— Конечно, не новость.

— Тогда почему ты так разволновалась? — Гурин взял чайную ложку и принялся вращать ее в пальцах. Он делал это так, словно занимался самым важным делом своей жизни.

— Тебе показалось. Продолжай, пожалуйста.

— Короче говоря, я предложил Маре переехать ко мне. — Эрнест Павлович услышал, как за спиной его раздался звук разбитого стекла. Обернувшись, он увидел на полу осколки чашки, выпавшей из рук Евдокии Ивановны. Гурин присел рядом с ней, помогая убрать их. — Пойми, так мне будет легче полностью контролировать процесс учебы, всего, что будет происходить с Марой. Вы будете видеться столько, сколько посчитаете нужным.

— Эрик, — Евдокия Ивановна покачала головой, прижала пальцы к вискам, ощущая под ними биение пульса, — Эрик, я не могу поверить, что ты вновь появился в моей жизни для того, чтобы лишить ее смысла…

— Ты не должна так говорить!

— Ты обрекаешь меня на пустое, серое существование, которое я вела до встречи с Марой… У меня ведь кроме нее никого нет. Когда мы с ней встретились, я уже год жила одна. Сын умер… Он не оставил мне внуков, никого не оставил. Понимаешь ли ты, что значит быть одной на всем белом свете?! — Евдокия Ивановна плакала, не замечая слез, своего повышенного тона.

— Понимаю, Дуся, очень хорошо понимаю. — Гурин поднялся, бросил осколки чашки в стоящее рядом мусорное ведро. Отряхнул ладони, внимательно разглядывая их. — Мой сын жив, но он отказался от меня сразу после смерти Галины. Он уехал и вот уже три года я не знаю, где он, что с ним…

— Как же давно мы не разговаривали с тобой, Эрик. — Евдокия Ивановна подошла сзади, положила руки ему на плечи, уткнулась лбом в гладкую ткань пиджака. — Я ничего не знаю о том, что произошло в твоей жизни.

— Это только моя вина. Прости, что я так долго не давал о себе знать — нечем хвастаться было. Понимаешь?

— Да.

— Дуся, я не хочу говорить о себе сейчас. Сейчас важно не то, что происходит с нами, а то, как сложится жизнь Мары… — Гурин повернулся. — Она удивительное создание, если смогла пронять такого прожженного сухаря, циника, каким я стал. Помоги мне, пожалуйста.

— Хорошо, — после паузы ответила Евдокия Ивановна. Она заглянула в заварочный чайник. — Чай настоялся. Я позову Мару, кажется, уже пора.

— Ты поможешь мне? — Эрнест Павлович придержал ее за руку.

— Счастье Мары для меня важно. Я готова сделать все, о чем ты попросишь.

— Спасибо тебе.

— Не благодари. Сейчас я готова выгнать тебя, закрыть дверь и никогда не выпускать Мару из дома, чтобы она снова тебя не встретила. — Евдокия Ивановна говорила быстро, сбивчиво. — Я знаю, что говорю глупости. Не слушай… Мара, Мара! Иди к нам, чай стынет.

В этот вечер Мара окончательно приняла предложение Эрнеста Павловича. Приняла, увидев, что тетя Дуся только рада будет такому повороту событий. Евдокии Ивановне удалось достойно сыграть отведенную Гуриным роль. В разговоре она умело балансировала между желанием лучшей жизни для Мары и своей грустью по поводу их разлуки.

— В конце концов, ты же не в другой город уедешь, — заметила Евдокия Ивановна. И вдруг спохватилась: он говорил так, как будто Мара уже дала свое согласие. Где-то затеплилась эгоистичная надежда, что Мара возьмет да и откажется. Евдокия Ивановна и Эрнест Павлович исчерпали все свое красноречие, оставив последнее слово за ней.

Мара неспешно допивала уже остывший чай. Уходить из гостеприимного дома было страшновато. Здесь уже все было знакомо, привычно. Ритм налаженной жизни предстояло сломать ради того, чтобы снова все начать сначала. В какой-то момент Мара решила, что ее жизнь делает слишком крутой поворот. Как бы не потерять равновесия. Нужно быть осторожной, не делать ошибок. Мара подавила нарастающее чувство страха. У нее все получится, получится хотя бы потому, что рядом будет Эрнест Павлович и тетя Дуся. Они принимали такое участие в ее судьбе, что не оправдать их надежд Мара просто не могла. Она слушала Гурина, его планы на свой счет, до конца не осознавая, что все происходит наяву. Ей снова необыкновенно повезло. Она получает безвозмездный подарок. Мара не замечала, что улыбается. Она думала, что права была бабуля: рыжая — счастливая. Теперь никто не сможет убедить ее в обратном.

* * *

В начале марта, отпраздновав свой девятнадцатый день рождения, Мара переехала к Эрнесту Павловичу. К тому времени она уже больше месяца не работала в ресторане, перестала быть студенткой Института общественного питания. Она послушно выполняла все просьбы и указания Гурина, попросив его только об одном: не торопить ее с переездом. Эрнест Павлович проявил деликатность и терпение. Он ждал, прекрасно понимая, что все изменения в жизни Мары должны происходить исключительно по ее согласию. К тому же Мара хотела побыть с Евдокией Ивановной, чтобы убедиться, что все происходящее с ней самой не отразится на положении этой прекрасной женщины. Но никто не собирался отыгрываться на тете Дусе. Она по-прежнему работала в киоске, не догадываясь, что Гурин давно поговорил с Еленой Константиновной на ее счет относительно Мары.

— Не знаю, может быть, я ломаю твои долгосрочные планы, Лена, но давай будем считать, что теперь я твой должник. Мара уходит, а Евдокия Ивановна работает столько, сколько посчитает возможным, договорились?

Елена Константиновна прекрасно понимала, что Гурин не из тех, кому отказывают, а потому скрепя сердце смирилась с полным провалом своей задумки. Она успокаивала себя тем, что Мара не одна на свете такая красивая, умная, понятливая. А с Эрнестом Павловичем ссориться нельзя. Потому хозяйка, любезно улыбаясь, заверила, что готова выполнить любой его каприз. Гурин не сомневался в ее ответе, но не слышал, как после его ухода Елена Константиновна жаловалась Ирине Петровне:

— Переиграла нас рыжая бестия, Ирина! Глубоко в душу запала такому человеку. И впрямь ведьминское в ней что-то, если так людьми управляет. Совсем мужик голову потерял…

Мара более реально смотрела на жизнь, а потому решила спросить Эрнеста Павловича:

— Скажите честно, разговор с Еленой Константиновной состоялся? — Они прогуливались по парку. С некоторых пор это стало ритуалом, предложенным Гуриным. Он звонил по мобильному и интересовался, не хочет ли Мара пройтись. Это означало, что ему есть о чем с ней поговорить. Мара с удовольствием соглашалась на эти прогулки, потому что, оказавшись без работы, выбилась из ставшего уже привычным суетливого ритма и, честно говоря, чувствовала себя паршиво. Дни тянулись долго. Мара развлекала себя тем, что подолгу читала, а потом принималась готовить какие-то деликатесы, изысканные блюда, чтобы вечером встречать Евдокию Ивановну и слышать ее хвалебные возгласы. Однако с каждым днем часы, проведенные на кухне, становились все более скучными. Мара ощущала себя пленницей собственных надежд. Пора было делать следующий шаг. Вот почему она решила спросить прямо о том, что ее беспокоило. — Только скажите, пожалуйста, правду.

— Да, состоялся, — не видя смысла скрывать правду, ответил Гурин. Он давно сам хотел рассказать Маре, чтобы она не боялась за Евдокию Ивановну, не считала, что может стать причиной ее неприятностей. Гурин подспудно понимал, что именно это является причиной нерешительности Мары. — Теперь ты хочешь еще что-нибудь сказать?

— Хочу, — глядя на маленькие островки грязного тающего снега, лежащего вдоль аллеи, ответила Мара. — Завтра у меня день рождения. Я бы хотела отпраздновать его с Евдокией Ивановной, а на следующий день переехать к вам. Это возможно?

— Комната для тебя давно готова, домработница предупреждена. Ты можешь переезжать в любой день, — обрадовался Гурин, но все же не мог не заметить: — Конечно, мне было бы приятно получить приглашение на твой праздник, но…

— Конечно, конечно. — Мара остановилась, поправила капюшон и, потирая озябшие руки, ответила извиняющимся тоном: — Простите, я бываю нетактичной. Честно говоря, я не привыкла отмечать свой день рождения. Вернее — отвыкла. Евдокия Ивановна приучает меня к нормальной жизни. Не обижайтесь, что не позвала сразу. И конечно же, приходите. Мы будем рады.

— Спасибо. — Гурин уже продумывал, какой бы подарок ей сделать. Посмотрел на ее покрасневшие от холода руки. — Ты почему без варежек?

— Я их потеряла. Недавно купила такие шикарные перчатки и снова, наверное, в метро оставила. — Мара спрятала руки в рукава с опушкой из короткого меха. — Тетя Дуся обещала связать. Я и сама умею, только почему-то сейчас совсем не хочется браться за спицы.

— Ну, чтобы ты окончательно не замерзла, не пора ли отвезти тебя домой? — улыбнулся Гурин.

— Наверное, пора. — Маре не хотелось расставаться. Она ждала очередной встречи каждый раз все с большим трепетом. Она не могла разобраться с собственными чувствами, понимая одно: Эрнест Павлович постепенно занимает все большее место в ее сердце. И Мара не собиралась противиться этому.

Проводив девушку, Эрнест Павлович отправился в небольшой уютный бутик, где работала одна его хорошая знакомая. Она и подобрала ему гарнитур из сапог, сумочки и перчаток, который он решил подарить Маре на день рождения. Он был уверен, что ей понравится его подарок, потому что за то недолгое время, что узнал ее, тонко ощущал все ее желания. Ему хотелось потакать им, баловать ее, удивлять, и он сдерживал себя, как мог. Эрнест Павлович понимал, что эти его стремления могут навредить главному: новая жизнь Мары не должна быть наполнена постоянным праздником, ожиданием подарков. Она должна учиться, расти, становиться сильной, менее уязвимой. Его возможности не должны все испортить, как это уже было в случае с Геннадием.

На следующий день Гурин смотрел на восторженное лицо Мары и ловил себя на мысли, что вот так же был бы рад его подаркам сын. Давно, словно в другой жизни, он прыгал ему на шею, целовал, и тогда казалось, что ничего плохого между ними не произойдет. Эрнест Павлович получал не меньшее удовольствие от сознания того, что доставил сыну радость. Гурин никогда не думал, что с годами все это превратится в постоянное ожидание большего, неблагодарность и безответственность. С Марой он не допустит подобной ошибки. Ну а день рождения, в конце концов, для того и существует, чтобы отличаться от обычных дней подарками, взрывом эмоций, весельем и необыкновенным ощущением праздника.

— Спасибо. — Через мгновение Мара уже щеголяла в обновках. Евдокия Ивановна улыбаясь смотрела, как она грациозно движется на высоченных шпильках. Почему-то в голову пришла двусмысленная мысль, что эта девочка быстро отвыкла от стоптанной обуви, поношенной одежды. — Как вам, тетя Дуся?

— Великолепно!

— Как здорово, когда у тебя настоящий день рождения! — Мара замерла у зеркала в коридоре, разглядывая себя в нем и не узнавая. Ей нравились эти перемены. То, какой она стала, казалось ей невероятным. Теперь Мара не понимала, как могла ненавидеть свои волосы, гладкую кожу, изогнутые дуги бровей. Наверное, ее мысли четко отразились на лице, потому что чуть насмешливый голос Гурина заставил ее смутиться:

— Нарцисс, между прочим, плохо закончил.

— Я знаю, — резко обернулась Мара. Она пристально смотрела на Эрнеста Павловича, замечая, что он только на словах пытается выглядеть строгим. В его глазах плясали озорные огоньки. Картина, которую он видел перед собой, ему нравилась.

— Прошу к столу. — Евдокия Ивановна решила, что самое время прервать это затянувшееся любование.

Время пролетело очень быстро. Может быть, стрелки часов кружили быстрее обычного, потому что Мара знала: они отсчитывают последние часы пребывания в доме Евдокии Ивановны.

— Скажите еще раз, что вы не сердитесь на меня, — обнимая ее, просила Мара, когда пришло время уходить. Она, уже одетая, стояла в коридоре с сумкой, в которую собрала самое необходимое. Кажется, все слова были сказаны, но закрыть за собой дверь оказалось еще сложнее, чем Мара предполагала. Деликатный Гурин попрощался и, оставив женщин наедине, вышел первым, сказав, что подождет Мару в машине. — Не обижайтесь на меня, не считайте неблагодарным созданием, которое только тем и занимается, что ищет местечко потеплее.

— Как я могу сердиться на тебя, милая? — Евдокия Ивановна нежно поправляла волосы Мары, с любовью смотрела на нее, зная, что сейчас должна говорить именно эти слова. Сердце было кровоточащей раной, боль казалась нестерпимой, но Евдокия Ивановна улыбалась. — И ничего плохого я о тебе не говорила и не скажу.

— Мне не до конца понятно все то, что со мной происходит, но я надеюсь, это вереница везенья, которая обязательно закончится хорошо.

— Обязательно, девочка моя.

— Пообещайте не скучать, не грустить.

— Обещаю…

— А я буду звонить и приезжать так часто, как только смогу. Это будет очень часто. — Мара взяла руки Евдокии Ивановны в свои. — Мы не расстанемся никогда. Разве только если вы сами этого захотите.