– Мне кажется, я чувствую себя лучше. Меня уже несколько часов не рвало.

Она упрямилась, как ребенок, и его это совсем не умиляло. На кой черт ему сдались несговорчивые пациенты посреди ночи, он не привык иметь дело с иностранцами-знаменитостями и упертыми американками. Жан-Шарль Вернье привык к тому, что его больные и его студенты выполняют все, что он им велит. Он был известный профессор, и к его мнению относились с неизменным уважением. Он сделал вполне правильное заключение, что она одержима своей работой.

– Может быть, мне сейчас стоит отдохнуть, посмотрим, как я себя буду чувствовать завтра, и тогда все и решим? – Она с ним торговалась, и он рассердился, в его взгляде появилось нескрываемое раздражение. Ему было ясно, что она ни за что не хочет ехать в клинику и старается от нее отвертеться. Она же понимала, что если туда попадет и ей сделают операцию, показ во вторник пройдет через пень колоду. У нее не было уверенности, что кто-то другой, даже Джейд и Дэвид, способен провести его с таким блеском, как она. За всю свою карьеру художника-модельера она не пропустила ни одного показа своей коллекции. И к тому же у нее не было ни малейшего желания делать операцию во Франции. Она займется всем этим, когда, бог даст, вернется домой, или хотя бы в Нью-Йорк. – Давайте все-таки подождем еще один день? – попросила она, глядя на него своими зелеными глазами, которые казались очень большими и темными на мертвенно-бледном лице.

– Очень скоро может наступить ухудшение. Если аппендикс и в самом деле воспалился, вы же не хотите, чтобы он прорвался?

От этих слов ее пробрала дрожь. Ее совсем не привлекала перспектива того, что внутри ее что-то разорвется.

– Конечно, не хочу, но, может быть, он и не прорвется. Может быть, у меня что-то другое, не такое страшное, вроде желудочного гриппа? Я вот уже три недели нахожусь в путешествии.

– Вижу, вы очень упрямая женщина, – сказал он, сурово глядя на нее с высоты своего внушительного роста. – Не вся жизнь заключается в работе. Нужно заботиться и о своем здоровье. Вы путешествуете не одна? – деликатно спросил он, хотя было понятно, что в апартаментах, кроме нее, никого нет. Другая половина постели была не смята.

– С двумя помощниками, но они улетели на выходные в Лондон. Я могу полежать в постели до понедельника, и даже если это аппендицит, может быть, приступ пройдет.

– Возможно, но, судя по всему, острое состояние у вас продолжается уже около двух суток. Это плохой знак. Мадам О’Нилл, я должен сказать вам, что, по моему мнению, вам следует поехать в клинику.

Он говорил строго, и по его выражению лица было ясно, что он серьезно рассердится, если она откажется выполнить его предписание. Ее раздражала его настойчивость, а его – ее упорство еще больше. Глупая, непрошибаемая, избалованная особа, думал он, привыкла делать только то, что хочется. Еще одна американка, помешанная на деньгах и на работе. Ему встречались такие пациенты и раньше, хотя трудоголики, которых он лечил, почти все были мужчины. Пренеприятнейшая ситуация. Он – известный уважаемый врач, у него большая практика и нет ни времени, ни желания убеждать больную, которая отказывается от его помощи, пусть она хоть трижды знаменитость. В своей профессии и в своем мире он не меньшая величина, чем она.

– Я хочу подождать, – упрямо повторила она. Он понял, что ее ничем не прошибить. Как это ни глупо, она недоступна доводам здравого смысла.

– Я вас понимаю, но согласиться с вами не могу. – Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и рецептурные бланки из своего докторского чемоданчика. Написал что-то на бланке и протянул его ей, она взглянула на бланк, надеясь, что он прописал ей какое-то чудодейственное средство, от которого она сразу поправится. Но вместо прописи увидела номер его мобильного телефона. Тот же самый номер, по которому она ему звонила. – Номер моего телефона вы знаете. Я высказал вам свое мнение относительно того, что вам следует делать. Если вы не пожелаете воспользоваться моими рекомендациями и если вам станет хуже, позвоните мне в любое время дня и ночи. Но тогда я уже буду настаивать, чтобы вы легли в клинику. Вы согласны поступить так, как я вам предлагаю, если вам не станет лучше и если, напротив того, вы почувствуете себя хуже? – говорил он ледяным тоном и очень жестко.

– Да. Тогда я соглашусь, – подтвердила она. Все, что угодно, только бы выиграть время. Она должна продержаться до вечера вторника и не имеет права допустить, чтобы ей стало хуже. А там, бог даст, все и пройдет. Может быть, у нее и в самом деле всего лишь желудочный грипп и доктор ошибся. Она от души надеялась, что он ошибся.

– Значит, мы договорились, – сухо произнес он, встал со стула и поставил его туда, где он стоял раньше. – Я настаиваю на своей рекомендации ради вашего блага. Звоните мне без колебаний. Я отвечаю на звонки в любое время дня и ночи. – Он хотел, чтобы она осознала, что положение серьезное, но не хотел казаться слишком грозным и слишком уж ее запугивать, ведь тогда она из страха не посмеет позвонить ему, если ей станет хуже.

– А вы не можете мне чего-нибудь прописать на тот случай, если опять станет плохо? Ну, чтобы прекратилась тошнота? – Ее и сейчас подташнивало, подташнивало все то время, что она лежала в кровати и разговаривала с ним, но признаваться ему в этом она не хотела. Она сегодня ночью в клинику не поедет, не поедет, и все. Может быть, он просто перестраховщик, а то и просто трус, не желает рисковать, убеждала она себя. Боится, что ему предъявят обвинение в недобросовестности, если он хотя бы не предложит ей лечь в клинику. Ментальность у нее была предельно американская и совершенно чуждая доктору.

– Это было бы неразумно, – сухо ответил он в ответ на ее просьбу. – Что бы у вас ни было, я не хочу смазывать картину. Для вас это опасно.

– Несколько лет назад у меня была язва, может быть, сейчас она снова открылась?

– Тем больше оснований сделать ультразвуковое обследование. Скажу вам со всей серьезностью: я буду настаивать на этом до вашего отъезда из Парижа. Когда вы уезжаете?

– Не раньше пятницы. Я могу приехать в клинику в среду к вечеру, когда закончится показ. – Она надеялась, что к тому времени окончательно поправится.

– Надеюсь, так вы и сделаете. Позвоните мне в среду утром, я договорюсь об ультразвуковом обследовании для вас. – Говорил он деловито и холодно, и Тимми решила, что его самолюбие уязвлено, потому что она не пожелала последовать его совету.

– Спасибо, доктор, – тихо произнесла она. – Простите, что заставила вас прийти сюда из-за пустяка. – Она говорила так искренне, что у него мелькнула мысль, а может быть, она на самом деле вполне милая, приятная женщина? Бог ее знает, до сих пор он видел только, до какой степени она упряма и как привыкла всегда настаивать на своем. Его это не удивляло, ведь он знал, кто она. И решил, что она, видимо, привыкла управлять всеми и всем в своем мире. Единственное, что ей не подчинялось, это ее здоровье.

– Нет, не из-за пустяка, – вежливо возразил он. – Вы чувствовали себя очень плохо. – Он правильно угадал, что она принадлежит к людям, которые вызывают врача лишь в том случае, когда им кажется, что они умирают или близки к этому. Жан-Шарль согласился посмотреть ее, делая любезность своему нью-йоркскому пациенту, который оказал ей протекцию. И еще потому, что услышал в голосе Тимми отчаяние еще до того, как она назвала ему свое имя.

– Верно, но сейчас мне лучше. Знаете, а вы испугали меня, – призналась она, и он улыбнулся.

– Надо было сильнее испугать, чтобы вы поехали делать ультразвуковое обследование сейчас. Так и надо бы сделать, я убежден. Не ждите, пока станет совсем плохо, звоните сразу. Иначе может быть слишком поздно, и если это аппендикс, он прорвется.

– Постараюсь, чтобы до среды у меня нигде ничего не прорывалось, – усмехнулась она. Он взял свой чемоданчик. Несмотря на все свое дикое упрямство и нежелание считаться с ним как с врачом, она была ему почему-то симпатична.

– Надеюсь, ваш показ пройдет удачно, – вежливо пожелал он, посоветовал ей не вставать до показа с постели, как можно больше отдыхать весь завтрашний день и вышел.

Дверь за ним закрылась, но Тимми продолжала лежать в постели, ей было очень страшно, и при этом она чувствовала, что избежала какой-то катастрофы. Она наотрез отказалась поехать сейчас в клинику. Одна мысль об этом наводила на нее ужас. Она ненавидела больницы и даже, случалось, врачей. Бывала у них редко и то лишь когда чувствовала, что ей совсем плохо, а сейчас, что греха таить, был именно тот самый случай. Тимми полежала не двигаясь несколько минут и позвонила Заку. Ей было очень страшно и одиноко, и она потянулась к нему. Тревожить Дэвида и Джейд в Лондоне не хотелось. А в Лос-Анджелесе сейчас три часа дня, она наверняка застанет его дома. Он часто бывает в это время дома, особенно по субботам. Он уже вернулся из тренажерного зала, и где бы ни собирался провести вечер, идти туда еще рано. Но когда она позвонила сначала на домашний телефон, а потом на мобильный, ей ответил автоответчик, и единственное, что она могла сделать, это оставить ему сообщение, сказать, что она заболела и просит его отзвониться. Ей необходимо было с кем-то поговорить, а поскольку он – мужчина, с которым она спит, то при всей кратковременности их отношений он казался ей самым подходящим собеседником. Хотелось услышать знакомый голос, который утешит ее хоть ненадолго, хотелось, чтобы через темноту к ней протянулась дружественная рука.

Она полежала еще около часа не шевелясь, с тревогой думая о том, что говорил доктор, и наконец примерно в половине второго заснула. Ее за это время ни разу не вырвало. Зак ей не отзвонил. Где он мог быть? Она понятия не имела.

Наутро она проснулась в десять и – о чудо! – почувствовала, что ей стало лучше. Позвонила Жилю и сказала, что сегодня никуда не поедет. Она надеялась побывать в базилике Сакре-Кёр, послушать пение монахинь, которое ей так нравилось, но решила, что разумнее остаться в постели и не провоцировать болезнь. Весь день она спала, просыпалась, снова засыпала, пила куриный бульон, потом чай, и наконец к вечеру заказала немного риса. К тому времени как уже поздно вечером вернулись Джейд и Дэвид, она чувствовала себя лучше. Они были в восторге от поездки, благодарили ее за ужин в «Гарри баре», рассказывали о тусовках, на которых побывали, Дэвида переполняли впечатления от посещения Галереи Тейт. Тимми не сказала им ни слова о том, как ей было плохо, как она вызывала врача, как врач настаивал, чтобы она ехала в клинику на обследование и только благодаря какому-то чуду она избежала этого кошмара. Заснула она рано, а утром в понедельник проснулась с таким ощущением, будто никакого приступа у нее и не было, и потому решила, что доктор ошибся, хоть он и светило в медицинском мире. Ясно, что это всего лишь желудочный грипп. С чувством великого облегчения она надела джинсы, черный свитер и черные туфли-балетки и спустилась вниз, чтобы проводить репетицию в номерах, которые они сняли на двое суток для демонстрации своей коллекции.

Во время репетиции царила полная неразбериха. Но так бывало всегда. Фотомодели опоздали, выходили на подиум не оттуда и шли не туда, никто ничего не понимал, освещение установили не так, как надо, диски с музыкой, которые они привезли с собой, куда-то запропастились, нашли их только после того, как все разошлись. За многие годы Тимми привыкла к подобному хаосу на репетициях и теперь вдвойне радовалась, что не позволила уговорить себя лечь в клинику, где ей, возможно, без всякой необходимости удалили бы аппендикс. Она не доверяла французской медицине. Вечером она даже поужинала с Джейд и Дэвидом в ресторане отеля «Вольтер», и потом они все заглянули на банкет неподалеку. Оплачивал его Диор, и, как всегда на подобных мероприятиях, антураж поражал баснословной роскошью. Под люцитовым полом сияла вода бассейна, всюду расхаживали фотомодели топлес, и в три ночи, когда они наконец вернулись к себе в отель, Тимми едва держалась на ногах и тотчас же легла в постель. И с радостью подумала, что хоть она и смертельно устала, но больной себя вовсе не чувствует. Ни тени недомогания, какое счастье, что доктор ошибся.

Насколько на репетиции все шло вкривь и вкось, настолько гладко, как по маслу, прошла на следующий день презентация. Тимми не уставала радоваться, что сама за всем проследила. Упусти она хоть одну мелочь, в суете обязательно потеряли бы какие-то важные детали, она была в этом уверена. Доверить показ коллекции кому-то другому? Да ни за что на свете! Все они поздравили друг друга, и в восемь вечера Джейд и Дэвид вылетели в Нью-Йорк. Это была последняя демонстрация, им теперь предстоит провести несколько дней в Нью-Йорке, потому что там назначены деловые встречи, и всё – можно наконец возвращаться в Лос-Анджелес.

Тимми планировала вернуться в пятницу и провести субботу и воскресенье в Нью-Йорке, посетив сначала их фабрику в Нью-Джерси. На понедельник и на вторник у нее были назначены деловые встречи, а вечером во вторник они все полетят домой, в Лос-Анджелес. И вдруг в какой-то миг Тимми осознала, что Зак ей так и не отзвонился. Наверняка наказывает ее за то, что не взяла его с собой в Париж, и с тем большим злорадством, что прослушал ее сообщение на автоответчике, где она пожаловалась ему, что заболела. Мог ли он упустить такой замечательный повод и не поиздеваться над ней, тем более что его пожелание исполнилось. Раз она заболела, значит, ей плохо без него в Париже, зачем же он будет ей звонить. То, что она болеет и, возможно, жизнь ее действительно превратилась в кошмар, давало ему некое чувство превосходства над ней. Грустно, но Тимми знала, что душа у него мелкая и что он способен подолгу таить зло.