними со своего места на диване. Мой отец смеялся над всем, что говорил Калеб, а мама носилась вокруг него, будто он был голубых кровей. Сестра сидела около меня — так близко, что наши ноги соприкасались. Когда мы были вместе, мы всегда бывали так близки. Это был акт восстания против наших родителей. Мы сопротивлялись любым попыткам возвести между нами барьер. Пока родители были увлечены Калебом, Корт толкнула меня локтем в ребра и поиграла бровями. Я разразилась смехом.

— Думаю, он хороший, — высказала она свою точку зрения. — Хорош в постели?

Я поморщилась.

— Зачем мне быть с кем-то, кто плох в этом?

Она приподняла брови.

— Знаю. Ли, помнишь того парня со старшей школы? С ямочкой на подбородке?

Я фыркнула в бокал с вином. Его звали Кирби. Само это имя дает представление о нем. Нельзя серьезно воспринимать парня, чье имя звучит, как имя персонажа в видеоигре. Особенно, когда его голова между ваших ног, и он, пропев «поцелуй», начинает делать агрессивные толчки своим языком.

— Женщины, не девушки, правят моим миром. Я сказал, что они правят моим миром… — пропела сестра, закрывая глаза и прикусывая губу, как делал Кирби.

Мы разразились смехом, чем заслужили неодобрительный взгляд от матери. Клянусь, эта женщина все еще может заставить меня чувствовать себя так, будто мне пятнадцать. Я с вызовом посмотрела на нее и засмеялась громче. Мне двадцать восемь чертовых лет. Она больше не может меня контролировать.

Я считала, что все прошло прекрасно, пока мы не сели в машину. Калеб придержал для меня дверь и вдруг сказал:

— Твой отец шовинист.

Я удивленно моргнула. Это не прозвучало как обвинение. Скорее, как наблюдение. И правдивое наблюдение. Я пожала плечами.

— Он немного старомоден.

Калеб притянул меня в свои объятия. Он странно смотрел на меня — брови нахмурены, уголки губ задумчиво опущены вниз. Я узнала это выражение лица «я занимаюсь психоанализом». Я хотела отстраниться, чтобы он не мог внимательно рассматривать меня, но отстраняться от Калеба все равно, что запираться в морозильной камере. Если его свет падает на вас, хочется находиться в его лучах, впитывать его. Жалко. Это было так прекрасно. Никто никогда не давал мне так много тепла. Я вцепилась в его руки, и позволила ему анализировать желания его сердца. Я хотела знать, что он видит, когда так внимательно смотрит на меня. Он разрушил чары, неожиданно улыбнувшись.

— Итак, думаю, ты готова сидеть дома босая и беременная?

Я приподняла брови. Когда он это сказал, это не прозвучало так уж ужасно.

— Это будет в твоем доме? — спросила я. Я была застенчива. Он поцеловал кончик моего носа.

— Может быть, малыш.

Он слишком быстро отпустил меня. А мне хотелось остаться в его объятьях и пообсуждать пол ребенка, которым я буду беременна, и будут ли мои голые ноги стоять на деревянном полу или на плитке? Будем мы жить в двухэтажном доме или на ранчо? У меня кружилась голова. Для меня это было так же хорошо, как и предложение руки и сердца. Этот мужчина — золото. Он даже заставил моего отца смотреть на меня так, будто я человек. Мы вместе лишь восемь месяцев, но, если я правильно разыграю свои карты, к весне у меня на пальце будет кольцо. Это был счастливый вечер для меня.

Я быстро поняла, что Калеб моя «пустая планета».

Настоящее…

Я подпрыгиваю, когда слышу машину Калеба на подъездной дорожке. Мы вместе уже пять лет, но у меня до сих пор в животе начинают порхать бабочки, когда он входит в комнату. Я стараюсь не выглядеть нуждающейся в нем, но, когда в замке поворачивается ключ, и он входит внутрь, я запрыгиваю на него. Мне нужно, чтобы он простил меня. Я постоянно существую словно в полумраке с тех пор, как он перестал улыбаться мне.

Я застала его врасплох, и он смеется, когда мой вес впечатывает его в стену. Я обвиваю его талию ногами, и мой нос прижимается к его. Мне хочется заняться с ним сексом так, как мы делали, когда впервые встретились, но первое, о чем он спрашивает:

— Где Стелла?

Улыбка сползает с моих губ. Ненавижу это. Откуда мне знать?

Я вздыхаю и соскальзываю вниз по его телу.

— Вероятно с «как-его-там-зовут».

Калеб хмурится, его губы сжимаются в прямую линию.

— Ты провела с ней хоть немного времени?

— Ага, — отвечаю я. — Я кормила ее сегодня, потому что нянь опоздал.

Его челюсти вздрагивают, когда он скрежещет зубами. Мышцы подергиваются. Я вздрагиваю.

Мышцы подергиваются… я вздрагиваю… они подергиваются… я вздрагиваю.

Я чувствую за собой право злиться. Не секрет, что матери полагаются на нянек, чтобы те заботились об их детях. В кругах, в которых я вращаюсь, это совершенно нормально. Почему он всегда заставляет меня так себя чувствовать?

Я закусываю нижнюю губу.

— Думаешь, Оливия была бы лучшей матерью, чем я?

На секунду в его глазах вспыхивает откровенный гнев. Он отворачивается, затем снова поворачивается ко мне и снова отворачивается, как будто не знает, признать тот факт или нет, что я произнесла ее имя.

Я хочу борьбы. Каждый раз, когда он смотрит на меня, будто я большое жирное разочарование, мыслями я возвращаюсь к Оливии. Для меня это как переключение передач: оно срабатывает, когда я вижу разочарования в глазах Калеба.

Неожиданно, я оказываюсь в этом волшебном месте, где отпускаю педаль сцепления, педаль газа идет вниз, и мои мысли мчатся к Оливии. Дерьмо. Эта. Сука. Какой властью она обладает над ним? Мне хочется врезаться в него, бить его кулаками по груди за то, что он всегда мысленно сравнивает меня с ней. Или я единственная, кто сравнивает себя с ней? Боже, жизнь такая запутанная.

Именно в этот момент в комнату заходит Сэм с ребенком. Гнев на лице Калеба растворяется, и вдруг он выглядит так, словно собирается заплакать. Я знаю этот взгляд; выражение облегчения — облегчения, что у него есть кто-то, кроме меня. Я разворачиваюсь и направляюсь в сторону двери.

— Куда ты идешь? — интересуется Калеб.

— Сегодня я провожу время с Сэмом, — отвечаю я, при этом избегая смотреть Сэму в глаза и хватаю свою сумочку.

— Пойдем, Сэмюель, — бросаю я. Я вижу, что он старается подавить улыбку, когда послушно склоняет голову и идет туда, где я жду его. Я выхожу за дверь и спускаюсь вниз по лестнице, прежде чем Калеб успевает что-то сказать. Я слышу, что они переговариваются за моей спиной, но я уже на полпути к машине Сэма и решаю, что, если остановлюсь, чтобы подслушать, это разрушит всю правдоподобность моих намерений. Калеб, вероятно, предупреждает его о моей склонности становиться агрессивной, когда напиваюсь. Сэм выбегает через минуту. Он молча открывает передо мной пассажирскую дверь, и я забираюсь внутрь. Он водит джип, тот, в котором нет крыши и настоящих окон. Я усаживаюсь в кресло и смотрю вперед. Я собираюсь уничтожить Оливию, найду ее и выбью из нее дерьмо за то, что она разрушает мою жизнь.

— Куда? — спрашивает Сэм, выезжая на дорогу.

— Звони своей развратной кузине, — говорю я. — Мы отправимся туда, где она.

Он приподнимает брови, но даже не трудится взять телефон.

— Она сегодня в «Матушке Готель» (Примеч. Матушка Готель — главная злодейка мультфильма «Рапунцель: Запутанная история»), — объясняет он. — Ты была там когда-нибудь?

Я качаю головой.

— Отлично. Это место как раз для тебя, — его джип резко вливается в поток движения, и я хватаюсь за ручку двери, чтобы удержаться. Это будет долгая поездка.

«Матушка Готель» — вовсе не мое место. Я громко сообщаю об этом, пока мы идем к двери. Вышибала с полудюжиной пирсингов на лице проверяет наши документы. Он оценивает меня взглядом, от чего моя кожа покрывается мурашками, и я хватаю Сэма за руку.

— Что, черт возьми, это за место? — шепотом спрашиваю я, когда мы входим в комнату, освещенную сиянием электрических огней.

— Кальянная, — информирует он, приподнимая брови. — Эмо-кальянная.

Я морщу нос.

— Зачем она пришла сюда? — я думаю обо всех стильных барах на Мизнер-авеню, всего в нескольких шагах от этой угнетающей крысиной норы.

— Она проходит через фазы, — объясняет он, кивая в сторону бармена. — В прошлом месяце это были чайные комнаты.

Сэм заказывает два мартини. Когда я беру свой, мне становится интересно, откуда он знает, что я пью мартини?

— Разве ты не собираешься прочитать мне нотацию о том, что у меня грудное молоко проспиртуется? — спрашиваю я, глядя на него поверх своего бокала. Он стонет и пытается забрать его у меня.

— Дерьмо, я забыл, — отвечает он. — Трудно вспомнить, что такая холодная мегера, как ты, на самом деле мать.

Я ворчу и отодвигаю бокал подальше от него. Туше.

Мы направляемся к столику, где сидит небольшая группа людей. Я вижу, как Кэмми оживленно вертит своей головкой, пока рассказывает историю. Когда она замечает Сэма, ее лицо озаряет улыбка… но затем она видит меня. Она быстро моргает, будто пытается избавиться от моего образа перед глазами. Я мило улыбаюсь и иду к ней. У этой суки есть информация об Оливии. Я наклоняюсь поцеловать ее в щеку. Мне нравится здороваться по-европейски.

— Сэм, — зовет она натянутым голосом, — Не ожидала, что ты приведешь… гостя. Она склоняет голову, как делают южные красавицы. Я бы отнесла ее акцент к техасскому.

— Первая вылазка после рождения ребенка? — спрашивает она меня.

Сэм бормочет что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь, чтобы послать ему предупреждающий взгляд, и снова поворачиваюсь к Кэмми.

— Конечно, — отвечаю я. — Сэм был настолько добр, позволив мне прийти. Классный бар!