Таррин Фишер - Рыжая (ЛП)

— Ты беременна, да? Все из-за этого.

Я покачала головой, шокированная тем, что сестра не различает эмоциональный настрой. Ее никогда не затрагивало плохое. На какую-то секунду я испытала острую зависть, которая чуть не достигла максимальной отметки по двадцатибальной шкале.

— Джоанна не беременна, — отмел ее предположение отец. — Боюсь, все гораздо серьезнее.

На долю секунды я задумалась, что может быть важнее ребенка. Позволит ли он когда-нибудь моему ребенку называть его дедушкой? Калеб напрягся. Когда отец отпустил замечание на счет ребенка, он схватил меня за руку и сжал ее.

Заговорив, отец перевел взгляд на Калеба. Он всегда так поступает. Если в помещении есть мужчина, то он будет смотреть только на него — даже если он при этом собирается сообщить своей жене и дочери о приближающейся кончине.

Я слушала его, сжав руку мужа, словно это единственная зацепка, не позволяющая мне сойти с ума. Несмотря на гнев, который испытывала к отцу, я надеялась, что его не ждут самые худшие неприятности. Но разве это возможно, когда скрываешь, нечто подобное?

Он рассказал нам об исследованиях и, когда перешел к фальсификации результатов, я почувствовала, что Калеб застыл. Отец закончил свой рассказ так, что меня словно в живот пнули.

— Мне предъявлено обвинение. Джоанна также под подозрением.

Калеб вскочил.

— Что? Какое отношение имеет к этому Лия?

— Ее подписи стоят на всех документах. Ни одно тестирование не проходило без ее подписи. Тоже самое касается выпуска препарата.

Я сдавленно пискнула от испуга. Калеб посмотрел на меня, его глаза горели как два янтарных шара. Он прищурился.

— Это правда? Ты знала, что происходит?

Я покачала головой.

— Я просто подписывала то, что он велел мне подписывать. Я ничего не знала о том, какие результаты на самом деле.

Он резко повернул голову и посмотрел на моего отца.

— Вы скажете им, — он ткнул пальцем в его сторону. Не припоминаю, чтобы Калеб хоть раз в жизни тыкал в кого-нибудь пальцем.

Отец сразу же отрицательно помотал головой.

— Это ничего не изменит, Калеб.

Я почувствовала свою никчемность. Пенни. Я — просто камешек, отброшенный прочь — грязный кусочек метала, прилипший ко дну подстаканника, диванная подушка, старый кошелек и нечто среднее между сморщенной виноградиной и непонятно чьим волосом под холодильником — вот кто я. Для него я не представляю ценности, кроме тех случаев, когда он может использовать меня в случае, если результаты его не устраивают.

Черт. Чертчертчерт.

Голос Калеба звучал так, словно твердый камень измельчается в гальку. Я не могла понять, что он говорит, пока не стало слишком поздно. Я услышала слова «Она же ваша дочь», как раз перед тем, как он рванулся вперед. Я увидела, как по лицу отца прошла дрожь ужаса, когда мой красивый, светловолосый муж нанес удар кулаком, который одобрил бы кивком сам Тайсон. Моя сестра и мать закричали. Я закрыла уши руками. Вы бы, наверное, подумали, что они никогда не видели, как человека ставят на место. Мне хотелось, чтобы Калеб ударил его еще раз, в основном за то, что он не любил меня, но также, потому что я официально по уши в дерьме.

— Калеб! — я схватила его и потянула назад. Он по-прежнему стоял лицом к отцу, словно хотел ударить его еще раз. — Пойдем. Я хочу уйти.

Калеб выглядел пугающе. Серьезно. Лучше поместите меня в комнату с сотней голодных горных львов, чем в комнату с Калебом в таком состоянии.

Он схватил меня за руку. Мой отец, великий Чарльз Остин Смит рухнул на спину на кушетку, из-под пальцев, прикрывающих нос, текла кровь, а лицо побагровело. Прежде чем мы ушли, я остановилась. Я дышала так же часто, как билось мое сердце. Калеб вопросительно на меня посмотрел, но я покачала головой. Я посмотрела на свою семью. Все трое вместе сгрудились над лицом отца, по которому текла кровь. Глаза матери распахнуты в ужасе, пока она пытается промокнуть кровь с помощью салфетки из-под стакана со спиртным. Сестра плачет и неустанно повторяет «папочка». Я чувствовала себя отторгнутой и испуганной, пока смотрела. Впервые мне не хотелось иметь к ним никакого отношения. Мне не хотелось быть частью их кровоточащего съежившегося трио.

— Папочка? — он поднял голову, и я увидела, как его налитые кровью глаза нашли меня. Сестра и мать прекратили завывать и тоже обратили на меня внимание. — Папочка, — повторила я. — Я больше никогда не назову так тебя снова. Тебе скорее всего все равно, и это нормально, потому что мне тоже. Лучше я буду незаконнорожденной дочерью проститутки, чем твоей кровью и плотью.

Калеб сжал мою руку, и мы ушли.

А через два дня отец умер.

Настоящее…

Я разыскала Кэмми на Фейсбуке. Клянусь, глупые блондинки только и делают, что выкладывают фотографии своего ланча. Ненавижу это. Я надеюсь обнаружить на фотографиях Калеба или эту шлюху Оливию. Захожу на свой редко используемый аккаунт и ввожу в поиске имя Кэмми. Мне хочется увидеть, разместила ли она фотографии со дня рождения Оливии. Нужно выяснить присутствовал ли там Калеб. Это глупо, твержу я себе. Оливия замужем за сексуальным Ганди. Не может такого быть, чтобы Калеб был приглашен. Но я все равно просматриваю все фотографии, пытаясь обнаружить на них его руки или ноги, или волосы. Но я вижу только фотографии Оливии. Кто-то сделал снимок момента, когда она пришла на вечеринку-сюрприз. Ее рот приоткрыт, и, если не знать ее лучше, то можно подумать, что кто-то наставил на нее ружье, а не кричит «С днем рожденья»! На ней узкие джинсы и топ без бретелей. Я фыркаю, пока перелистываю фотографии. Оливия обнимает Ноя, Оливия смеется с Кэмми, Оливия задувает свечи на пирамиде из капкейков, Оливия стреляет в кого-то из водяного пистолета, Оливию сталкивают в бассейн…

На самой последней фотографии Оливия открывает подарок. Она сидит на стуле, на ее коленях лежит открытая коробка. Выражение ее лица, какое угодно, но не счастливое. Ее брови сведены вместе, а губы скривились в знаменитой хмурой улыбке. Я смотрю на коробку, пытаясь разглядеть, что в ней, но мне удается увидеть только фольгу голубого цвета. Кэмми подписала фотографию: «Не догадываешься от кого это? Признавайся или не получишь открытку».

Я с подозрением изучаю коробку. Что же там внутри, что у нее такое перепуганное выражение лица? Я продолжаю листать фотографии дальше, но ни на одной из них Оливии нет. Словно она испарилась после того, как открыла подарок. Я забрасываю в рот пригоршню замороженных мини-морковок. Откатившись на стуле от стола, я отправляюсь на поиски Сэма и обнаруживаю его в детской, где он складывает белье. Калеб забрал ребенка, но Сэм все равно приходит, чтобы помогать мне.

— Ты ведь был на той вечеринке?

— Какой вечеринке? — он открывает комод, складывает туда стопку ползунков и закрывает его, даже не взглянув на меня.

— Вечеринке в честь Оливии, Сэм, — он переводит взгляд с моих скрещенных рук на мою ногу, которой я нервно постукиваю по полу.

— Я не собираюсь подкармливать твои склонности к преследованию.

— Что было в голубой коробке, которую открыла Оливия?

Сэм смотрит мне в глаза.

— Как ты узнала об этом?

— Я посетила… эм…Фейсбук.

Сэм изумленно качает головой.

— Я не знаю. Коробка была без открытки. Она только заглянула в эту штучку и убежала в дом. Я больше не видел ее после этого. Думаю, Ной увез ее домой.

— А что случилось с коробкой? — почему меня это так интересует?

— Думаю, Кэмми забрала ее.

Я хватаю его за руку.

— Спроси у нее.

Он выворачивается из моей хватки, на лбу у него образуются три глубокие морщины. Я указываю на его лоб.

— Тебе действительно стоит задуматься о Ботоксе.

— Я не собираюсь раскапывать для тебя информацию ради навязчивой идеи о подарке Оливии.

— У меня вовсе не навязчивая идея касательно нее, — возражаю я. — Я просто хочу выяснить, что ее так расстроило.

— Разве ты и Нэнси не достаточно критиковали Оливию?

Я морщу нос. Разве может наступить такой момент, когда будет достаточно критики в адрес Оливии? Этой женщине следует носить на спине знак, на котором написано: «Голодранка, Воровка Парней».

— Говори что хочешь, Сэм, но ведь она не пыталась разрушить твою жизнь.

Я направляюсь в гостиную, когда слышу слова, которые он выкрикнул мне в след.

— Судя по тому, что я слышал, она спасла твою.

Я резко разворачиваюсь и бросаю на него мрачный взгляд. Поверить не могу, что он только что сказал это. Меня тошнит, просто тошнит от того, что меня вынуждают чувствовать благодарность к этой хитрой сучке за то, с чем справился бы любой. Я могла нанять любого адвоката, которого захотела бы. Оливию мне навязали.

— Тебе Кэмми это рассказала?

Он убирает последнюю чистую бутылочку в шкаф и смотрит на меня.

— Так это правда случилось? Она взялась тебя защищать и выиграла дело?

— Ради всего святого! Это ее работа.

— Почему она взялась за твое дело?

Я итак бледная, но когда кто-нибудь задает мне этот вопрос, например, моя мать, сестра, друзья….я чувствую, как кровь полностью отливает от щек. Почему она согласилась взяться за мое дело? Потому что Калеб попросил ее. Почему Калеб попросил ее? Сначала, я думала, что причина в том, что она солгала ему. Он заставил ее защищать его жену, надавив на чувство вины, чтобы заставить ее заплатить за то, что она ввела его в заблуждение. Но затем я перехватила один взгляд. Просто взгляд. Как долго вообще может длиться взгляд? Он может длиться секунду, чертову безопасную секунду, и при этом рассказать длинную запутанную историю. В одном взгляде длиной в секунду можно прочесть историю длиной в три года. Можно также увидеть желание. Я не знала этого, пока не увидела своими глазами. Лучше бы я никогда не видела этого. Не хочу больше никогда видеть взгляд, которым обмениваются два человека, у которых есть своя история.

— Мне кажется, что ты благосклонна преимущественно не к тем, к кому следовало бы.

— Что ты имеешь в виду? — выпаливаю я.

— О, не знаю. Ты всегда любила своего отца, хотя он, очевидно, относился к тебе, как к куску дерьма, а затем ты отшвырнула собственного ребенка в сторону, так словно от нее тебе одни неприятности.

Я оставляю его обвинение без внимания.

— До конца дня можешь быть свободен.

Сэм приподнимает брови.

— Тогда увидимся в понедельник.

Я не провожаю его, когда он уходит. Вместо этого иду проверить Эстеллу и затем понимаю, что ее нет. Последнее время я часто делаю это, ожидая, услышать или увидеть ее, когда вхожу в детскую. Но я не испытываю облегчения, что ее нет, как несколько месяцев тому назад. Я чувствую….

А что я чувствую? Ненавижу это все. Я определенно не хочу думать о своих чувствах.

Направляюсь к холодильнику и вытаскиваю пакет с фасолью. Несколько секунд я взвешиваю пакет в руке, а затем неожиданно швыряю его обратно, так, будто швыряю копье.

Схватив ключи от машины с крючка на кухне, бегом бегу в гараж. В гараже стоит моя быстрая машинка: вишнево-красный кабриолет с откидным верхом, который познал столько часов веселья до появления ребенка. Я хлопаю его по крыше, перед тем как сесть внутрь. Затем я проезжаю мимо автомобиля для мамочек, мимо почтовых ящиков и еду вниз по улице.

Остановившись на парковке возле супермаркета, я чувствую себя потерянной. Потерянной и очень злой. Быстрым шагом вхожу внутрь, не теряя ни минуты, хватаю корзинку и направляюсь в кондитерский отдел. Я опустошаю полку с изюмом в шоколаде и добавляю в корзинку пригоршню Твизлерс. (Примеч. Твизлерс — лакричные конфеты с различными вкусами.) Когда я выкладываю все это на ленту на кассе, парнишка, который должен обслужить меня, смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

— Это все —

— Это все, — выкрикиваю я. — Если только вы не хотите продать мне новую жизнь.

Он все еще с удивлением смотрит на меня, когда я хватаю свои покупки и бегу к машине.

Первое, что я делаю, когда возвращаюсь домой — освобождаю морозилку от овощей. Вскрываю пакет за пакетом и высыпаю разноцветные маленькие зернышки в мусорное ведро. Я напеваю что-то в процессе. Затем делаю глоток водки прямо из бутылки, сбрасываю туфли и открываю коробку изюма с шоколадом. И все катится по наклонной с этого момента. Я открываю коробки и ем, пока меня не начинает тошнить. В два часа ночи я звоню Калебу. Когда он, наконец, отвечает, его голос звучит невнятно.

Никакого кормления в два часа ночи, думаю. Счастливчик.

— Что ты хочешь, Лия, — спрашивает он.