— Спасибо, — растрогался Филипп. Но через мгновение он вдруг подумал, что Мара наверняка не говорила бы о нем с таким восторгом, а считала бы монстром, узнав о событиях, происшедших в его доме накануне. Ему и самому становилось не по себе, когда он вспоминал отчима, корчившегося от боли, просившего пощады. Тогда в его сердце не было жалости, а сейчас он уже сожалел о том, что не сдержался. Нужно было просто уйти.

— С тобой не нужно притворяться, — добавила Мара. — Мне сейчас кажется, что я знаю тебя очень давно. Ты настоящий!

— Для мужчины эти слова дорогого стоят.

— Все, мы подбодрили друг друга. — Мара поправила платок, съехавший слишком низко на лоб, взяла узелок, который лежал у ее ног. Пожалуй, она сказала даже больше, чем нужно, но говорила от души. — Я должна идти. Прощай. Мне жаль, что ты не хочешь пойти со мной. Наверное, у тебя другие планы.

— У меня они еще не сложились, — честно признался Филипп. — Осталось еще немного подумать, и я решу, что делать. Мне нужна тишина и одиночество, чтобы разобраться со своей чертовой жизнью. Потому я здесь. Еще одна ночь накануне новой жизни.

— Она у нас только начинается, — заметила Мара. — Но, честно говоря, очень хочется хоть немного хорошего. Его почему-то было так мало.

— Согласен.

— Мы должны все изменить сами. Если никому нет до нас дела, то только сами, понимаешь? — взволнованно произнесла Мара.

— Да.

— Прощай, скоро станет совсем темно, а мне еще далеко идти.

И вдруг Филипп взял ее за руки и крепко сжал их.

— Не уходи, останься до утра. А до завтрашнего утра мы вдвоем что-нибудь придумаем. — Он говорил взволнованно, сбивчиво. Мара ощущала его горячее дыхание. Оно не было приятным — от Филиппа разило дешевыми сигаретами. — Останься.

— Нет, — решительно ответила Мара, отступая. — Я тебе не советчица. Ты должен сам разобраться со своей жизнью, а я — со своей.

— Пожалуйста. — Вкрадчивый голос Филиппа стал его последней надеждой, но Мара покачала головой. — Не бойся, останься.

— Нет. Я сейчас пойду. — Мара решительно высвободила руки. — Прощай, я буду рада, если у тебя все сложится так, как ты мечтаешь.

— Взаимно. Может, встретимся еще когда-нибудь, — отворачиваясь, ответил Филипп. Он больше не мог видеть ее. Не понимая, почему так разволновался, он злился на себя, стараясь найти успокоение в спасительной сигарете. Сейчас эта рыжеволосая красотка уйдет, и он с наслаждением закурит, глубоко втягивая едкий дым. Пусть же уходит скорее, ему тягостно ее присутствие. Да что же с ним? Филипп, не оборачиваясь, буркнул: — Иди с богом.

Мара удивленно пожала плечами и быстро пошла к выходу. На улице стемнело, ей нужно было спешить. Мара шла очень стремительно, словно не стало на дороге вязкой грязи. Каждый шаг отдавался в ушах громким звуком, неприятным чавканьем. Она подгоняла себя, говоря, что идти осталось немного, что возврата назад нет. В отличие от Филиппа, она точно знала, что должна поскорее уехать отсюда, чем дальше, тем лучше. А потом… Мара не хотела задумываться над тем, что будет потом. Она всецело полагалась на свою судьбу.

* * *

Мара не заметила, как снова уснула. Тело ее постепенно заняло более естественное положение, мышцы расслабились. Мара спала, долго не меняя позы. Она словно провалилась в бездну, перестав ощущать что бы то ни было. Вагон покачивался, почти все пассажиры спали. Только сосед Мары снизу не спал. Он вдруг проснулся и теперь никак не мог снова вернуться в страну сновидений. Именно поэтому храп, так раздражавший Мару, прекратился и она смогла спокойно уснуть. Глубокий сон сковал ее веки, отключил от всех мыслей, воспоминаний. Он давал ей возможность хоть немного отдохнуть перед вереницей впечатлений, потрясений, разочарований и удач, которые ждали Мару впереди.

До них оставалось совсем немного. Солнце светило прямо в окно купе. Улыбаясь во сне, Мара подставляла лицо его теплым лучам. Ей снилось, что она, как героиня одной ее любимой книги, спускается по ступеням длинной роскошной лестницы, спускается навстречу любимому. Он построил этот великолепный дом для нее. Он любит ее, как же он ее любит! Еще мгновение, и она окажется в его объятиях. Их руки нежно соприкоснулись, а лица все ближе, ближе. Мара все явственнее ощущает тепло, исходящее от его загорелого лица, но… Что такое? Мужчина резко отпрянул, разжав объятия. Мара слышит, как его грубоватый голос насмешливо произносит:

— Ты обманула меня! Ты колдунья, ведьма! Рыжая ведьма! Ты околдовала меня! — Улыбка сходит с лица спящей.

— Проснись же. — Кондуктор осторожно тряс Мару за плечо. Она подскочила, сонно потерла глаза. — Наконец-то очнулась, спящая красавица. Подъезжаем, пора собираться.

Грубоватый голос кондуктора очень напоминает Маре тот, из сна. Тяжело опустившись на невысокую подушку, Мара вздохнула. Солнечный свет играл в купе, перемещая тени. Это была забава, за которой можно наблюдать бесконечно. Но поезд начал замедлять ход, и Мара решительно поднялась. Пригнувшись, она села, посмотрела вниз — там никого не было. Вероятно, ее соседи уже были в тамбуре или сошли с поезда раньше. Но ей не было никакого дела ни до них, ни до кого бы то ни было. Быстро собрав постель, Мара отнесла ее кондуктору и, вернувшись в купе, села. Она видела, как поезд замедляет ход, подъезжая к конечной точке своего путешествия. Мара разволновалась, пожалуй, впервые осознав, что до начала новой, абсолютно самостоятельной и непредсказуемой жизни осталось совсем немного. Нервно переплетая косу, Мара смотрела на высокие массивы домов, плывущие за окном, шеренги деревьев с голыми ветками. Невероятное количество автомобилей проезжало по широкой, вычищенной от остатков снега дороге. Мара, открыв рот, наблюдала за ними. За свою недолгую жизнь она лишь пару раз была с матерью в райцентре, который тогда показался ей величественным, важным, не то что узкие, вечно изрезанные грязными колдобинами улочки родного поселка. Здесь тоже встречались автомобили, рейсовые автобусы, всегда переполненные, старые, с облезшей краской, с невероятно громко работающими двигателями. Мара вспомнила, как не любила запаха выхлопов, каждый раз зажимая нос. Мать качала головой, глядя, как морщится Мара, но ничего не говорила. Девочка сначала напрашивалась с ней в поездку, а потом не могла дождаться возвращения. Катерина, сожалея, что поддалась уговорам, то и дело поглядывала на бледное лицо дочери. Мара ловила на себе укоризненные взгляды и ждала, когда они с мамой снова окажутся на автобусной остановке. Это будет означать окончание путешествия. Вернувшись в поселок, Мара всегда чувствовала успокоение. Она знала здесь каждый уголок. Ей казалось, что так будет всегда, что она в безопасности. Но настал момент, когда эта жизненно важная иллюзия перестала существовать. Мара созрела для того, чтобы навсегда покинуть родные места.

Она не знала, как сложится ее жизнь в незнакомом городе, но сейчас к этому все сильнее добавлялась тревога. Все казалось сказкой, в которую она попала совершенно случайно. Девушка зажмурилась и снова открыла глаза: картина за окном продолжала впечатлять ее. Мара не могла до конца разобраться в своих ощущениях. Восторг сменялся паникой, паника — восхищением. Все здесь было ей в новинку, но пока оставалось чужим, и отрешенные лица случайных прохожих казались девушке слишком равнодушными. Все эти люди погружены в свои проблемы, им не было никакого дела до Мары. Как их много! Нескончаемые реки, бегущие каждая в своем направлении. Движения потоков стремительны. Конечно, им нет никакого дела до взволнованной, растерявшейся девушки. Что такого: стоит себе, открыв рот от изумления, пытается переварить поток информации, лавиной накатывающийся на нее, оглядывается вокруг, ища поддержки. Ее не будет. Здесь больше, чем где бы то ни было, ощущается оторванность людей друг от друга. Мара пытается сориентироваться в этом незнакомом многолюдном месте, чувствуя, как сердце взволнованно скачет, устанавливая своеобразный рекорд скорости ударов в минуту. Оно бьется, словно хочет вырваться из груди, но для чего? Только не для того, чтобы вернуться обратно. Мара прижала руку к груди, проглотила комок. Поезд остановился. Она понимала, что нужно идти, но только теперь почувствовала, как это нелегко — идти в никуда.

Медленно двигаясь по перрону, Мара внимательно разглядывала объявления, многочисленные табло с информацией. У нее кружилась голова от непривычно большого числа людей, проходящих мимо. Здесь было столько контрастов: рядом с роскошью соседствовала неприкрытая нищета. Белое и черное переплелось, выливаясь во впечатления чего-то величественного, но загадочного, что таит в себе массу открытий и опасностей. Мара пыталась разобраться в своих первых впечатлениях. Ее удивила огромная армия нищих, попрошаек. Грязные, в лохмотьях, они явно поубавили романтический пыл девушки. Их было слишком много — сидевших, стоявших, лежавших и жадным взглядом провожавших всех, кто проходил мимо. Их пластиковые стаканчики были практически пусты. Мара шла, машинально заглядывая в них, слыша, как требовательно обращаются к ней отчаявшиеся люди. Она была уверена, что их недобрые взгляды будут устремлены ей вслед, она ведь не бросила в их копилку ничего, ни монетки. А хотела, ведь несколько раз потянулась к внутреннему карману пальто, в последний момент одергивая руку. Ей самой впору стать рядом с ними и протянуть руку. Гроши, с которыми она приехала в большой, шумный и суетный город, не могли дать ей ни сытной еды, ни крыши над головой.

Пройдя мимо ресторана, Мара почувствовала, как от ароматных запахов у нее снова закружилась голова, но теперь уже от голода. Она была голодна, а та скудная еда, которая была у нее с собой, должна была составлять ее рацион еще неизвестно сколько дней. Ускорив шаг, Мара шла, не оглядываясь. Но в просторном фойе вокзала она остановилась перед первым попавшимся киоском и открыла рот от изумления: столько видов хлеба, булок она не видела никогда в жизни, а рядом в небольшом павильоне — сладости. Конфеты в блестящих обертках, карамельки, печенье, плитки шоколада. «Халва», — беззвучно шевеля губами, прочла Мара и, глядя на коричнево-серый кусок халвы, попыталась вспомнить ее забытый вкус. Читая названия конфет, карамелей, Мара чувствовала, что у нее уже полный рот слюны, а в животе так заурчало, что она смущенно огляделась. Рядом никого, вот и хорошо. Почувствовав легкую дурноту, Мара быстро достала из узелка один небольшой сухарь и, откусывая понемногу, продолжала изучать названия сладостей. Мара не могла представить, что кто-то ориентируется в этой бесконечной веренице из «Дуэта», «Дракончиков», «Раковых шеек», «Алеко»… Мара проглотила последний кусочек, облизав губы. Как же ей хотелось попробовать все это! Завтра у нее день рождения. Она может сделать себе маленький подарок в виде нескольких конфет в этих невероятно привлекательных обертках. Мара снова огляделась. Ей казалось, что все ее мысли написаны у нее на лице. Продавщица, наблюдавшая за ней сквозь стекло, вдруг наклонилась к окошку и, пристально посмотрев на Мару, протянула ей две шоколадные конфеты.

— Держи. — Приятный голос, улыбка. От неожиданности Мара растерялась, а женщина, продолжая улыбаться, повторила: — Бери, бери, детка, это тебе.

— Спасибо. — Одну конфету Мара положила в карман, а вторую мгновенно отправила в рот. Ей показалось, что она никогда не ела ничего подобного. И к тому же Мара только теперь поняла, насколько проголодалась. По-видимому, это было написано на ее лице.

— Вкусно? — На лице продавщицы застыло выражение жалости.

— Очень, большое вам спасибо. — Мара поправила платок. Ей хотелось сказать что-то еще, но это была совершенно чужая женщина, потому найти тему для разговора было нелегко. К тому же подошедшие покупатели оттеснили Мару от окошка, и ей не оставалось ничего другого, как идти дальше. Она пожалела, что не попросила взвесить ей несколько понравившихся конфет, но возвращаться к киоску не хотела. Нужно было идти дальше, идти, но куда?

Выйдя из здания вокзала, Мара увидела огромную площадь с фонтаном, скамейками, разбитыми клумбами. Опершись о широкую белую колонну, девушка присела и, положив подбородок на свой узелок, завороженно смотрела на открывшуюся ей картину. Она никогда не видела ничего подобного. До клумб ли было в ее родном поселке, до фонтанов ли? А здесь словно сказка! Как же здесь, должно быть, красиво летом, когда работает фонтан, пестреют цветы, стоят вновь выкрашенные ряды лавочек! Мара улыбнулась. Здесь все было наполнено простором, широтой, размахом. Везде асфальт, нет той убийственной грязи, которая хозяйничает в ее поселке. Горожане и одеты совсем иначе. Мара перестала улыбаться, подумав, как выглядит в своей совершенно поношенной одежде, стоптанной обуви и этом платке. Почему-то, проходя мимо рядов нищих попрошаек, она чувствовала себя не настолько неуютно. Она думала не об их бедности, а о том, как странно ей видеть столько страждущих в месте, где, кажется, все должно быть иначе. Ведь и она приехала сюда, спасаясь от безденежья, голода, беспросветности, а сейчас… Здесь и без нее хватает нуждающихся. Маре стало стыдно даже за свой любимый платок. Здесь только дряхлые старушки встречаются в таких. Девушка заерзала, то одергивая полы пальто, то туже затягивая поясок. А затем принялась вытирать большим пальцем пятна грязи с носков обуви, которую она вроде бы тщательно вымыла в поезде. Но ее старания не приводили к должному результату. Мара огорчилась, продолжая торопливо вытирать остатки грязи, как будто от этого сапоги могли выглядеть новее. Ее внешний вид теперь казался Маре совершенно неподобающим, постыдным, примерно таким, как у всех тех попрошаек, мимо которых ей довелось пройти. Ничего не поделаешь — она одна из них.