Мне он приказал никуда не высовываться из дому. На время. Пока он все не уладит. Он понимал, что меня легко могли подставить. Меня легко могли убрать. Он за меня боялся.

Но я боялась не меньше его. Нет, не за себя. Я понимала. Что Локарев подвергает себя огромному риску. И убить его не сложнее, чем меня. Казалось, он это понимал тоже. И приказал мне не выходить из дому не только потому. Что ему нужно все уладить. Сколько еще потому. Что если его убьют…

Боже, я не могла допустить этой мысли. Она была чудовищной. И невероятной. Я не могла представить себе. Что судьба может преподнести мне еще одно испытание. Нет! Только не это! Не может на одного человека обрушиться столько трагедий! Так не может быть. И я в это верю.

Локарев тоже не хотел уходить. И боялся уходить. И тоже пытался оттянуть время. Но не знал как. Он стоял перед нами подтянутый. Отутюженный. Вычищенный. Красивый парень с голубыми глазами. В которых по-прежнему застыл страх. Уже не трусость. Но страх. Страх за мою жизнь. За то, что мы больше никогда не увидимся. И мне было горько. Что он этот страх так и не победил. Если бы я тогда. Прошлой ночью. Заставила его посмотреть вниз… Если бы… Может быть этого страха уже не было.

Локарев взял гитару и присел на краешек стула. Мы с Ромкой. Следуя его примеру. Машинально уселись на диван. И диван вновь предательски скрипнул.

Это была песня. Посвященная мне. Я это знала. Ромка это понял. И Локарев исполнял ее лучше всех песен. Когда-то им спетых. Это была любовь и боль. Страх и надежда. Отчаяние и вера. Это была правда…

Окно в слезах

(а не было дождя).

Прощальный взмах

руки

на дне зрачка.

Ты

словно в темноте свеча,

светя,

передо мною

стройностью луча… 

Он молча отложил гитару. Молча пожал Ромке руку. Молча потрепал меня по щеке. И ушел.

Мы с Ромкой, не сговариваясь, бросились к окну.

Локарев шел, распрямив плечи. С высоко поднятой головой. Твердо ступая по непросохшей от дождя земле. Он шел не оглядываясь. Он боялся оглянуться.

Этого боялась и я. Я боялась не выдержать. Броситься за ним. Уцепиться за рукав его пиджака. И никуда не отпускать.

Он боялся не выдержать. Оглянуться. Броситься ко мне. Уткнуться головой в мои колени. Как когда-то. Схватить меня за плечи. И не отпустить.

Ничего не произошло.

Локарев не оглянулся. Он так же прямо и гордо шел по непросохшей земле. Я так же грустно смотрела ему вслед. Мои глаза были сухими. Кулаки сжаты. И только когда он скрылся за поворотом. Я не выдержала. И уткнувшись лицом в грудь Ромки. Глухо зарыдала…


Мы остались вдвоем с Ромкой. Мои преданным и верным другом. По-прежнему беззаветно влюбленным в меня. Мы остались в маленьком рае. Который Ромка упрямо называл глухой дырой. Но я знала, что это рай. Потому что по-прежнему добрая старушка приносила нам по утрам парное молоко. И я жадно его пила. Наслаждаясь каждой тепло сладкой каплей. И молоко стекало по моим губам. И Ромка смеялся. И восклицал.

– Ты – как ребенок.

А я думала про Локарева. Что это он как ребенок. Который остался одни на один с врагами. Который беззащитен и слаб. И которому больше не на кого положиться.

Это по-прежнему был рай.

Я бегала босиком по утренней росе. И вдыхала аромат нечаянных полевых цветов, выросших в запущенном саду.

И Ромка восклицал:

– Сашка, какая ты еще девчонка!

А я думала про Локарева. Что это он еще мальчишка. Которому в любой момент могут выстрелить в спину. Которому преданно смотрят в глаза, сжимая в кармане револьвер. А он всем верит.

По ночам мы с Ромкой глазели на Полярную звезду, настойчиво поселившуюся над его домом. И я щурила глаза. И задорно махала ей рукой.

И Ромка восклицал.

– Какое ты еще дитя, Саня…

А я думала про Локарева. Что это он еще дитя. Которому теперь приходиться доказывать свое право называться мужчиной. Который теперь, борясь со своим страхом, защищает не столько себя. Сколько меня. Свою любимую. Которой он посвятил свои последние, самые лучшие стихи на свете.

У нас в доме подолгу горел свет. Мы подолгу не могли уснуть. Я с нетерпением ждала новостей. Постоянно переводя взгляд с телевизора на окно. Вглядываясь в ночь. Ожидая увидеть его. И ненадолго уснув, вновь вскакивала с постели. И мчалась на порог. Уже вглядываясь в раннее утро.

Но по-прежнему пели петухи. По-прежнему всходило солнце. Блестела роса на траве. Стучалась в окно бабка с парным молоком.

Рай оставался раем. Но в нем не было моего возлюбленного.

И я стала бояться. Я знала, что его могли уничтожить. Но я еще знала. Если бы это случилось. Я наверняка непременно узнала бы об этом из утренних газет или телевизионных новостей. Утренние газеты и телевизор кричали о войнах, преступлениях, уличных насилиях. Но среди этого кошмара не было Локарева. И это меня успокаивало.

И я ждала.

Ожидая новостей, мы с Ромой слушали его песни. По-прежнему талантливые песни. Взывающие мир к добру и справедливости. Ненавидящие ложь и предательство.

Это был мой Локарев. Пусть он когда-то и писал из-за собственной слабости. Беспомощности. Страха. Пытаясь доказать всему миру свою будущую победу над собой. Но это было когда-то. Теперь я словно слышала другой голос. Сильный. Уверенный. Гордый голос человека. Уже знающего цену жизни. И цену людям. Всегда готового смело посмотреть вниз с самого высокого дома. С самой высокой башни. Несмотря на то, что вверх смотреть легче.

Это пел мой Локарев. Которого я сама выдумала. Потом – встретила. Потом – поверила в него. И – полюбила. Мой Локарев.

И Ромка после последних аккордов не выдерживал. И спрашивал.

– Ты веришь, Саня, что он вернется?

Я недоуменно смотрела на него. Я не понимала его глупый вопрос.

– Иначе не может быть, Ромка. Иначе все теряет смысл. В том числе и моя жизнь. Тогда абсолютно все бессмысленно. Как можно не верить в любовь.

Он тоже не знал, как это возможно. И он понимал. Все имеет смысл, только тогда, когда веришь…


Ромка этим утром явился позже обычного. Я уже не спала. Я уже бродила по двору, стараясь пореже глядеть на дорогу. Я специально смотрела себе под ноги, читала про себя стихи. Наговаривала детские считалочки. Чтобы убить время. А потом резко поднимала голову и смотрела вдаль. Ожидая, что там наконец появится Локарев. Я знала, что те, кого очень ждешь, должны появляться неожиданно. Вот почему я сдерживалась, чтобы постоянно не пялиться на дорогу. Каждый раз, когда я поднимала голову. Мне казалось, что он сейчас непременно придет. Он будет идти по той же пыльной дороге. Своими большими размашистыми шагами. Высоко подняв голову. И я встречу его у калитки. И он крепко прижмет мою голову к своей груди. И скажет.

– Не представляю, Санька, как я жил без тебя это бесконечное время.

И я его больше никуда не отпущу…


Ромка этим утром явился позже обычного. Он позвал меня в дом. И долго задумчиво смотрел в мои глаза. Пытаясь что-то сказать. Но не решаясь. Или просто не находя слов.

Мое сердце невольно сжалась. Мои руки похолодели. По телу пробежала легкая дрожь.

– Говори, Ромка, – хриплым голосом выдавила я.

Он продолжал молчать.

– Ну, же! – мой голос повысился. И наконец сорвался до крика. – Ну же! Ромка! Что случилось! Не молчи, как болван! Говори!… О, Боже… Неужели его…

– Он жив, Саня, успокойся.

Я успокоилась. Остальное для меня не имело смысла.

Ромка вытащил из сумки какую-то помятую газету и бросил ее на стол.

– Почитай, Саня.

И отвернулся к окну, закуривая сигарету. Я успела заметить. Что его руки слегка дрожали. Впрочем, это не важно. Локарев жив. Больше я ничего не боялась. И поэтому я спокойно схватила газету и пробежала взглядом по строчкам.

На первой полосе торжественно сообщалось, что директор звукозаписывающей фирмы «Лок-Рекордс», знаменитый в прошлом певец и композитор Константин Локарев назначен на пост президента крупной международной ассоциации фирм звукозаписи. Его коротко поздравляли с новой ответственной должностью. Желали успехов в его работе. И высказали уверенность, что с приходом Локарева эта сфера шоу-бизнеса обречена на успех и процветание.

Когда я прочла заметку. То тут же подбежала к Ромке. И, схватив его за плечи, рывком повернула к себе.

– Ну и что! Ну и что, Ромка! Боже, как ты посмел подумать, что он… Испугался, предал… Господи! Это же так просто! И правильно, и логично! Локарев правильно сделал. Что согласился на это предложение! Очень мудро он поступил! Он должен обезопасить себя! Должен! Чем больше он будет иметь власти! Тем проще будет рассказать всю правду без каких-либо последствий! Понимаешь! Вот почему он так долго не появлялся! Сейчас. Когда он имеет еще больший авторитет. Он наконец-то сможет действовать! Сможет и меня защитить! Это же игра, Ромка! Как ты не понимаешь! Хитрая, тонкая игра!

– Ты так наивна, Саня, – тихо сказал Ромка.

– Я??? У меня много дурацких качеств! Но я никогда не отличалась наивностью! А вот ты… Ты, Ромка… Такое ощущение. Что ты специально все это говоришь. Ты ревнуешь. Ты хочешь меня настроить против него! Ты даже был бы безмерно рад. Если бы это случилось на самом деле. Если бы Локарев меня предал! Но не надейся, Ромка! Этого никогда не случиться! Он любит меня! Нам столько пришлось пережить вместе. И ты этого не можешь знать. А я знаю. Поэтому… Поэтому…

Я не договорила. Я покраснела от обиды. И выскочила на улицу. Мне не о чем было больше говорить с Ромкой.

И за целый день мы не проронили больше ни слова. Впрочем, это не трудно было сделать. Ромка в тоске валялся в соседней комнате на кровати. А я, забившись с ногами на диван. Слушала песни Локарева. И чем больше вникала в них. Тем крепла моя уверенность в порядочности любимого человека.

И Ромка на сей раз раздражал меня как никогда. Полный дурак! С такими типами, как Роб и его дядя. Как Марта. Нужно воевать только такими методами. Только такими! Нужно иметь серьезный тыл, чтобы пойти в наступление. И этот тыл Локарев себе сумел создать. И совсем скоро… Совсем скоро с экрана телевидения прозвучит правда…

Ромка показался из комнаты только вечером. Он уселся на другой край дивана. И повернул ко мне голову.

– Саня…

– Отстань! – грубо прервала я его.

Я была готова бороться за свою любовь даже с самыми близкими людьми.

В доме воцарилось молчание. И мне этот дом уже не казался раем. Пахнущим розами. Яичницей. И парным молоком. Он мне больше напоминал дыру. С прогнившей крышей. Скрипучим диваном и обшарпанными стенами.

Ромка, чтобы как-то разрядить обстановку и нарушить молчание (которое меня вполне устраивало) включил телевизор.

Я плохо соображала, что показывают. Я думала о Локареве. Я продолжала бояться за него. Вдруг они ему этой должностью подстроили очередную ловушку?

Мои раздумья прервал взволнованный голос Ромки.

– Саня! Смотри! Ну, смотри же!

На экране мелькнуло лицо Локарева. И я вздрогнула. И первая мысль, посетившая меня, была – Локарев сейчас скажет всю правду. Но на развитие этой мысли было отпущено очень мало времени. Поскольку следующий эпизод был совсем иным.

Марта. Красавица и умница Марта – жена Локарева. В длинном вечернем платье. Открывающем ее загорелые плечи. Черные локоны небрежно спадают на плечи. Пухлые чувственные губы слегка приоткрыты. Нежный синий взгляд устремлен на мужа. Он обнимает ее за тонкую талию. Он улыбается ей влюбленными глазами. Рядом с ними подтянутый, стройный, элегантный Роб. Верный друг семьи.

Все вместе они – на презентации международной ассоциации фирм звукозаписи. Где первую скрипку будет играть Локарев.

Вот она, правда. Нет, не та правда, которую я хотела услышать. Нет, не та правда, которую я ждала. Это совсем другая правда. Правда этой великолепной троицы. Которые вновь обожают друг друга. Которые простили друг другу все недоразумения. Случайно возникшие между ними. Умные. Образованные. Интеллигентные люди. Должны уметь прощать.

Подумаешь, Роб хотел убить Локарева. Подумаешь, Марта ему изменяла. Подумаешь, Локарев придумал свою любовь ко мне. Подумаешь! Все это ошибка!

Умные. Интеллигентные люди тоже иногда ошибаются. Главное – вовремя признать свои ошибки. Главное – найти силы простить. Они простили друг друга.

И я видела это по их счастливым дружеским взглядам. Взглядам. Наполненным сытостью и благодушием. К черту! К черту веру. К черту любовь. К черту правду. Правды не существует. Существует обман. Существует предательство.

И среди этого обмана и предательства – я.

– Выключить, Саня? – еле слышно спросил Ромка.

– Нет! – твердо ответила я. – Это интересный спектакль. И я хочу досмотреть его до конца.

Ромка удивленно взглянул на меня. Он не ожидал увидеть во мне столько твердости и решимости. Он не понял. Что я, не раз пережившая подлость, уже смогу устоять. И смогу смотреть этой подлости прямо в глаза.