— Ну, про Княгичеву и ее таланты мы помолчим, — Зоболев, точь-в-точь вздорная приподъездная старушка, поджал губы. — Во-первых, у нее была мощная протекция со стороны Арефьева, во-вторых, ее амуры со Свиридовским и генералом Макаровым… Сейчас уже не секрет, что именно они помогли Княгичевой издать ее первые книги. Говорят, что покойный Павел Аркадьевич (Зоболев перекрестился при этом, а Даша едва сдержалась. чтобы не выругаться матом) охотно выделял огромные суммы на издание ее романов, да и реклама тоже сыграла свою роль. Наверняка известные всем рекламные клипы тоже были сняты на деньги ее влиятельных друзей. Вот вам формула успеха Дарьи Княгичевой. Не талант, а деньги, прибыль — главный двигатель в современной, так называемой литературе…

На этом ядовитом выбросе Даша выключила телевизор. На душе было гадко и муторно, словно наглоталась помоев. Вот и спасай критиков от простуды! За ее же сотняги да еще поелозили мордой по лавке. Конечно, можно подать на Зоболева в суд за явную брехню с экрана! Ведь не составит труда доказать, что ни Арефьев и тем более Паша здесь абсолютно ни при чем! А Макаров появился в их городе, когда на ее счету были уже два изданных в Москве романа.

Тут она внезапно вспомнила немного переиначенный анекдот, который ей рассказал в коридоре издательства один из собратьев по перу, роман которого Зоболев обозвал «кабачковой икрой». Собрат намек понял, сильно оскорбился, и вся его злость вылилась в этот анекдот. «Дашка, представь, что ты агент ЦРУ в роли шеф-повара на банкете в честь Саддама Хусейна, Муамара Каддафи и этой сволочи Бен Ладена. В последний момент между ними затесался Педикула. А у тебя в кармане только три таблетки цианистого калия. Кого бы ты отправила на тот свет в первую очередь?» — «Чтобы действовать наверняка, я бы все три подложила Аристарху, — засмеялась Даша, — но у него желудок бронированный. Яд не поможет». — «То-то и оно! — обиженный Зоболевым собрат мечтательно посмотрел в потолок и сладострастно усмехнулся. — Я бы поступил по-другому: подсунул таблетки ему в карман, а потом шепнул бы этим бешеным арабам, что он хотел их отравить. Представляешь, они сначала вырвали бы его поганый язык, затем сварили б живым в масле и только потом отрубили его плешивую башку. Я слышал, Усама Бен Ладен разделался так с одним своим бывшим приятелем…»

Даша покачала головой. Иногда ей тоже хотелось расправиться с Педикулой. Раздавить его танком или посадить на раскаленную плиту. Но этого она себе не могла позволить по той причине, что чтила Уголовный кодекс. Хотя утопать в судебных тяжбах даже во благо истины тоже не хотела. Зачем оправдываться и доказывать очевидное? Трясти бумагами всякий раз, когда тебя обольют грязью? Нет, если оправдываешься, значит, чувствуешь за собой вину. А она никакой вины за собой не чувствовала, потому что действительно шла в гору без страховки.

Первый свой роман она писала втайне от всех, даже от Дмитрия Олеговича, опасаясь его обвинений в том, что решила пойти по пути наименьшего сопротивления. Печатала украдкой от мужа, прятала папку с рукописью в сейфе на работе, но писала с таким небывалым увлечением, так была счастлива, что вокруг зашептались, уж не влюбилась ли Богатырева случайно, ведь ее глаза светились тем необыкновенным светом, который с первого взгляда выдает влюбленных.

Да, первый роман дался ей очень нелегко хотя бы потому, что она долго не могла признаться мужу, что ее задерживает на работе и не позволяет спать по ночам. Но когда не осталось сил выслушивать его обвинения, она призналась. Богатырев отчитал ее, конечно, но, к ее величайшему удивлению, не слишком сильно. Видимо, посчитал, что «эта бредятина» привяжет ее к пишущей машинке, а значит, и к дому. Вряд ли он поверил, что у Даш и что-нибудь получится.

Но для нее важнее было мнение Арефьева. Через три месяца, когда роман был отпечатан, сложен в стопочку и перечитан, она отправилась на суд к Дмитрию Олеговичу. Да, он чрезвычайно удивился и с недоверием уставился на увесистую папку в ее руках. А через три дня позвонил и сказал только одну фразу: «Даша, такое впечатление, что это не первый твой роман».

Вскоре она отправила рукопись в одно из новых московских издательств, через месяц или полтора заключила с ними первый договор, и пошло-поехало…

Даша не удивилась своему успеху, потому что изначально писала романы, которые хотела бы прочитать сама. Арефьеву они тоже нравились, правда, он поругивал ее за излишнюю сентиментальность и увлечение хеппи-эндами. По его мнению, это упрощало сюжет. Но она не могла писать иначе в эти смутные, мрачные времена. Ее книги были глотком чистого воздуха в задавленном смогом криминальной наживы государстве. Ей было вдвойне обидно, что рядом с ней оказались те, кто так и не сумел поверить в ее талант и по старой советской привычке продолжал искать мохнатую лапу, мифических спонсоров и любовников-миллионеров…

Она в который раз за вечер посмотрела на часы. Гриша должен скоро позвонить. Даша закинула руки за голову. Она знала, что копившуюся в ней тревогу можно прогнать парой глотков из фляжки. Но решила не пить, иначе тотчас заснет и не услышит звонка Ляльки. Она перевела взгляд на аппарат. А может, все-таки стоит позвонить Гусевым и узнать, появлялся ли в городе Макаров?

«Остановись, дался тебе этот негодяй! — приказала себе Даша. — Не тот он человек, чтобы вспоминать о нем!» Она представила вдруг лицо Михаила, озадаченное, с испуганно бегающими глазками. Ему, без всякого сомнения, уже задали кое-какие неприятные вопросы в прокуратуре. Желание позвонить Гусевым тотчас пропало, вряд ли они обрадуются ее звонку.

Даша судорожно перевела дыхание и натянула на себя одеяло. Странный озноб накатывал на нее волнами, а внутри что-то рушилось, рассыпалось в прах, в пыль… И эта пыль, оседая, заволакивала ее сердце душным, плотным покрывалом. К Пистолетову она не испытывала ни ненависти, ни презрения. Все чувства, которые наполняли ее до краев, заглохли, умерли, будто их выдуло, унесло, так ветер выдувает с потухших углей последние струйки дыма.

Она снова посмотрела на часы. Ну, что ты так долго копаешься, Лялька? Почему не звонишь? Даша набрала его номер, но трубка ответила частыми гудками. Она быстро опустила ее на рычаг, а вдруг Оляля в эту минуту пытается дозвониться до нее? Однако телефон молчал по-прежнему…

Даша встала с постели и подошла к окну. На улице снова валил снег. Набережная была ярко освещена, и она вдруг вспомнила уютный деревенский дом, тихий и ласковый говорок Марфы и пожалела, что не спросила номер ее телефона. Ведь эта пожилая женщина была еще одним, помимо Оляли, человеком, которому она, не задумываясь, смогла бы пожаловаться на невезение и горькие обстоятельства…

Но, вспомнив мать, Даша тотчас подумала о сыне. Она обещала позвонить Алексею, как только останется одна. Но не позвонила по одной простой причине, что не знала его номера. А тот, по которому она говорила с ним из кабинета Полевого, скорее всего, был служебным. Хотя Даша и его тоже не запомнила, потому что ее голова была занята совершенно другими мыслями. Кажется, телефон Алексея есть у Оляли? Даша постояла еще пару минут у окна, раздумывая, звонить или не звонить Щеглову, если Гриша сообщит его номер. Конечно, это требовалось сделать как можно скорее из элементарной вежливости и поблагодарить его за помощь, оказанную ей, по сути, почти незнакомой ему женщине.

Только Даше почему-то совсем не хотелось звонить. Вероятно, потому, что заметила его неприкрытую симпатию. Об этом не надо было гадать, все слишком ясно читалось на лице Алексея. Да и с какой стати он просто-таки с беспримерной настойчивостью добивается новой встречи? Явно не желает ее потерять!

От этих мыслей Даше стало совсем плохо. Она совершенно не хотела думать о тех отношениях, которые возникают между мужчиной и женщиной в результате взаимной симпатии. Ее тошнило от одной мысли, что кто-то способен отнестись к ней как к женщине. И к Алексею ничего, кроме чувства отторжения, она тоже сейчас не испытывала. Паша продолжал жить в ее сердце, и она чувствовала, что его душа где-то близко, рядом, в одной с ней комнате. От этого на сердце у нее потеплело, и оно забилось с той же частотой, как это случилось в юности, когда она бежала на первое свое свидание. Даша опустилась в кресло и тихо сказала:

— Павлуша, солнце мое, я тебя очень люблю! Побудь со мной! Я никому не хочу звонить, никому!

Глава 23

Ночь тянулась медленно. Мертвая, глухая ночь. Даше казалось, что она никогда не закончится, легла с вечера, да так и останется лежать вечной чернотой на земле, придавив беспощадной тенью все звуки, цвета, запахи, всю жизнь. И рассвет, как ни бейся, не сможет просочиться, бледный и скучный рассвет… Оляля так и не позвонил, и Даша не знала, что думать. Она несколько раз набирала его номер, но трубка поначалу частила короткими гудками, потом перешла на длинные, столь же бесчувственные к ее мысленным призывам отозваться.

Снег продолжал валить не переставая. Оляля вполне мог залететь в аварию, особенно если слишком спешил. Даша старательно отгоняла тревогу, успокаивая себя тем, что Гриша по какой-то причине задерживается, вероятно, это связано с картинами, которые он отправляет на выставку. В былые времена она могла предположить, что Ляльку завлекли на банкет по случаю удачного завершения дел. После подобных возлияний он частенько забывал все, даже как его зовут и адрес собственного дома. Теперь Гриша не пил, но куда успел подеваться, если клятвенно заверил, что непременно ей позвонит, прежде чем Выедет из дома?

Сделав допуск на его бестолковость, Даша все же сообщила охране, что к ней должны вот-вот подъехать. Но час проходил за часом, и когда стрелки будильника перевалили за полночь, Даша поняла, что Оляля не появится. Она снова набрала его номер. Бесконечно долгие гудки подтвердили: Гриша действительно куда-то исчез, и, несомненно, неожиданно, если не сумел ее предупредить.

Тревоги и волнения лишили ее сна. Не помогли даже несколько глотков коньяка, которые иногда спасали ее от бессонницы. Она была настолько взвинчена и рассержена на непонятное молчание Гриши, что решила одеться и прогуляться по набережной. Гостиничный ресторан работал до четырех часов, и у подъезда скопилось много автомобилей: от сверкающих лимузинов местных нуворишей до стареньких «Жигулей» частных извозчиков, поэтому она не боялась, что кто-то отважится пристать к ней в столь оживленном месте. К тому же у нее имелась «беретта». Правда, еще не было случая, чтобы Даша опробовала ее в деле, но знала теперь: если потребуется, не задумываясь пустит оружие в ход.

Представив себе все прелести ночной прогулки, она тут же подумала, что придется идти в душ, краситься, возиться с пуховиком, чтобы привести его в божеский вид, и от затеи отказалась. Правда, натянула пуховик и на босу ногу, в одних шлепанцах вышла на балкон. Было очень тепло и тихо, однако ноги на снегу быстро замерзли, и Даша вернулась в номер. Поначалу она хотела оставить балконную дверь открытой, но внизу, на автомобильной стоянке, принялись визжать пьяные девки, кто-то со вкусом ругался матом, а чья-то машина долго не хотела заводиться, рычала мотором и плевалась газом. Даша вновь закрыла дверь на задвижку, чтобы ночью не распахнулась от сквозняка.

Светлый проем окна стоял у нее перед глазами и почему-то напомнил ей своими очертаниями виселицу из того недавнего сна. Господи! Возможно, ей шло какое-то предупреждение, а она не поняла? Даша перекрестилась. Нет! Никаких снов, никаких виселиц! И вздохнула. Какое предупреждение? Во сне взрыву помешали, а наяву… Да, она могла выстрелить раньше. Раньше, чем киллер пальнул из гранатомета. Но не догадалась, не выстрелила… Даша застонала и прихватила ладонь зубами, сильно, до боли, чтобы остановить новый поток слез…

Над дальними горами темнота слегка расступилась, и на фоне этого едва заметного светлого пятна бледнели, потухая, мелкие, как песок, звезды. Накопленная за последние дни усталость давала о себе знать, и Даша не заметила, как задремала. Ей казалось, что она слышит каждый звук и каждый шорох, и все-таки она спала, потому что странные видения, ирреальные, как Гришины картины, будоражили ее мозг. Она металась и стонала, понимала, что нужно немедленно проснуться, но веки точно налились свинцом, и она ничего не могла с этим поделать…

Вдруг что-то щелкнуло в ее мозгу. Ей почудилось, что кто-то взвел предохранитель пистолета. Даша мгновенно открыла глаза. В комнате не стало светлее, может, еще и потому, что половину оконного проема загораживала темная фигура человека. Он стоял с обратной стороны стекла на узком карнизе и, просунув руку в форточку, пытался дотянуться до шпингалета на балконной двери. Одна из створок внутренней оконной рамы была уже распахнута.

Даша оцепенела. Но человеку не хватило руки, чтобы добраться до шпингалета, и теперь он принялся осторожно давить на наружную раму, но та не поддавалась. Человек пошарил рукой вверху, затем у основания рамы, вероятно, проверил, открыты ли защелки. И Даша поняла, что мешает ему распахнуть окно. Гвоздь! Огромный, чуть ли не в мизинец толщиной гвоздь!