В пятницу вечером перед выходными, на которые приходился День памяти, Тимми спросила Жан-Шарля, какие дела у него намечены на ближайшее время. На другом конце раздался тяжелый вздох, и затем наступило молчание. Жан-Шарль все это время был как натянутая струна, нервы не выдерживали, Тимми чувствовала это всякий раз, как он разговаривал с ней. У него было такое чувство, будто его рвут на части. Он сказал Тимми, что его девочки панически боятся за мать. Их семья сейчас переживает очень тяжелое время. Можно подумать, что Тимми сейчас было легко и весело!

– Не знаю, Тимми. Я очень хочу тебя видеть. Каждый день хочу попросить тебя приехать. Но я просто не могу сейчас вырваться. Даже если бы ты приехала в Париж, я не смог бы проводить время с тобой так, как мне хочется, потому что с женой случилось несчастье, а дети совсем растерялись, безумно боятся за мать, и я должен их поддерживать. Я слишком уважаю тебя и не хочу разочаровать и огорчить.

Тимми была уверена, что он сказал это из самых добрых побуждений, и все равно почувствовала, что ее отталкивают. У нее чуть было не вырвалось, что она все равно готова приехать и увидеться с ним хоть на несколько минут, но ему это явно было не нужно, и он попросил Тимми подождать еще две-три недели, тогда станет понятно, как действует на жену химиотерапия. Еще одна отсрочка, хоть повод и вполне уважительный. Какие аргументы Тимми могла выдвинуть против рака, панического ужаса его детей и даже его собственной тревоги и горя, которое на них обрушилось? Никаких аргументов у нее не было. А что же она, Тимми? – спрашивал тихий голос откуда-то из глубины. Для нее сейчас нет места в той его жизни, она должна посмотреть правде в глаза, он может только разговаривать с ней по телефону. А ей нужно больше. Намного больше.

– А ты не смог бы вырваться на день-другой до того, как врачи приступят к химиотерапии?

Она даже надеялась, что на этот раз он позволит ей прилететь, потому что День памяти приходился на понедельник и она была свободна. Да Тимми и в любом случае прилетела бы, ей врач сказал, что можно. А сама она чувствовала, что радость встречи перевесит дискомфорт долгого полета и усталость. Она прошла бы по раскаленным угольям, чтобы его увидеть, а его бы такая мысль наверняка удивила. Этими раскаленными угольями сейчас был усыпан пол в его собственном доме. Когда Тимми удавалось успокоиться, она искренне его жалела. Но еще больше она жалела себя.

– Не знаю, что тебе сказать, любимая. Думаю, нам все-таки стоит подождать.

Подождать? Чего?! Что его жена после химиотерапии превратится в живой труп и у нее выпадут волосы? А дети впадут в еще большее отчаяние? Тогда он и вовсе не сможет ни на миг вырваться. Тимми видела, чтó ее ждет впереди, картина была безрадостная. Для них будущее тоже не сулило ничего хорошего. Жене предстоит тяжелейший в ее жизни период, Тимми знает это не понаслышке, с ее подругами такое происходило. И Жан-Шарлю тоже не позавидуешь, у него помимо этого еще и пациенты, которых он должен лечить.

– Прости, что я так поступаю с тобой и прошу проявить терпение. Но я знаю, что к концу лета, когда химия окажет свое воздействие, жене станет гораздо лучше. Облучение тоже трудно переносится, но все же легче, чем химиотерапия.

Вся жизнь сейчас сосредоточилась вокруг лечения жены Жан-Шарля, потому что он сам был на этом сосредоточен. И как ни сочувствовала ему Тимми, но и ей тоже было от него что-то нужно, а он ей во всем отказывал, она лишь знала, что далеко, в Париже, живет женатый мужчина, который ее любит, – или говорит, что любит. Их роман уже начинал казаться чем-то далеким и нереальным, во всяком случае ей, Тимми, и, вероятно, ему тоже. Единственной реальностью был ребенок, о котором Жан-Шарль не знал и о котором Тимми не хотела рассказывать ему, пока они не встретятся. Узнав, что она беременна, он еще больше растеряется и впадет в еще большее отчаяние, а ему сейчас и без того несладко. Тимми не хотела подливать масла в огонь, щадя и его, и себя. Она дала себе обещание и была твердо намерена его выполнить. Она не будет хитрить, просить, принуждать, шантажировать, бить на жалость. Расскажет ему об их ребенке только тогда, когда он сможет почувствовать, что это подарок судьбы, а не угроза. А пока пусть живет и не знает, что в ее лоне растет их дитя.

– Что ты пытаешься мне сказать? – печально спросила она, когда Жан-Шарль отказался поддержать ее надежду на встречу с ним, даже если она прилетит в Париж всего лишь на выходные. Их положение становилось все более и более безнадежным, и положение Жан-Шарля тоже. Их любовь была чем-то вроде прицепного вагона к поезду мучений, которым представлялась его жена.

– Я говорю, что не знаю, как быть, – вздохнул он. – Я люблю тебя, но не представляю, когда мы сможем увидеться. У жены рак, дети в отчаянии. Мне пришлось снять нашу квартиру с продажи, у нее начинается истерика от одной мысли, что ей придется куда-то переезжать в разгар такого мучительного лечения, и хотя бы от этого я ее избавил. Тимми, что я могу сказать? – У Тимми похолодело внутри. Он раньше не говорил ей, что снял квартиру с продажи. – Что ты хочешь, чтобы я сделал, когда вокруг происходит такое?

Тимми хотела, чтобы он уехал от них, несмотря ни на что, и точно так же заботился о жене, живя в своей собственной квартире. Но говорил Жан-Шарль таким тоном, что ее слова показались бы ему жестокими, и потому Тимми их произносить не стала. Он должен решить все сам, но он ничего не решал. Он сейчас поступал как глубоко порядочный человек по отношению к своей жене и к своим детям, но не к Тимми. И самое скверное, Тимми даже, кажется, и не винила его за это. Она все понимала. Но все равно ей было страшно. А оттого, что она беременна, страх только усиливался. Впрочем, даже не будь она беременна, она все равно тревожилась бы и расстраивалась. Больше всего она боялась, боялась с самого начала, что он так и не уйдет от жены и они не будут вместе. Все, о чем рассказывала Джейд, бледнело перед тем, что выпало на долю Тимми: рак штука серьезная, перед ним все аргументы бессильны.

– Не знаю. – На глазах Тимми показались слезы. Она в эти дни беспрестанно плакала. Как же она тосковала по Жан-Шарлю! И он тоже говорил, что отчаянно тоскует по ней. Боль невозможно измерить, невозможно определить, кто страдает больше, а кто меньше, чья ставка в игре выше. Обоим им сейчас приходится тяжело, кому это знать, как не Тимми. Ей захотелось хоть на минуту рассеять мрак, иначе просто не выжить. – Может быть, нам стоит последовать примеру героев «Незабываемого романа».

– А что это такое? – спросил Жан-Шарль, и по его голосу Тимми поняла, что он оскорбился. – Я вовсе не считаю наши отношения романом. Не надо этим шутить, Тимми. Ты любовь всей моей жизни.

А он любовь всей ее жизни. Но они до сих пор не вместе и, может быть, никогда вместе и не будут. Тимми не могла об этом не думать. То, что происходило, было слишком страшным. Слишком уж их положение было зыбким и ненадежным.

– Ты тоже любовь всей моей жизни, – призналась Тимми серьезно. А потом начала рассказывать: – «Незабываемый роман» – это фильм, очень старый фильм. Классика. В нем играют Кэри Грант и Дебора Керр. Они встречаются на корабле и влюбляются друг в друга, оба с кем-то помолвлены, но они договариваются встретиться ровно через шесть месяцев на смотровой площадке «Эмпайр-Стейт-билдинг», когда смогут устроить свою жизнь. Оба должны найти работу, оба должны расторгнуть помолвку. Словом, назначают друг другу свидание на площадке «Эмпайр-Стейт-билдинг», если сумеют освободиться от своих обязательств. Кэри Грант говорит ей, что не будет таить на нее зла, если она не придет. Дебора Керр обещает ему то же самое. И вот настает назначенный день. Он ее ждет, а она, спеша на встречу с ним, попадает под машину, и, конечно, они не встречаются. Она в инвалидном кресле и не хочет, чтобы он ее такой видел, и потому не звонит ему. Через сколько-то времени он видит ее, кажется, в театре, но не понимает, что ее ноги парализованы, и ужасно обижается на нее. Пишет ее портрет, ведь он художник, а потом ему говорят в выставочном салоне, что портрет купила какая-то женщина в инвалидном кресле… и тогда он все понимает и начинает разыскивать ее… – Тимми рассказывала, и по ее лицу катились слезы. – И потом они живут долго и счастливо. Хотя, когда он ее нашел, она сначала пыталась ему врать. Но он увидел в ее спальне портрет, который написал, и понял, что она была та самая женщина в инвалидном кресле и что он ее все равно любит.

– Веселенькая история, – заметил Жан-Шарль; его и растрогало, и позабавило, что она вспомнила об этом старом фильме в связи с их отношениями. – Надеюсь, ты не запланировала попасть под машину, Тимми, и не собираешься кататься в инвалидном кресле.

На его вкус все это отдавало мелодрамой.

– Нет, не собираюсь. Я просто подумала, что, может быть, ты захочешь назначить мне свидание через несколько месяцев, и тогда мы будем просто ждать этого дня. Все равно ты пока не можешь со мной видеться, а я все жду и жду с замиранием сердца, когда ты позволишь мне приехать. Может быть, пока нам стоит об этом забыть.

Тимми уже не пыталась скрыть, что плачет, и Жан-Шарль вдруг ужасно расстроился.

– Ты и в самом деле этого хочешь, Тимми? – Голос у него был такой же несчастный, как у нее, чувствовалось, что он испугался. Он не хотел потерять Тимми и готов был сделать все, только бы этого не случилось. Но сейчас он был бессилен, в его жизни все смешалось, его семья нуждается в нем, и все остальное отодвинулось на второй план, даже Тимми. И он знал, как это все несправедливо по отношению к ней, все время чувствовал, как сильно он виноват, и не знал, к кому бросаться на помощь и при этом не предать других. И ему подумалось – что ж, может быть, Тимми права?

– Не хочу, – искренне призналась Тимми. – Я хочу видеть тебя. Сейчас. Немедленно. Сию минуту. Я люблю тебя. И тоскую по тебе как сумасшедшая. Но видимо, при нынешнем состоянии твоей жены для тебя все это сейчас невозможно. И может быть, ты не будешь чувствовать на себе такого гнета, если мы назначим друг другу день встречи и дадим себе обещание разобраться к тому времени со своей жизнью, насколько это возможно.

В жизни Тимми все было просто и ясно, ей не надо ни с чем разбираться, а Жан-Шарлю надо, и он это знал. Но то, что сейчас предложила им обоим Тимми, могло еще и облегчить ее жизнь. Она хотя бы не будет каждый день страдать от разочарования, что он не просит ее приехать в Париж, и не говорит, что никак не может прилететь к ней повидаться.

– Если бы мы с тобой так договорились, ты бы стала по-прежнему разговаривать со мной по телефону? – встревоженно спросил Жан-Шарль.

– Думаю, нам не стоит звонить друг другу… – Она заплакала навзрыд, и этого Жан-Шарль уже не мог выдержать. Ему хотелось только одного – обнять ее и чтобы все опять стало хорошо. То, что у его жены обнаружили рак, было ужасно для всех для них, а ему было особенно тяжело еще и от того, что он из-за болезни жены предает Тимми. Он очень ясно понимал, какой это удар для Тимми, какой страх ее терзает, ведь в ней так сильны детские страхи, что ее бросят. Такое положение, какое сложилось у них сейчас, кому угодно трудно перенести, что уж говорить о Тимми. Жан-Шарль ненавидел себя за то, что вынужден причинять ей такое горе. – Не знаю, проживу ли я столько месяцев, не разговаривая с тобой, – проговорила Тимми, захлебываясь слезами. – Я и сейчас умираю от тоски по тебе.

Только разговоры с ним по телефону и помогали Тимми продираться сквозь дни и ночи страха и одиночества. Если бы она не слышала его голоса, ей было бы еще тяжелее, может быть, просто невыносимо. Особенно сейчас, когда она беременна и так нуждается в его поддержке, и не важно, знает он об их ребенке или нет.

– И я не проживу, – твердо сказал Жан-Шарль. – Моя дорогая, любимая, постарайся не тревожиться. Я люблю тебя. Мы снова будем вместе. Навсегда. Я тебе обещаю. – А если они не будут вместе? Но Тимми не задала ему этого вопроса. – Но может быть, ты и права. Может быть, нам не следует пока пытаться встретиться, по крайней мере до конца лета. В понедельник будет первое июня. К первому сентября закончится курс химиотерапии. Облучение переносится уже гораздо легче. Все самое тяжелое время я проведу с ней. Ни она, ни дети не смогут упрекнуть меня, что я оставил ее во время болезни. В сентябре я смогу спокойно от них уехать. Тимми, если ты дашь мне время до сентября, я буду тебе бесконечно благодарен. – Тимми не могла не задать себе мысленно вопрос, а что будет, если жене станет не лучше, а хуже, а дети отнесутся к его уходу от них совсем не так доброжелательно, как он ожидает? Что, если он их вообще не оставит? Но его она об этом не спросила. Она старалась вести себя достойно, и он тоже. И она надеялась, что, давая ей обещания, он не проявляет наивности. – Мы тоже назначим встречу на площадке «Эмпайр-Стейт-билдинг» первого сентября? – шутливо спросил он, и Тимми засмеялась сквозь слезы.