Галина Чередий - Саблезубый

Припарковался я через два двора от нужного дома. Пристегнув руку еще отдыхающей в беспамятстве Аньки наручниками к ручке двери, я нашарил под сиденьем травмат. Поменял пару патронов на светошумовые. Вреда от них мало, если только в упор шмалять, но оглушит и ослепит и даст мне фору. Эх, было бы время, смотался бы за Катькиным стволом, но чего уж. Буду так справляться. Вылез и, не мешкая, перелез через забор соседнего с похитителями двора, как раз успев засечь, что тот самый серебристый седан стоит перед крыльцом. Здесь еще, значит. Хорошо. Держись, карамелька, твой саблезубый идет за тобой.

Боль в голове плескалась просто адская. Даже дышать мешала.

– Идиоты, вы ее хоть не убили? – Голос, что ненавидела больше всего на свете, врезал по мозгу, добавляя мучений. – Катька! Проснись!

– Живая эта… – проныл Леха.

– Пасть не разевай!

– Да вы посмотрите, Дмитрий Алексеевич, что она с моим лицом сделала.

– Плевал я на твою рожу. У нее что за жуткий синяк будет! Я на нее такую без слез же не гляну. Гусев, удавлю, скота!

Ах ну да, *баный Димасик и его закидоны насчет следов на лице. У меня внутри все сначала сжалось от страха и мерзких воспоминаний о прикосновении его лап, а потом стремительно стала разгораться отчаянная ярость.

– Ну, Дмитрий Алексеевич, она же сама… – проканючил явно тот незнакомый амбал. – Она как демоница на Леху бросил…

– Сам он виноват, хлебалом не надо было щелкать. Два дурака здоровых не смогли девчонку без эксцессов скрутить. Значит, за дело и схлопотал.

– Шрам останется, – нудил жирдяй, а я приоткрыла глаза, осторожно глянув сквозь слипшиеся ресницы.

Вознесенский нависал надо мной, двое его громил неловко топтались в дверях. Комната незнакомая, окно справа задернуто плотными бордовыми шторами. Моя правая рука задрана и, судя по давлению и холоду, к чему-то привязана или пристегнута. Хреново.

– Не ной, доплачивать все равно не буду. Твой косяк, что Катька вообще удрала.

– Не только мой! – возразил Леха.

– Марат свое получил и еще долго жалеть о своем ротозействе будет. Ни его, ни его бабу никто в моем городе и улицы мести или сортиры мыть не возьмет теперь. Пусть вон дочек своих на панель выставляют, чтобы прокормиться.

Вот черт, как же так! Небось сто раз уже проклял меня бедный Марат. Но это еще хорошо, что козлище старый правды о его роли в моем побеге не разнюхал. А то было бы все куда как хуже.

– Катя! – позвал меня жирный урод и стал брызгать в лицо водой. – Ты меня слышишь?

Слышу, к сожалению, но видеть не хочу. Лучше ослепнуть. И память потерять начисто о том, что ложилась под тебя. Аж тошнота подступает.

– Идиоты! – заорал Вознесенский уже в полную силу, взрывая мой больной мозг. – Как ее везти в такую даль? А если у нее сотрясение тяжелое? Угробили мне девку!

Правильно, игрушка сломалась, брось ее и вали домой.

– Вы же сами говорили, что как найдете, изобьете до полусмерти, попользуете по-всякому и в притон продадите самый ху…

– Я изобью! Я, тупой баран! Моя девка: захочу – изобью или убью вообще, а захочу – прощу. Не твое собачье дело, холоп! Иди ищи мне какого-нибудь доктора-частника, чтобы посмотрел Катьку и сказал, можно ли везти сейчас.

Цепные псы мигом смотались из комнаты, оставляя меня с ненавистным мучителем наедине, и я перестала прятаться, распахнув глаза и уставившись в упор на Вознесенского.

– Ну, здравствуй, тварь ты неблагодарная, – процедил он. – Побегала? П*зду свою *бливую начесала?

Не начесала. С моим саблезубым она чешется постоянно и чесаться всегда будет. Но только для него одного.

– Отпусти, – дернула рукой и наручники звякнули о витые железки изголовья. – Ты меня ничем больше не удержишь.

– Так уж и ничем? Неужто мать, какую-никакую, но родную, не пожалеешь?

– А она меня пожалела? Плевала я. Предупреждаю: добровольно под тебя не лягу. Будешь силой брать – стану драться насмерть. Убегу при любой возможности.

– Оборзела без твердой руки, шалава мелкая?! К кому побежишь, а? К братцу или к *барю своему? К Боеву этому? Хорошо драл?

Так, что тебе и не представить, но не твое это свинячье дело.

– Чего молчишь, думала не узнаю? Не найду?

– Не ты меня нашел, а дура Анька сдала.

– Сдала и не задешево. И себя на твое место предлагала. А потому что не она дура, а ты, Катерина. А она как раз баба умная.

– Ну так и *би ее, а меня отпусти.

Вознесенский кинулся ко мне и сжал горло.

– Я тебе, сучка блудливая, сто раз говорил, что если ты не подо мной будешь, то и ни под кем?! Говорил? А? – зашипел он мне в лицо, и замутило еще сильнее от его вонючего дыхания и приторного парфюма. – Удавлю, но х*й в тебя совать никому больше не позволю. Ты моя!

– Ну так и давай, удави! – прохрипела я, глядя на него прямо, с ненавистью, и, сдвинувшись так, что наручник врезался в запястье явно до крови, извернулась и лягнула подонка куда пришлось. – Ты меня теперь только мертвую и трахнешь, ясно?

– Сука-а-а-а! – противно захрипел Димасик, падая с кровати и не сразу поднимаясь. Видно, удачно я попала, жаль совсем не успокоила. Вскочил он и, схватив свою же рубашку – первое что под руку попало, – принялся в психе хлестать меня, дергая ремень. Было бы не больно даже, если бы не пуговицы, они, врезаясь, обжигали кожу, будто мелкие угольки. – Я же с тебя, как приедем, шкуру спущу! Гадина, ты у меня в ногах валяться будешь, умоляя пожалеть! Тебе все прежнее сказкой покажется! – Где-то что-то громко бахнуло, как если бы тяжелое на пол уронили, но Вознесенский уже так разошелся, что и не обратил внимания, орал дальше, брызжа слюной, глаза на выкате, дыхание свистит. Хоть бы ты сдох. – Будешь обувь мне, как псина, вылизывать и бога молить, чтобы, как трахну, не избил. А парней отправлю этого твоего Боева навестить. И они его не просто замочат, Катька, а пытать будут, пока не сдохнет, и все еще на камеру снимут. И будешь ты смотреть. Каждый раз как я тебя, сучку, драть стану, смотреть будешь!

– Да чего меня навещать, я и сам пришел. – Голос Андрея прозвучал негромко, но внезапно перекрыл собой все вопли Димасика. Я закричала от радости и в то же время страха за него. – И червей ты, мразь, кормить будешь, а не девочку мою…

Не договаривая, он метнулся вперед молниеносно, впечатывая кулак в перекошенную от злости и изумления рожу Вознесенского, и того отбросило к стене. Но гад не отключился.

– У-у-у-у-у, – провыл он, корчась на полу. – Ты на кого руку поднял?! Покойник! Я тебя закопаю! Гусев! Цуканов!

– Карамелька, ты как? – не обращая на слизняка внимания, Андрей склонился надо мной, сноровисто освобождая руку. А я кинулась гладить его лицо свободной, стремительно теряя резкость зрения от поперших наружу слез.

– А… Андрюша! – всхлипнула я, обхватывая его шею уже обеими руками. – Как ты меня нашел?

– А как бы не нашел? Мне ж без тебя теперь никак, Катюха. Я ж тебя люблю уже, – почти протараторил он, поднимаясь вместе со мной. – Ты идти можешь? Он тебе ничего…

– Нет-нет, не успел. Я бы не далась, веришь? Лучше бы умерла.

– Руки от нее убери, ублюдок! – Вознесенский таки встал на ноги и, схватив стул, замахнулся на Андрея под мой крик.

Боев выронил меня обратно на кровать и перехватил его орудие над своей головой. Рванул, отбирая, и рыкнул мне:

– Конфетка, глазки закрыла и отвернулась. Ну!

Я послушалась беспрекословно, еще и уши зажав. Но это не помогло не услышать истошные вопли и звук нескольких тяжелых ударов, с последним из которых и наступила тишина.

– По сторонам не смотрим, малыш, быстренько уходим.

Мне на плечи легла тяжелая дубленка Андрея, и он обнял меня, поворачивая так, что мое лицо очутилось у него чуть не под мышкой. Он так и повел меня, настойчиво увлекая прочь. Но буквально через несколько таких шагов вслепую остановился и резко отпихнул меня себе за спину.

– Слышь, дурачина, ствол-то опусти, – сказал он властно кому-то, мне невидимому. – Катюша, живенько сдай назад, вправо кухня, прыгай там в окошко.

Не пойду я без тебя, саблезубый. Хоть режь меня!

– Никуда она не пойдет! – огрызнулся тот самый вырубивший меня громила. – И ты тоже! Ты мне руку сломал, козел!

– Руку не голову. Но если пукалку не уберешь, я это мигом исправлю.

– Дмитрий Алексеевич! – крикнул тупой охранник.

– Нет его, – ответил Боев. – А ты есть, и если не баран совсем, то…

Боев больно двинул мне локтем в грудь, роняя на пол, и еще не успела приземлиться, по ушам грохнул выстрел. За тем, как Андрей сначала отшатнулся к стене, а потом прыгнул вперед, я почти и не уследила, четко увидела только уже его сидящим на противнике и наносящим глухие удары, от которых даже пол содрогался. Неподалеку увидела и валяющегося неподвижно Леху, у которого вместо глаза, что чуть не выколола я, зияла обугленная дыра. Судьба у тебя такая, жирдяй. И мне ни капли не жаль. Никого.

– Кать-Кать-Кать, не-смотри-не-смотри! – зачастил Боев, подхватывая меня с пола, пялившуюся на труп, как обмороженная.

И меня сразу отпустило, я вцепилась в его свитер, затряслась, завывая, и полезла его всего слепо щупать, целуя куда попало.

– Ну ты чего, карамелька, я цел. Куда там этому мазиле попасть в твоего мужика. Пошли-пошли отсюда, не надо тебе тут быть. Все кончилось, забывай. Бля, ты же босая!

– При… приехал за мной, – ревела я, не в состоянии остановиться. – На… нашел… Спас…

– Ага, это фигня, Катюха, я тебе еще цветов привез. Выбирай, какие хочешь. Там этого добра полмашины, – пробормотал мой любимый, сдернул с дивана в незнакомой гостиной покрывало, завернул меня и поднял на руки.

– Цве… тов? – всхлипнула я.

– Ага, прикинь. Ты какие любишь?

– Я тебя люблю-ю-ю-ю-ю! – взвыла я, обхватывая его шею и расклеиваясь окончательно.

– Да что ж так долго-то! – рыкнул сквозь зубы Камнев, что уже чуть не канаву вытоптал в полу приемного покоя, мечась тут от стены к стене, как зверюга в клетке.

По дороге сюда мне пришлось выпереть его из-за руля, потому как был он малехо неадекватен. Мыслями точно не здесь, и пару раз чуть не тронулся на красный и не завез нас с Катюхой под автобус.

От валерьянки, предложенной моей конфетой, он категорически отказался.

– Вонять еще буду, Рокс учует, подумает, я какой-то…

– А то ты сейчас и так не такой, – буркнул я себе под нос.

Целый ворох букетов и коробки дорогущих конфет и алкоголя он буквально вывалил на бедолагу медсестру, которая к нам вышла, глядя не на нее, а только в коридор, ей за спину. И вот уже минут двадцать метался тут, выглядя все более отчаянным. Бля, он хоть в обморок не хлопнется, прости господи, когда его спиногрызов вынесут?

– А как назвали ? – неожиданно вспомнил я.

Вот хорош из меня друг. За своими движняками и любовью не спросил даже. Яр не остановился и не среагировал.

– Миша и Ксюша, – прошептала Катька мне на ухо.

– А ты откуда… – зыркнул на нее я и нахмурился. – Невнимательный я по жизни, да, Кать? Зато в постели зверь, скажи.

– Ага, тигр мой саблезубый, – тихонько захихикала она, и мне мигом захотелось найти укромный уголок, зажать ее и внимательно так ублажить, но настрой мне сбило появление госпожи Камневой.

– Принимайте, папаша, наследника! – уверенно сунула в неуклюже подставленные лапы та же сестра небольшой сверток одеял голубого цвета. Второй такой же, но розовый держала бледная, осунувшаяся, но улыбающаяся счастливо погремушка.

– Папаша! – окликнула медсестра намертво зависшего Камнева, что прилип глазами к лицу жены и так и стоял истуканом, часто сглатывая.

Ручищи, в которые вложили его сына, вдруг затряслись. Мама дорогая, совсем расхерачило нервами мужика. Чего так колбасит-то? Нормально же все, радуйся давай. Вот я точно сразу гулянку закачу, когда Катька мне… Но будет это нескоро, нам и так по кайфу.

Катька бросила меня и торопливо подошла к Яру, аккуратно забрала младенца и кивнула мне на Роксану. А чего сразу я? В смысле… как это в руки-то брать?

– Уронишь – убью! – пригрозила мне Камнева, зыркнув страшно, передала-таки почти невесомую дочь и подошла к, видно, молнией к месту прибитому мужу.

Я с опаской глянул на мелочь, и та ответила мне пристальным взглядом глаз-щелочек. Бля, аж мороз по хребтине. Роксана обхватила ладонями щеки супруга-истукана, он покорно склонил башку, хотя я думал, вообще на колени бухнется, и они так стояли с минуту, соприкасаясь лбами.