Лиза Клейпас - С тобой навсегда

Мирей Жермен – это ее полное имя, которого не знал ни один человек в Саквиль-Мэноре. Его не знал никто во всей Англии: жить под настоящим именем означало навлечь на себя слишком много неприятностей. С Мирей Жермен была связана совсем другая жизнь, та, с которой она покончила, покинув родину в поисках счастья. Во Франции ее звали Мирей, здесь – Мира, и этот новый образ нравился ей гораздо больше прежнего.

Облокотившись на подоконник, она наслаждалась легким дуновением ветерка и прекрасным видом, открывавшимся из высокого окна башенки, в которой находилась ее спальня.

Ей нравилось наблюдать за приездом гостей лорда Саквиля.

Богатые лорды и леди только и делали, что постоянно подчеркивали собственную значительность. Мира когда-то открыто высмеивала и передразнивала подобную привычку, но это было раньше, до того, как лорд Саквиль взял ее под свое покровительство. Теперь она была обучена хорошим манерам, однако, несмотря на строгие уроки. Мира чувствовала, что многие прежние взгляды слишком глубоко укоренились в ней, чтобы измениться. Она выросла совсем в другом мире, где к утонченному жеманству дворян относились с презрением.

Еще один экипаж, проехав по аккуратно выложенному деревянному настилу подъездной дороги, приблизился к особняку. Цвета экипажа – голубой с черным – указывали на принадлежность его владельца к королевской фамилии. Из болтовни Саквиля о приглашенных на охоту гостях следовало, что голубой и черный – цвета лорда Фолкнера. Когда карета, запряженная прекрасной парой гнедых, остановилась перед парадной дверью. Мира еще дальше высунулась из окна; ее темные карие глаза следили за появившейся в поле зрения фигурой Александра Фолкнера, герцога Стаффордширского.

Он выглядел моложе, чем она ожидала, и был очень красив: загорелый, с коротко остриженными черными волосами. Какое-то неосознаваемое высокомерие присутствовало в его жестах, когда он поправлял плащ и обходил экипаж.

«У мужчины поменьше ростом такая походка называлась бы чванливой», – подумала Мира и улыбнулась. Ей нравилась окружавшая его атмосфера жизненной силы и здоровья.

Среди молодых людей было модным напускать на себя байроновскую романтическую бледность. Все щеголи старались выглядеть праздными и меланхоличными, будто их терзала безнадежная страсть. Но вот появился человек, который, кажется, не имеет этих глупых претензий.

Мира оперлась подбородком на руки и смотрела, как лорд Фолкнер задумчиво поглаживает гриву коня. Он усмехнулся в ответ на какие-то слова кучера; белизна его зубов казалась еще ослепительнее на фоне загорелой кожи. Действительно ли лорд Фолкнер, как говорили, глубоко переживает смерть двоюродного брата? Что-то не похоже. Он не выглядел как человек, недавно перенесший тяжелую утрату. Саквиль рассказывал, что Фолкнер долго горевал об убитом брате, но Мира решила, что это, должно быть, одно из типичных преувеличений Саквиля. За свою недолгую жизнь ей часто приходилось видеть смерть и тот отпечаток, который она накладывает на людей, но на лице лорда Фолкнера не было видно следов горя.

Двое лакеев Саквиля появились во всем своем помпезном великолепии: напудренные, в завитых париках, они поклонились лорду Фолкнеру и открыли перед ним двери. После его появления к особняку подъезжало еще много экипажей, из которых выходили богато одетые гости, но Мира теперь смотрела на них без интереса: ее мысли занимал черноволосый незнакомец.

Алек вошел в библиотеку и увидел там Уильяма Саквиля, с приятной улыбкой ожидавшего гостя за бокалом вина. Саквилю было свойственно состояние спокойного довольства.

Почему бы и нет? Кроме жены и наследников фамилии и титула, он имел все, что только можно желать: хороший дом, множество друзей, финансовую стабильность, уважение всех, кто его знал. Его главные увлечения – политика и охота – были хорошо известны друзьям. Они очень удобно распределялись по сезонам: каждую весну он отправлялся в Лондон представлять Хэмпшир на парламентских сессиях, а каждую осень возвращался в поместье охотиться. В первом из этих двух занятий он преуспел гораздо больше. Саквиль обладал настоящим политическим талантом, умея не компрометировать себя в глазах любой власти. Никто не мог предсказать его позицию по конкретному вопросу, но все были уверены, что в конце концов он сумеет оказаться в лагере победителей.

Прожив с ним более двух лет, Мира обнаружила простую вещь, о которой едва ли догадывались даже ближайшие друзья: Саквиль отчаянно боялся показаться смешным. Его имидж и репутация были превыше всего остального, и страх подвергнуться осуждению окружающих подчас приводил его к крайностям.

Его происхождение по линии отца было неизвестно, и он приложил немало усилий, чтобы иметь родословную, скрывающую не самые лучшие стороны истории его семьи. Гордость лишила его чувства юмора; хотя Саквиль любил дразнить своих друзей и подшучивать над ними, сам он не терпел такого отношения к себе. Казалось, что гордость обеднила и его личную жизнь; поговаривали, будто он не женился из-за того, что не нашел женщину, отвечающую его чрезмерно высоким требованиям.

– Ты приехал раньше обычного, Фолкнер, – сказал он, сидя за столом красного дерева, и протянул Алеку бренди.

Его голубые глаза заблестели. – Неужели захотелось поохотиться?

– Я устал от Лондона, – ответил Алек, облокачиваясь на мраморный бюст предка Саквиля и делая маленький глоток прекрасного бренди. – Чай и соболезнования никогда не утомляли меня так сильно, как в последние месяцы.

– О да… – согласился Саквиль. – Но будь терпелив с теми, кто хочет помочь и кто переживает утрату так же глубоко, как и ты…

– Никто не переживал утрату так глубоко, как я, – резко прервал его Алек. – Просто нынче модно делать вид, будто это так.

Его лицо не выражало ничего, но глаза подсказали Саквилю, что фраза продиктована не столько жалостью к себе, сколько цинизмом.

– Холт был замечательным человеком, – негромко произнес Саквиль. – Я собирался отменить охоту в этом году, чтобы не оскорбить его память.

– Не беспокойся. Достаточно нескольких бутылок… – Алек замолчал и сделал еще глоток бренди. – Немного музыки, развлечений, танцы – и они его очень скоро забудут.

– Фолкнер, – на лице Саквиля отразилось беспокойство, – это плохо звучит. Разумеется, ты никогда не был самым мягкосердечным, но мне не хочется, чтобы твое сердце ожесточилось.

– Что же я, по-твоему, должен делать? – язвительно поинтересовался Алек. – Лить слезы в два ручья?

– Я не собираюсь диктовать, как тебе надо поступать.

Видит Бог, ты сделаешь все наоборот. Но прошло уже больше полугода, и скоро друзья перестанут объяснять твою холодность к ним смертью Холта и начнут отдаляться. Конечно, вокруг тебя останутся прихлебатели.., те, кого интересуют твои деньги и собственная выгода… Но однажды настоящие друзья отвернутся от тебя, и вернуть их будет непросто.

Алек помолчал, потом улыбнулся.

– Это не похоже на тебя, Саквиль, – читать нотации, даже не поздоровавшись.

– Я читаю тебе нотации только тогда, когда знаю, что это необходимо…

– Что делает тебя поистине незаменимым другом, – подхватил Алек, положив ладонь на голову скульптуры и постукивая пальцами по гладкой мраморной брови. – Хорошо, продолжай, если тебе нравятся нотации. Предложи мне лекарство от цинизма. Скажи, как преодолеть жеманство, лицемерие и притворство – ведь. Боже мой, я встречаю их в каждом, на кого ни посмотрю.

– Перемена обстановки – вот что тебе нужно, – посоветовал Саквиль. – Италия, Франция…

– Я пытался: те же лица, те же виды, та же еда.., та же скука.

– Купи себе новую лошадь…

– У меня их и так слишком много.

– Может быть, – начал Саквиль с надеждой, – , тебе удастся найти душевный покой в своей семье?

Алек усмехнулся, покачав головой.

– У меня слишком много родственников, и все они невыносимы.

– А женщина?

– У меня есть…

– Не такая, как все твои шлюхи, – перебил его Саквиль. – Настоящая женщина, одна хотя бы на несколько месяцев. С которой ты будешь чувствовать себя спокойно, которая изучит твои привычки, будет знать, какие напитки ты предпочитаешь и как завязать тебе галстук. Господи, да была ли у тебя когда-нибудь постоянная женщина? Это прекрасно, и я тебе искренне советую.

– Черт побери, а ты разбираешься в этом, не правда ли? – заметил Алек. – Может быть, такие советы имеют отношение к слухам, которые ходят о тебе? Правда, что здесь в особняке живет твоя любовница?

Саквиль широко улыбнулся.

– Самое замечательное создание из всех, когда-либо виденных, – заметил он. – Нежная и страстная… Она может превратить пустую жизнь в рай на земле.

– Боже! – Алек взглянул на него, передернув плечами. – Как ты собираешься сочетать все.., это.., с ее присутствием здесь?

– Ты имеешь в виду охоту? – сделав неопределенный жест рукой, поинтересовался Саквиль. – Она практически не появляется на людях, читает или занимается делами в своей комнате. Она не слишком склонна общаться с публикой такого рода; она предпочитает.., э-э…

– Она предпочитает одну вещь и делает ее весьма хорошо, – закончил за него Алек и печально улыбнулся. – Нет ли у нее сестры?

– Боюсь, что нет. Она одна такая, Фолкнер.., и я не делюсь.

Дружеский разговор продолжался, когда они вышли из библиотеки и поднимались наверх, где слуга готовил комнаты для гостей. Им всегда было о чем поговорить, потому что, несмотря на большую разницу в возрасте (Алеку было двадцать восемь, а Саквилю почти на тридцать лет больше), их объединяло много общего. Оба они в юности унаследовали титул и богатство, а вместе с ними и все проблемы, связанные со слишком большим влиянием на окружающих в столь юном возрасте.

Где-то в душе Алек затаил обиду на то, что он, еще подросток, был вынужден принять на себя всю ответственность за семью, земли и местных жителей. Смерть отца в одночасье превратила его во взрослого человека, лишив всех радостей, которыми беззаботно наслаждались сверстники.

Только двоюродный брат вносил в его жизнь веселье. Необузданный и безрассудный Холт вовлекал его во многие сомнительные приключения, всегда удачно перебивая монотонность обязанностей и работы. Он прятал женщин в комнатах Алека и оставлял их там в качестве сюрприза, присылал среди ночи записки с шутовскими мольбами присоединиться к нему в какой-нибудь сомнительной пивнушке. Озорной, веселый Холт, который влюблялся и разочаровывался каждую неделю и звал Алека пить в компании с ветреными женщинами…

– Тебе нужно, чтобы я был рядом, – часто повторял Холт. – Все остальные воспринимают тебя чертовски серьезно.

Теперь, когда Холта не стало, Алек понимал, насколько тот был прав.

Проводив его до комнаты, Саквиль ушел встречать других гостей.

Алек принялся бесцельно бродить по дому. Внутреннее убранство Саквиль-Мэнора было столь же великолепно, как и внешний вид особняка: в каждой комнате был камин, изобилие картин и книг, удобные мягкие кресла, роскошные кровати, застеленные дорогими покрывалами. Каждый год, когда Саквиль затевал охоту, некоторые из этих шикарных кроватей использовались гораздо чаще обычного, потому что это было время снисхождения ко многому и многим.

Снаружи особняк походил на надежную крепость, но настолько живописную, что было трудно оторвать от него взгляд.

Стены и крыши были украшены зубцами и шпилями, придавая ему вид средневекового замка. Особое внимание обращали на себя высокие прямоугольные угловые башенки, похожие на те, в которых томились в заточении сказочные принцессы.

Комната Алека находилась в конце коридора, рядом со входом в одну из таких башенок. Он задержался возле лесенки, ведущей наверх, и, прислонившись к стене, задумался о том, что может находиться в башне: может быть, это чердак или мансарда, где живет кто-то из слуг. Неожиданно его размышления были прерваны звуком шагов легких ножек по ступенькам.

Мира спускалась из своей спальни в кухню. Она знала, что повар и экономка заняты приготовлениями к приему и с радостью примут ее помощь. Лорд Саквиль возмущался, когда слышал, что она собиралась кому-нибудь помочь, но Мира не боялась работы. Ей нравилось чувствовать себя полезной, а в ее теперешней жизни она не видела возможности приносить кому-нибудь пользу. На мгновение она остановилась на предпоследней ступеньке, неожиданно увидев стоявшего перед ней мужчину – очень высокого мужчину. Сразу же узнав эти угольно-черные волосы, она уставилась на него с любопытством и без малейшего смущения.

Его глаза были светло-серого цвета талой воды – прозрачный хрусталь, обрамленный густыми черными ресницами.

Брови – столь же черные, как и волосы, четко очерченные, с легким изгибом. Это производило завораживающее впечатление. Пронзительные серебристо-блестящие на загорелом лице глаза, слегка прищуренные так, будто он читал все тайны ее сердца. Приподнятый уголок выразительных губ говорил о сардоническом остроумии, скрывающемся за этими безмерно красивыми чертами. Мире хотелось отступить назад: излучаемое им обаяние, которое она почувствовала издалека, вблизи казалось слишком сильным. Все линии его тела были совершенны: ноги в плотно облегающих кожаных панталонах, широкие плечи и узкий торс, облеченные в голубой сюртук и консервативный полосатый жилет.