— Дело в том, Дарья, — сказала она высокомерно, но в глаза ей не смотрела и к тому же принялась выбивать пальцами дробь на столе, — я обнаружила копию завещания Дмитрия Олеговича, а его адвокат подтвердил, что у него имеется подлинник… — Она нервно сглотнула и перевела дыхание. — Да… подлинник. Согласно завещанию этот дом и все, что в нем находится, все переходит в твои руки… — Она опять сглотнула и наконец подняла на Дашу глаза. На мгновение той показалось, что они отсвечивают красным. Мирка смотрела на нее с откровенной ненавистью и тоской одновременно. — Мне же он оставил свои сбережения. Пятнадцать тысяч. — Голос ее дрогнул, и она быстро передала Даше пакет с бумагами. — Смотрите, мне чужого не надо. — Голос ее совсем сел. — Там фотография и… письмо. Он велел передать тебе в день похорон, но ты даже не появилась.

— Я не сумела пробиться к дому, — сказала Даша тихо. Она держала в руках пакет и не знала, что с ним делать.

— Дай-ка. — Паша взял бумаги и принялся их рассматривать.

— И на поминках ты не была, многие это заметили, — произнесла Мира Львовна осуждающе.

— Мы помянули его с Олялей и Татьяной, и неважно, где это случилось. — Даша в упор посмотрела на Каштанскую. — Чем я вам не угодила, Мира Львовна?

Та отвела взгляд и вновь забарабанила пальцами по столешнице.

— Я знала про эту идею и всячески уговаривала Дмитрия Олеговича отписать дом государству, но он меня не послушал.

И правильно сделал, — Паша вернул бумаги Даше. — Через полгода вступишь в права наследования. — Он посмотрел на Каштанскую. — Мира Львовна, дорогая, не отчаивайтесь! Арефьев поступил так, как ему подсказало сердце. Он лучше нас с вами понимал, что, достанься дом государству, через пару месяцев все здесь пошло бы прахом. Окна забили бы досками, а вас выселили бы к чертовой матери. Денег нет у отечества на подобные мелочи, нет и в обозримом будущем не намечается! А Дарья не позволит его разграбить и пустить по ветру. Вы ведь сами это знаете, и я знаю. К тому же у меня есть деньги, которые не дадут музею захиреть. Так что живите себе спокойно и делайте все, что вам душа подсказывает. Я помогу оформить официальные документы, лицензию на музейную и научную деятельность пробью. Смету составим, все честь по чести.

— Но, Павел Аркадьевич, — Каштанская испуганно посмотрела на него, — я не хотела бы, чтобы музей стал коммерческим заведением, понимаете ли…

— О чем речь? — расплылся в улыбке Паша. — Все как в старые добрые времена, но покрутиться все равно придется, чтобы завлечь сюда туристов. Я решил неподалеку турбазу построить и гостиницу. Места тут замечательные. Можно конные маршруты открыть, на байдарках и плотах сплавляться. И первый русский острог здесь же был построен. Как вы смотрите, Дарья Витальевна, если мы в одной из комнат откроем экспозицию, посвященную истории Сафьяновской станицы? А летом будем проводить чтения памяти Олеговича? Как на родине Шукшина, на Алтае?

— Как я смотрю на это? — опешила Даша. — Очень положительно! Думаю, это просто замечательно. — И осторожно поинтересовалась: — Ты все продумал заранее, или мысли о турбазе и чтениях тебя спонтанно посетили?

— Какое это имеет значение? — удивился Паша. — Ты меня хотя и обзываешь мастером художественного свиста, но, прости, я всегда выполняю свои обещания, если это касается каких-то важных дел.

— Может, чаю выпьете? — неожиданно робко предложила Мира Львовна. — Только вот пенсию еще не принесли, поэтому, сами понимаете, чем бог послал…

— А какая у вас пенсия, Мира Львовна? — справился Паша.

— Полторы тысячи.

— Что? — побагровел Паша. — Смеетесь?

Вполне обычная пенсия по нашим временам, — ответила за Каштанскую Даша. — Мама у меня столько же получает, хотя в школе более сорока лет отпахала.

— Но как вы собираетесь содержать эту домину? — поразился Паша.

— Я уже отказалась от услуг помощницы по дому, а Петр согласился поработать до весны бесплатно, пока огороды не начнутся. Снега в этом году очень много, я сама с ним не управлюсь, — Мира Львовна виновато улыбнулась. — Проживу как-нибудь. Картошка есть, соленья, варенья с осени заготовили. Соседи мясом снабдили, молоко каждый день носят и ни копейки не берут. С голоду не дадут умереть.

— Нет, это черт-те что такое! — выругался Павел и посмотрел на Дашу. — Я завтра же открою счет на твое имя и лично на Миру Львовну как на хранительницу, директора, или как там эта должность называется. Немедленно открою! Как можно жить на такие деньги, не понимаю.

— Так все живут, — неожиданно улыбнулась Каштанская. — Всех, Павел Аркадьевич, не обогреете.

— Я знаю, — сказал он и вынул из кармана спортивной куртки бумажник. Достал несколько зеленовато-серых купюр. — Здесь тысяча долларов. Это вам на первые расходы, Мира Львовна.

— Нет, нет, я не возьму, — замахала руками Каштанская. — Я никогда с ними дело не имела. Их же менять на рубли надо?

— Поменяете как-нибудь! — сказал Паша, положил банкноты на стол и пододвинул их к Мире. — Прошу вас, возьмите. Позже я привезу еще. Пока Даша вступит в наследство, пока оформим документы, много воды утечет. А мы хотим, чтобы работы по созданию музея Олеговича уже начались. — Он обнял Дашу за плечи и улыбнулся: — Надеюсь, мы к его открытию станем мужем и женой.

— Мужем? И женой? — Глаза у Миры чуть было не вылезли из орбит. — Я не ослышалась? Вы решили пожениться?

Паша расплылся в счастливой улыбке:

— Еще как пожениться. И медовый месяц обязательно проведем в доме Олеговича. Это он мне завещал.

— Поздравляю, — Мира Львовна второй раз с момента их встречи улыбнулась. — Я давно поняла, что к этому дело идет. Из вас получится хорошая пара. Жаль, что Дмитрий Олегович не дожил, я думаю, он бы порадовался за вас. Только я не понимаю, вы ведь женаты, Павел Аркадьевич?

— Это мои проблемы, и они разрешимы, Мира Львовна. Сейчас не советские времена, когда разводили через местком и партком.

— Прошу прощения, — смутилась Каштанская и посмотрела на доллары. — Я это могу взять?

— Конечно, — сказала Даша, — берите! Они теперь ваши.

— Вы не беспокойтесь, я составлю детальный авансовый отчет, — произнесла строго Мира Львовна и сгребла деньги со стола. — Поверьте, все до копеечки…

— Да полно вам, — махнул рукой Паша, — не обижайте! Я дал их вам на расходы. Купите себе все, что нужно, из одежды, в еде тоже не отказывайте. Мы с Дарьей Витальевной приедем сюда месяца этак через три и будем крайне огорчены, если вы будете морить себя голодом. Нам вы нужны молодой, красивой, здоровой!

— Скажете тоже, Паша, — зарделась Каштанская, опять же впервые, наверно, забыв о том, что у Павла имеется отчество. — Пойдемте уж чай пить, что ли?

Они спустились в столовую. И тут запищал сотовый телефон. Паша изменился в лице. Даша поняла почему. Ведь он велел Мите беспокоить его только в крайнем случае. Виновато взглянув на Дашу и хозяйку, он вышел в соседнюю комнату. Не возвращался он минут пятнадцать, и Даша то и дело бросала обеспокоенные взгляды на дверь.

— Вы и вправду решили пожениться? — спросила тихо Мира, расстилая скатерть и расставляя на ней чайные чашки.

Правда, но пока не знаю, что из этого получится, — вздохнула Даша. — Сами знаете, Паша быстро загорается и быстро остывает. Сейчас он этого хочет, а через месяц все может измениться.

— Не думаю, — Мира окинула ее внимательным взглядом. — Он давно тебя любит. Это все знают. Но как же тогда Владислав Андреевич?

— Мы с ним расстались. — Даша отвернулась и подошла к окну. С обратной стороны два голубя важно расхаживали по снегу, то и дело поджимая озябшие лапки. — У него одни интересы, у меня — другие, диаметрально противоположные.

— Ты прочитала письмо, которое тебе Дмитрий Олегович оставил? — спросила Мира.

— Где оно? — встревожилась Даша.

— Да в пакете, что я тебе отдала.

Даша достала узкий конверт, распечатала его и обнаружила в нем черно-белую фотографию и небольшой листок бумаги, на котором значилась всего одна фраза: «Прости, что так нелепо любил!» Даша на снимке была совсем еще молоденькой, тоненькой и хорошенькой. Она стояла рядом с Арефьевым на фоне реки и лесистого правого берега. Оба весело щурились от солнца. Арефьев облокотился на парапет набережной, а Даша придерживала правой рукой белую шляпку и смеялась.

— Господи, — прошептала Даша, — я совсем не помню, когда мы фотографировались?

— На обратной стороне все написано, в восемьдесят пятом, — скривилась Мира и вдруг села на стул и закрыла глаза ладонью. — Почему так случилось? Он ведь всегда был для тебя стариком. А я его любила, господи, как я его любила! Но он только — Мира Львовна да Мира Львовна, никогда просто Мирой не назвал.

— Не надо, — сказала Даша и обняла ее, — я думаю, он знал. И не будь вас рядом с ним, неизвестно, был бы он тем Арефьевым, каким стал на самом деле. Он знал, Мира, он чувствовал это, но боялся создавать вторую семью, потому что был несчастлив со своей женой. А я?

Что я? Это совсем не та любовь, о которой вы думаете! Совсем не та…

— Да, да! — Мира вытерла глаза. — Я понимаю, ты ему в дочери годилась, почти во внучки. Он очень переживал за тебя, говорил, что ты лучшей доли заслуживаешь. — И вдруг тоже обняла Дашу. — Прости меня, старую дуру, ревновать вздумала. Сама виновата, надо было свои интеллигентские заскоки забыть и поставить вопрос ребром. Как ты думаешь, получилось бы? — Она с надеждой посмотрела на Дашу.

— Непременно получилось бы! — сказала Даша. — И все же все эти тридцать лет вы были рядом. Я вам завидую даже.

— Я себе уже место откупила на кладбище рядом с ним. С одной стороны — дочь, с другой — я… Это не кощунство, Даша?

— Нисколько, — твердо сказала та. — Ведь его жена похоронена в Курске, где они жили в то время.

— Да, в Курске, — сказала тихо Мира. И в упор посмотрела на Дашу. — Старики говорят: душа умершего девять дней по дому бродит, слушает, что о ней говорят. А после улетает до сорокового дня, чтобы посетить все места, где во время жизни бывала. Значит, Курск тоже посетит?

Даша не успела ответить. За их спинами вырос Павел. Он был серьезно озабочен. Окинув стол взглядом, перевел его на Миру.

— Простите, Мира Львовна, но сегодня чай пить не будем. Меня срочно вызывают в Краснокаменск. — И кинул Даше: — Одевайся, немедленно выезжаем.

— Но как же? — растерялась Мира. — Не поели, не поговорили?

Паша взял ее за руку и поцеловал в щеку.

— Простите, ради бога. Я сам не ожидал. Спросите Дашу, мы собирались только завтра утром в Краснокаменск возвращаться. Но, понимаете, бывают такие обстоятельства, что личными желаниями приходится жертвовать.

* * *

Почти всю дорогу Павел молчал и упорно не отводил взгляда от дороги. Он у него был тяжел и мрачен, и, казалось, Лайнер намеренно не смотрит на Дашу. Возможно, опасается, что она по глазам прочитает, что его угнетает, какие черные мысли терзают. Даша тоже молчала, ожидая, когда Пашу наконец-то прорвет. И все-таки не выдержала первой:

— Я не ошибаюсь, кто-то звал меня замуж? Паша с недоумением уставился на нее.

— Не ошибаешься! Но к чему это?

— А к тому, что ты мне не доверяешь! Я ведь вижу, случилось что-то серьезное, но ты молчишь… Или это что-то с детьми связано, с женой?

— Нет, — резко ответил Паша, — не с семьей! — Он смерил ее угрюмым взглядом. — Виктория позвонила: какие-то проблемы с банком. Вызвали главного бухгалтера, зама моего — Зайцева, но без меня проблемы не решаются. Что-то действительно серьезное!

— Скажи, Паша, это настолько важно, что не могло подождать до завтра? Ведь мы поспеем к самому закрытию твоего банка. Или это такие проблемы, что банкиры готовы работать всю ночь напролет? Только это твои проблемы, а не их. По-моему, ты чего-то недоговариваешь! Конечно, я не собираюсь слишком глубоко вникать в твои дела, и все-таки тебе стоит поделиться со мной. Что тебя тревожит? Ведь твой Зайцев наверняка в курсе всех проблем и имеет право подписи документов. Что случилось, Паша, в чем дело?

— Не знаю, честное слово, не знаю, — Павел пожал плечами, — Виктория была взволнована, чуть не плакала.

— Но что они могут? С тобой сейчас невозможно справиться! Ты сам об этом говорил, у тебя абсолютно непотопляемая компания. Помнишь?

Помню, — вздохнул Паша, — непотопляемая… Только нашлась и на меня Цусима… — Он резко выжал газ, и «Форд» увеличил скорость, да так, что на крутом повороте его занесло, и он пошел юзом.

— Паша, смотри на дорогу! — вскрикнула Даша. — В канаву еще заедешь да меня вытряхнешь! С тебя станется!

Тогда он молча сбавил скорость и свернул на обочину.

С той и с другой стороны вплотную к дорожному полотну подступала тайга. Огромные темно-зеленые пихты и более светлые кедрачи, голые, дрожащие от озноба осинники, редкие березы и придорожные ветлы — все было засыпано снегом, первозданно чистым, потревоженным лишь цепочкой звериных следов — заячьих, лисьих, птичьих. Более крупный зверь таился в дальних глухих буераках, из которых выбирался охотиться под вечер, а то и ночью.