Валентина Мельникова - Ржавый Рыцарь и Пистолетов

Автор романа серьезно предупреждает: все его герои абсолютно вымышлены, все их поступки и случившиеся события исключительно на совести автора и его буйной фантазии. Простите, но он не виноват, если кто-то узнал себя! Такова жизнь, братцы и сестры!

Всем, кого недолюбили…

Чернота, чернота кругом… Только сполохи далеких зарниц освещали ей путь в длинном и пустом коридоре. Хотя нет, это совсем не коридор. Над головой нависло низкое, усыпанное звездами небо. Кажется, протяни руку — и достанешь до самых крупных из них. Она и впрямь протянула руку, и одна звезда вдруг сорвалась с небосвода и полетела, прочертив за собой огненный след… Казалось, звезда падает прямо на нее. Сердце замерло от ужаса, она понимала, что надо бежать, бежать… Ноги приросли к земле, и она закричала от безысходности, осознав, что через мгновение ее не станет… Но звезда уже лежала в ее руке… Холодная и безжизненная. И не звезда это была, а огромный бриллиант, подобный она видела недавно в Алмазном фонде, однако, как ни старалась, не могла припомнить его название. Вроде бы он украшал одну из диадем императрицы… Однако там он был не один, а в компании с изумрудами и дюжиной своих собратьев, только меньших по размеру… И тут она увидела ту самую диадему. Она валялась у ее ног, как самая обыкновенная вещица, дешевая, украшенная стразами безделица. Но камни сверкали и переливались, отсвечивали на каменных стенах коридора цветными радугами, подтверждая ее баснословную ценность.

Страх исчез, на смену ему пришло любопытство. Она подняла диадему, надела на голову. И та пришлась ей впору. Тотчас она увидела себя со стороны, словно кто-то поднес и поставил перед ней огромное, без оправы зеркало. Тяжелое бархатное платье с длинным шлейфом облегало статную фигуру. Темные волосы были уложены в старинную, высоко взбитую прическу с буклями на висках. И диадема в них смотрелась кстати, словно заняла давно ей положенное место…

— Отдай! — раздалось тихое за ее спиной.

Она быстро оглянулась. Никого! И спрятаться негде. Коридор был прямым, без поворотов и изгибов. Она опять услышала это тихое «Отдай», произнесенное с явной угрозой. Голос, казалось, шел из стены. Она сделала шаг, другой и увидела старуху, сгорбленную, с клюкой, которая внезапно, как изображение на старой фотопленке, проявилась на фоне стены. Ее маленькие злобные глазки отсвечивали в темноте красными огоньками. Бабка погрозила ей клюкой и выкрикнула пронзительно:

— Отдай, греховодница! Иначе пропасть тебе в геенне огненной!

— Не отдам! — выкрикнула она в ответ и прикрыла диадему руками. — Мое это! Моя звезда…

— Сука ты, — сказала вдруг бабка голосом известного критика Аристарха Зоболева и добавила уже хриплым баском Паши Лайнера: — Век свободы не видать, мама родная!

Подхватив за края юбки своего роскошного платья, она опрометью кинулась вперед по коридору. Позади гремели чьи-то шаги, кто-то сипло ругался матом и зловонно дышал ей в спину. Но она мчалась изо всех сил, будто решила поставить мировой рекорд скорости, и молила об одном: только бы не споткнуться, не растянуться на полу, не по-, терять диадему…

Вдруг впереди мигнул лучик света, и она увидела низкую дверь в конце коридора. Дверь была обита старым байковым одеялом и чуть приотворена. И она поняла, что дверь открыта для нее. Рванула ручку на себя и шагнула в облако, которое окутало ее с головы до ног. Она почувствовала, что парит в воздухе, а на душе вдруг стало легко-легко и спокойно. Исчезли жуткие звуки погони за спиной, и она сделала новый шаг в глубь баньки. А это действительно была банька. Чистая деревенская, с кедровым полком и развешанными по стенам березовыми вениками.

На деревянной лавке перед ней сидел человек, завернутый в белую простыню. Она охнула, испугавшись вдруг своей наготы перед незнакомым мужчиной, и вдруг заметила, что тоже закутана в простыню. Но диадема, в отличие от платья, странное дело, не исчезла, сидела на голове как влитая, только прическа изменилась, стала прежней, а-ля Ирина Хакамада.

— Радость моя, здравствуй! — сказал тихо человек, и она опять охнула, но уже радостно, узнавая и не веря себе.

— Ржавый Рыцарь! Ты здесь?

Она бросилась к нему, упала на колени, прижалась щекой к его ладони. Та была холодной как лед, хотя в бане было жарко, очень жарко.

— Девочка моя, — сказал он ласково, — не плачь!

— Я не плачу, — соврала она, хотя слезы хлынули потоком.

— Ты — сильная, — сказал он ласково, — ты справишься.

Человек поднялся на ноги. Он был чрезвычайно худ и высок ростом. Длинные седые волосы стягивала на лбу черная траурная повязка. Он положил ей ладонь на голову, туда, где только что была диадема.

— Не предавай память. — Голос его прервался. Она схватила его за руку, но поймала пустоту.

— Не уходи! — закричала она не своим голосом. — Ржавый Рыцарь, миленький, не уходи!.. — И проснулась.

Лицо, ладонь, что она держала под щекой, подушка — все было мокрым от слез. В номере невыносимая духота, а может, у нее просто поднялась температура? Ведь с вечера ее долго трясло в ознобе, пока она не хлебнула из плоской фляжки, которую всегда брала с собой в поездки.

Даша подняла голову. Форточка была открыта. Видно, все-таки вставала ночью. Но она не помнила ничего, все перебил этот сон…

Серый сумрак сочился сквозь окна. Господи! Ржавый Рыцарь — вспомнила она и быстро опустила ноги с кровати. Рука потянулась к телефону, палец привычно крутанул наборный диск.

— Алло? Кардиология? — спросила она севшим после сна голосом. — Я хотела узнать… Арефьев Дмитрий Олего…

— Скончался, — равнодушно ответила трубка прокуренным голосом дежурной медсестры. — В четыре часа отмаялся, горемычный…

Трубка выпала из рук. Даша некоторое время сидела, тупо уставившись в одну точку. Болтавшаяся на шнуре трубка исходила частыми гудками, а в ее голове звенела, ныла, стонала скрипичная струна. Даша прижала пальцы к вискам. Струна, взвизгнув, лопнула, и слова застучали молоточками в ее голове, его последние слова. Та самая фраза, которую она слышала во сне… «Не предавай память… Не предавай… Не предавай…» Голос Ржавого Рыцаря метался по комнате, а может, это металась она, Даша Княгичева, жалкая, беспомощная баба, осознавшая свое одиночество в этом огромном, беспощадном мире. Она рвала на себя оконную раму, не замечая, что та намертво забита огромным гвоздем. Ей не хватало воздуха, она задыхалась… Но вид этого кривого гвоздя неожиданно вернул ей здравый смысл.

«Что я делаю?» — пронеслось в голове. Она подошла к столу, достала из сумки записную книжку, нашла телефон Союза писателей. Затем взглянула на часы. Восьмой час… Вряд ли дозвонишься… Но, к ее удивлению, трубку взяли сразу. Незнакомый женский голос деловито сообщил, что с телом Дмитрия Олеговича Арефьева можно проститься завтра в здании городского музея с одиннадцати до шестнадцати часов дня. Потом его отвезут в Сафьяновскую, бывшую казачью станицу, где он жил в последнее время, там состоится гражданская панихида и отпевание в местной церкви. Похоронят его тоже на местном кладбище рядом с могилой дочери. Все это союзписательская дама сообщила деловито, по-будничному сухо, казалось, ей было не впервой провожать в последний путь великих русских писателей.

— Спасибо, — тихо сказала Даша, хотя с языка рвались совершенно другие слова. Горькие, несправедливые… С трудом, но она сдержалась, ведь эта женщина ей совсем не знакома, возможно, подобным образом она пытается скрыть свое горе. Даша представить себе не могла, чтобы кто-то мог сейчас испытывать иные чувства. И женщина на том конце провода, видно, поняла ее состояние, потому что спросила уже другим голосом, скорбным и до боли знакомым:

— Вы кто? Родственница? — Это была Мира, секретарь Дмитрия Олеговича, но что она делает в Союзе, порог которого уже лет десять не переступала ее нога после того непотребного, злобного письма, подписанного сворой негодяев, смевших называть себя писателями? Однако в равной степени ее ненависть распространялась и на Дашу, потому что она знала об их отношениях с Арефьевым гораздо больше, чем кто-либо другой…

Но сейчас она явно не узнала ее. И Даша не решилась представиться.

— Просто читательница, — произнесла она глухо, — мои соболезнования…

— Дама, — голос Миры вновь стал сухим и бесцветным, — я понимаю ваши чувства. Но вы не одиноки в этом. Не занимайте телефон.

Даша поспешно опустила трубку на рычаг. Она так и не поняла, узнала ее Мирка или нет. Похоже, не узнала, но обращение «дама»? Слишком знакомо это прозвучало… Уничижительный тон, презрительные интонации. Именно так зловредная секретарь Арефьева обращалась к ней при встрече: «Эта дама… Вы, дама… Дама в шляпе…»

— Крыса! — выругалась Даша. — Старая вонючая крыса!

Она потянулась к начатой пачке «Мальборо», но вспомнила вдруг свой зарок не курить больше двух сигарет в день и ни в коем случае на пустой желудок. Под ложечкой тотчас заныло, Даша поняла, что от голода, потому что последний раз она ела вчера в самолете, то есть почти двадцать часов назад. Она открыла холодильник и тупо уставилась на его полки. Пластиковая бутылка с местной минеральной водой, пакетики сока, несколько флаконов в боковом отделении. Она перебрала их. «Мартини», коньяк «Московский», виски… Странное сочетание, хотя… вполне обычный гостиничный набор. Где ж все-таки пельмени? Она приобрела их, чтобы сварить на ужин, потому что знала — в номере есть крохотная кухонька, но забыла про все, лишь перешагнула его порог. Тогда звонил телефон, и она бросилась к нему, но лучше бы не подходила…

Даша огляделась по сторонам. Так и есть. Яркий пакет валяется в прихожей у порога. Она заглянула в него. Пельмени, естественно, превратились в безобразное месиво, которое она, брезгливо сморщившись, отправила в мусорное ведро. Следом полетел пластиковый контейнер с дурно пахнущим салатом оливье и пакетик прокисшего в жаре молока. «Вот и позавтракала», — мрачно констатировала она и тут вспомнила, что в стоимость номера входит завтрак или ужин по усмотрению жильца. Она нашла в списке, висящем на самом видном месте над телевизором, телефон гостиничного ресторана и заказала еду в номер.

К ее несказанному удивлению, заказ приняли безоговорочно и даже безропотно выслушали ее инструкцию по приготовлению чашечки настоящего, ни в коем случае не растворимого, черного кофе. Обязательно в турке, полторы ложечки… кусочек рафинада… И никаких сливок…

Завтрак принесли через полчаса. За это время Даша успела принять душ, высушить феном волосы и сделать макияж. Обычный утренний обряд. Все это она делала механически, стараясь думать о чем угодно, только не о том, что Дмитрия Олеговича уже нет в живых. Взгляд то и дело останавливался на телефоне. Нужно позвонить… Но кому? В Союз писателей? Ни в коем случае! Оляле? Но он наверняка еще спит. Раньше одиннадцати он трубку не берет, даже гори все вокруг ясным пламенем. Таньке и Маньке? Те, вернее всего, уже в Союзе. Как можно обойтись без главного распорядителя Татьяны Сергеевны Гусевой? И когда еще представится ей подобный случай проявить свои организаторские таланты?

Даша обхватила голову руками и застонала. Ну как она могла не почувствовать, что ее Ржавому Рыцарю плохо? Третий инфаркт, как она его боялась! Еще неделю назад перед отъездом в Москву требовала по телефону, чтобы он непременно лег в военный госпиталь, подлечился, отдохнул. Но он спешил закончить второй том воспоминаний и смеялся над ее страхами…

Слезы опять потекли по щекам, и Даша бросилась в ванную подправлять макияж. В этот момент постучали в дверь номера, и она так и встретила официанта с поплывшими ресницами и жалкой улыбкой на лице.

— Сегодня омлете грибами, — сообщил молоденький мальчик со свежей розовощекой физиономией и в форменном сюртучке. На его баджике значилось: «Сева», и Даша произнесла его имя про себя. Оно звучало сочно и по вкусу смахивало на омлет, который и внешне выглядел очень аппетитно.

Молодой человек расставил тарелки, разложил ножи и вилки, достал и расправил сложенную конвертиком льняную салфетку.

— Кофе? — спросила Даша.

Официант снял с турки колпачок-утеплитель из веселенького, в цветочек ситца.

— Все в наилучшем виде. Как дома, с пылу с жару, — произнес он радостно и столь искренне, что Даша невольно улыбнулась в ответ.