Амелия Грей - С любовью, герцог

– Эль, – понял его Хоксторн и жестом подозвал лакея. – Вы ведь не откажетесь от кружечки-другой?

– Вы угощаете? – уточнил старик, и в его водянистых подслеповатых глазах блеснул озорной огонек.

– Разумеется.

– В таком случае я бы предпочел стаканчик их замечательного бренди.

Хок рассмеялся и велел лакею принести старику бренди.

– Я вот о чем хотел спросить: вы, случайно, ничего нового не слышали от тех болтунов, что в прошлом году распускали слухи насчет сестер герцога Гриффина? Или, может, вспомнили, кто это были?

– Нет, ничего нового сказать не могу. С тех пор я ни разу не слышал их голоса, как бы ни было это странно. Правда, как-то раз посетовал, что сент-джеймсские повесы так и не поплатились за содеянное, а ему ответили, что не все потеряно и восстановить справедливость можно, ведь есть еще сестры-близняшки.

Хоксторн почувствовал, как зашевелились волосы на затылке. Так было всякий раз, когда до него доходили подобные слухи.

– Но ведь в прошлом сезоне ничего плохого с сестрами Гриффина не случилось. Может, кто-то захочет теперь навредить моей сестре, леди Адель? До вас не доходили такие слухи?

Старик так отчаянно замотал головой, что на лицо ему упала длинная седая прядь.

– Нет-нет, ваша светлость, ничего такого я не слышал, но, должен признаться, вы меня не удивили.

– Да уж, удивляться не приходится: молодежь совсем распустилась, никакого уважения к старшим. Думаю, поэтому те юнцы так редко заглядывают в «Уайтс»: им среди уважаемых людей в столь респектабельном заведении делать нечего.

– Ваша светлость, может, герцогу Гриффину стоит поговорить с управляющим? Тот мог бы опросить обслугу. Лакеи, как правило, все замечают. Возможно, кто-то и вспомнит, кто из редких гостей в тот день был в клубе.

– Не думаю: им некогда глазеть по сторонам – работы полно.

– Да, и они выполняют ее на совесть, что хорошо. Потому мы и любим сюда ходить.

– Вы ведь будете держать ухо востро и сообщите мне, если что услышите?

– Непременно. Я и герцогу Гриффину это пообещал, так что вы будете вторым.

Между тем подоспел лакей с бренди для сэра Уэлби. Старик понюхал напиток, покрутив в руках бокал, затем пригубил и задумчиво произнес:

– Нет, я, пожалуй, передумал: вы будете первым, а герцог Гриффин – вторым.

Хоксторн улыбнулся, поблагодарил старика и, ловко увернувшись от столкновения с лорд-мэром, быстро покинул зал. Он хотел было сыграть партию-другую в покер, но понял, что сосредоточиться на игре не сможет – не дают покоя мысли о той, что осталась в Маммот-Хаусе.

Лоретта задохнулась от возмущения.

– Я не ослышалась? Ты только что назвал меня старой каргой?

– Ты и есть карга. Давай вали отсюда, доматывайся до кого-нибудь другого.

Длинные, неопределенного цвета волосы Фарли местами сбились в колтуны от грязи, ночной колпак, что Лоретта связала собственноручно и надела ему на голову, пока он спал, валялся на полу. Мятая ночная сорочка болталась на худеньком теле, как на вешалке. Темно-карие глаза, казавшиеся слишком большими для бледного узкого лица, смотрели зло, исподлобья. Никто и никогда Лоретту не называл старой каргой. Она не знала, как реагировать на столь неуважительное к себе отношение и на такую черную неблагодарность. Хотя скорее всего мальчик просто ничего не помнил, поскольку лежал без сознания и не видел, кто сидел у его постели, гладил по голове и менял компрессы, кто шептал ему ласковые слова и молился за него. Похоже, он не помнил, как в бреду бросался в ее объятия, прижимался к ней всем худеньким дрожащим телом и звал маму. Наверное, ему и в голову не приходило, что выжил он только благодаря неустанной заботе тех, кто приютил его в этом доме.

Но Лоретта не могла, как бы ей этого ни хотелось, считать его оскорбления бредом сумасшедшего: жара у него не было со вчерашнего дня, он по-прежнему был очень бледен и слаб, но уже в полном сознании. Говорил он хриплым срывающимся шепотом, и кашель не только не проходил, а только усилился.

И все же Лоретта теперь не сомневалась, что Фарли выкарабкается: характер у него бойцовский, воля к жизни и стойкость не могут не восхищать, но с самого начала он должен усвоить, что в обиду она себя не даст. Хамство следует пресечь, причем немедленно.

– Молодой человек, – спокойно, четко проговаривая слова, произнесла Лоретта, глядя на Фарли в упор, – вы гость в этом доме, а я – хозяйка. Пока находитесь здесь, вы должны обращаться ко мне с должным почтением. В противном случае вас переселят в хлев, и там будете жить до тех пор, пока не встанете на ноги. Даю слово, что в хлеву у вас не будет ни мягкой кровати, ни теплого одеяла, а также никто не станет растапливать вам там печь и подносить еду. Отныне и впредь вы будете обращаться ко мне «мисс Квик» и никак иначе.

– Да мне плевать! Будь ты хоть королева английская, я не стану глотать помои, что ты пытаешься в меня впихнуть, – перекосившись, процедил Фарли.

– Это лекарство от кашля.

Ткнув себя большим пальцем в грудь, мальчишка зло прохрипел:

– Да я лучше сдохну, чертова ведьма!

Лоретта не находила слов. Спасенный ею ребенок оказался настоящим исчадием ада. Куда же пропал тот испуганный мальчик, что жалобно всхлипывал, называл ее мамой и боялся отпустить хоть на миг? Его озлобленность на весь мир ставила ее в тупик. Все, что она могла этому противопоставить, – твердая решимость не сдавать позиции. Требовательность и бесчувственность не одно и то же, напомнила она себе.

– Когда-нибудь это непременно произойдет: ты умрешь, – спокойно согласилась с ним Лоретта, – но не сегодня и не здесь, так что будь добр подчиняться правилам, принятым в этом доме. Запомни: здесь не принято произносить бранные слова. Каждый может вспылить, повысить голос, но это не значит, что можно позволять себе неуважительно относиться к окружающим.

Ответом ей был издевательский смех, перешедший в надрывный кашель, а потом и в приступ удушья, и Лоретта принялась растирать ему спину между лопатками, пытаясь снять спазм и облегчить состояние. Окончательно обессилев, Фарли затих и упал навзничь. Лоретта, измученная не меньше парнишки, присела рядом с ним на край кровати.

Переломить его отношение к жизни будет очень непросто, но она не собиралась сдаваться. Если ему не дорога собственная жизнь, то ей совсем не безразлично, умрет он или выживет.

Пакстон, увы, никак ей не помогал в уходе за мальчиком, несмотря на клятвенные уверения о готовности взять львиную долю забот о больном на себя. Когда надо было посидеть у постели, у Пакстона всякий раз находились дела поважнее.

Лоретта не осуждала брата, потому что знала: у Пакстона доброе сердце, он желает Фарли только добра, просто не научился выражать свои чувства словом и делом. Брат заглядывал к больному всего пару раз, да и то на несколько минут, а потом признался сестре, что понятия не имеет, как за ним ухаживать, и предложил вверить заботу о нем слугам.

Наверное, так и следовало поступить, и миссис Хадлстон поддерживала Пакстона, но Лоретте все равно нечем было заполнить время, и она не видела ничего дурного в том, чтобы делать что-то полезное. Забота о больном ребенке, как ни странно, добавляла ярких красок в унылую канву ее существования.

После того как дыхание Фарли выровнялось, Лоретта взяла со стола чашку и протянула ему.

– Выпей, и тебе станет легче, поверь.

Взгляд Фарли, обращенный на нее, был совершенно пустым. Вместе с гневом из него, казалось, ушла сама жизнь. Даже не поморщившись, он выпил все до дна и, не проронив ни слова, вернул кружку Лоретте. Она не услышала от него ни жалоб, ни благодарности.

Мальчик не только не старался ей понравиться, а, напротив, делал все, чтобы вывести ее из себя, но она, несмотря ни на что, почему-то испытывала симпатию к этому сорванцу. В определенном смысле Фарли напоминал ей герцога Хоксторна – при первой встрече его светлость тоже сделал все, чтобы ее разозлить, но добился прямо противоположного: вызвал симпатию, а возможно, даже больше, чем симпатию.

Отругав себя за ненужные мысли, Лоретта обратилась к Фарли:

– Ты должен ответить на несколько вопросов.

Мальчик промолчал, и Лоретта посчитала это добрым знаком.

– Скажи: Фарли – это твое имя или фамилия?

Он равнодушно пожал плечами, и Лоретта уточнила:

– Зовут тебя как?

– Фарли.

– А фамилия?

– Фарли.

Что сказать? Он либо не знает, чем отличается имя от фамилии, либо не желает с ней говорить.

Он опять издевательски рассмеялся, и смех, как и в прошлый раз, перешел в жестокий кашель. К счастью, этот приступ не был столь продолжительным и изматывающим.

– Где твоя семья? – продолжила расспросы Лоретта, когда приступ миновал. – Надо сообщить твоим родителям, где ты и что с тобой. Они, верно, места себе не находят.

– Нет у меня никого, – хрипло прошептал Фарли и отвел глаза. – Я сам по себе.

Как они и думали, но все же она надеялась, что ошиблись.

– Печально. А откуда ты родом?

Фарли опять молча пожал плечами и опустил взгляд на костлявые ладони. Под ногтями у него осталась грязь: миссис Хадлстон так и не удалось их отмыть.

– Откуда-то из этих мест? Из Гримсфилда? Или, может, из Лондона?

Лоретта уловила быстрое движение его зрачков и подумала, что герцог, возможно, был прав и Фарли один из лондонских беспризорников, промышлявших воровством. Но как он попал в такую глушь?

– Ладно. Наверное, не так уж важно, откуда ты взялся. Куда важнее, что ты собираешься делать дальше и где намерен жить. Нравится тебе или нет, но я должна получить ответ на этот вопрос. Когда поправишься, я помогу тебе добраться туда.

Фарли упорно молчал, и Лоретта твердо заявила, поднявшись:

– Я не смогу помочь тебе, пока ты не ответишь на мои вопросы. Ты мог хотя бы сказать, сколько тебе лет: десять, двенадцать или больше?

– Не знаю, да мне это и без надобности. А вам-то зачем? – пробурчал Фарли и с ухмылкой добавил: – Но раз уж вам так хочется, чтобы я называл вас «мисс Квик»[1], можете обращаться ко мне «мистер Слоу»[2]!

– Да уж, в остроумии тебе не откажешь, – улыбнулась Лоретта. – И наглости тоже не занимать.

По глазам мальчишки было видно, что ему польстили ее слова.

Вскоре снадобье подействовало, Фарли уснул, и Лоретта, глядя на его безмятежное лицо, подумала: «Ладно, будь по-твоему. Не хочешь жить по моим правилам, значит, скоро мы оба вернемся к той жизни, к которой привыкли: ты отправишься в свой мир».

На столе у окна, напротив кресла, в котором она проводила долгие часы у постели больного, в корзинке для рукоделия лежали незаконченные вышивки, моток ниток, спицы и начатая шаль, а чуть поодаль – два поэтических сборника. Окинув взглядом стол, Лоретта предпочла вязание, но уже через пару минут ее отвлекло невнятное бормотание. Мальчик спал, но сон его был беспокойным: он то вздрагивал, то жалобно стонал и тихо вскрикивал, то звал маму.

Лоретта отложила вязание в сторону. Ей было до боли жаль этого несчастного озлобленного мальчишку, ее душили слезы, вдруг нахлынули воспоминания о матери. «Мама, не уходи», – умоляла она тогда, но ни слезы, ни мольбы ничего не смогли изменить – безжалостная болезнь победила. Лоретта подошла к кровати и, присев на край, погладила мальчика по голове, хотя впору было успокаивать и ее саму – слезы текли из глаз.

Лоретта почему-то испытывала к этому чужому мальчишке такие чувства, что не всякая мать испытывает к собственному отпрыску. Дремавший в ней инстинкт оказался сильнее разума и воли.

– Мама… – пробормотал Фарли во сне, и она тут же откликнулась:

– Да, я здесь, с тобой, все хорошо…

Как она сама мечтала услышать эти слова, когда, осиротев, во сне звала мать, но мечта ее так и не стала явью.

– Спи, малыш, спи, мой драгоценный: я здесь и не брошу тебя.

Лицо Фарли постепенно разгладилось, он расслабился и задышал спокойнее, а Лоретта смотрела на него и молча оплакивала матерей, которых они оба потеряли, оплакивала судьбу, на которую себя обрекла. Из-за клятвы, которую она дала себе необдуманно, ей не суждено иметь детей, хотя она могла бы стать лучшей на свете матерью.

От горестных мыслей ее отвлек странный звук, что разносился по всему дому. Сообразив, что кто-то стучит в парадную дверь дверным молотком, Лоретта немало удивилась. В Маммот-Хаусе гости великая редкость, а герцога они ждали не раньше завтрашнего дня. Неужели что-то опять случилось или у нее провал в памяти? Лоретта удрученно покачала головой, но все указывало на то, что сегодня среда, а герцог обещал приехать в четверг.