Я приблизилась к зеркалу. Осунувшееся. Бледное лицо. Синяки под глазами. Дрожащие потрескавшиеся губы. И все-таки еще королева. Потому что еще – королевские волосы. Длинные. Пышные. Густые. Слегка рыжеватые. Слегка золотистые. Совсем как у мамы.

«Мне приснилось

Золото волос…»

Так кажется пел Локарев.

А от отца – высокий лоб. И волевой. Чуть заостренный к низу подбородок.

«Я молюсь на вас,

Сила и воля…»

Так кажется пел Локарев.

До свидания, Королева Бегония. Ты уже вряд ли расцветешь в расщелинах скал. Хотя, говорят, бегонии и там выживают. И цветут вопреки смерти и темноте. Но это, похоже, не про меня.

Я беру ножницы. Зажимаю волосы между указательным и средним пальцами. Натягиваю вниз. И безжалостно обрезаю. До свидания, Королева Бегония. Больше нет королевы. На меня из зеркала смотрит худенький плоский подросток. В рваных джинсах, кедах с развязанными шнурками. И в маечке с безвкусным изображением любимого певца. До свидания, Королева Бегония. Мне тебя ни капельки не жаль. Только ты умела принимать решения, стреляя и стреляя по мишени. Мальчишка-сорванец теперь приведет их в исполнение. Только один раз выстрелив в живую мишень.

Я закуриваю сигарету. Мои руки уже не дрожат. Я почему-то неожиданно успокаиваюсь. Наверно, потому, что мне кажется: я просто играю роль. Роль, которую я выбрала по своей воле. И которую задолго до меня написал Шекспир. Роль ни подлеца, ни святоши. Роль мученика и мечтателя. И тем она сложнее. И тем прекрасней.

Быть или не быть?

Сегодня для себя я выбираю – «быть». Тем самым выбирая «не быть» для завтра. Вот простой ответ на не такой уж сложный вопрос. Быть сегодня. Чтобы не быть завтра. Не быть завтра. Чтобы быть всегда…

Но мне гораздо легче. Чем Гамлету. Я не знаю своего врага в лицо. И значит, никогда не увижу его глаз. И значит. Мне не обязательно мучаться за его жизнь. Думать о его семье. Вычислять его характер. Тем самым пытаясь найти ему оправдания. Я не знаю его в лицо. Но я знаю, что ему нет оправданий. Поэтому мне будет проще его уничтожить. И разве это мало отличается от войны? Когда знаешь. Что перед тобой враг. Но лично этого врага не знаешь. Да. Это правильное определение. Война. Это месть за убитых. Это защита живых. И в этом случае войне есть оправдание. Но я еще не решила. Есть ли оправдание мне. Потому что я уже не Королева Бегония, принимающая решения. Я подросток-сорванец. Приводящий это решение в исполнение. Без лишних вопросов.

У меня нет к себе больше вопросов. И я смотрю на часы. Пора. Тушу сигарету. И мои пальцы чернеют от пепла. Я натягиваю на лоб кепку. Сую револьвер за пояс джинсов. И прикрываю его широкой майкой с трафаретным Локаревым. Рядом с ним мне проще будет сделать это. И не так страшно. Я буду помнить его песни. И его правду. И мне не надо пить успокоительное. Или спиртное. Я спокойна. Как никогда. И мои мысли впервые за долгое время работают четко.

Я точно вызубрила адрес. И досконально изучила этот район. Я несколько раз мысленно была в нужном подъезде. Где буду ждать свою жертву. Я знала во что может быть одет мой враг. Я готова ко всему.

Я без проблем нахожу нужное место. Центр города. А тихий глухой переулок так мало напоминает этот центр. Уже достаточно темно. И достаточно поздно. Во дворе – только старичок в берете. С собакой. Который никакого внимания не обращает на рыжего мальчишку, загулявшего допоздна. И мне нет смысла его бояться. Я спокойна. Как никогда. Я не боюсь. Потому что знаю. Что завтра для меня давно потеряло смысл. У меня осталось только сегодня. И мне этого вполне достаточно. Черненькая собачонка лениво тявкнула на меня. Так. На всякий случай. И старичок в берете лениво повернул голову в мою сторону. И ничего интересного во мне не увидев. Вновь повернулся спиной, продолжая выгуливать своего маленького дружка.

Я вошла в подъезд. Хорошо освещенный. И абсолютно пустой. Тишина, словно никто здесь и не живет. Хотя я прекрасно знаю. Что за стальными дверьми бурлит жизнь. Жарится картофель с котлетами. Включены во всю мощь телевизоры. И магнитофоны. Шумит в ванных комнатах вода… И эта жизнь настолько чужда мне, настолько отгорожена от меня стальными дверьми, что мне становится немного досадно. Ведь я тоже имею права на такую жизнь. Когда-то она была и моей. Когда мы с мамой забирались с ногами на мягкий диван. Врубали телик. И ждали папу. Зная, что он совсем скоро придет. И мы будем ужинать. И из кухни доносился такой аппетитный запах, что мы глотали слюнки. Но все равно не спешили с ужином. Мы всегда ужинали вместе, втроем.

Да. Такая жизнь. Теперь отгороженная от меня стальными дверьми. Когда-то была и моей. И я тоже имела на нее право. И это право у меня отнял один человек. Которого я сегодня жду. И который совсем скоро тоже лишиться этого права.

Я устроилась на третьем этаже, в углу. Между лифтом и маленьким окошком. Из которого мне легче всего наблюдать. Всего пять-семь минут и все будет кончено. Всего каких-то жалких пять-семь минут. И я, и мои родители будут отомщены. Я знаю. Что мои права уже не вернуть. И жизнь за стальными дверьми уже никогда не станет моей. Но я знаю, что она никогда уже не станет и его. И это я называю справедливостью. Справедливой войной. А на войне – как на войне. И не я эту войну затеяла. И не я первой подняла меч. И пусть погибнет поднявший его.

Во дворе резко затормозила машина. И я, прищурив глаза, вглядываюсь в темноту. И вижу красный лимузин. Я знаю. Что это его машина. Из машины выходит человек. Да, это он. Одет так же, как мне и говорили. Я не хочу видеть его лица. Но мне кажется. Что у него непременно красивое лицо с правильными чертами. Но в глазах – стальной блеск. Но в глазах – нет места лету и цветущим бегониям. В глазах – только пустые расщелины скал. И мертвое царство. Только человек с красивым лицом и такими пустыми глазами может быть виновен в смерти дорогих мне людей. И мне хочется убедится в этом. Но я себя сдерживаю. Мне нельзя видеть его лицо. Потому что за лицом я увижу живого человека. И могу не выдержать. И могу отступиться. Мне нужно видеть перед собой только тень, только манекен, только очертания фигуры. Марионетку. Как в тире. Один выстрел. И она повалится на бок. Я не должна видеть перед собой живого человека. В живых не стреляют. Убийцы с пустым мертвым взглядом не могут быть живыми.

Впрочем, он, сам того не зная, пока играет на моей стороне. Он сам не предоставляет мне шанс увидеть его лицо. Склонив голову, он некоторое время копается у машины. Достает ключи. Кладет их в карман. И так же склонив голову и глядя себе под ноги, идет к подъезду. Высокий. Стройный. В легком светлом костюме, из под которого виднеется черная майка. В широкополой светлой шляпе. Из-под которой выбиваются черные волосы, завязанные на затылке в «хвостик». Это несомненно он. Ошибки быть не может. Интеллигентный. Красивый человек в дорогом костюме. Ему не хватает только белых перчаток. Ведь убийства непременно совершаются в перчатках.

Я сегодня тоже убийца. Вернее – в роли убийцы. Но разве роль Гамлета – роль убийцы. И разве на войне все убийцы. Я прерываю свои мысли. Остались считанные секунды. Нет. Я не убийца. Иначе бы я непременно была в перчатках. Но мне это не нужно. Я не собираюсь трусливо прятаться от закона. Но и сдаваться такому закону я не буду. Я уйду сама. Почти по-английски. Без лишних прощаний. Потому что мне не кому говорить: «Прощай». Впрочем. Я лгу. Есть на свете такой человек. Рыжий. Веснушчатый, лопоухий. Который открыл для меня мир бегоний, растущих на мертвых скалах. Но, впрочем, уже поздно об этом…

Раз, два, три… Его широкие. Размашистые шаги. Четыре, пять, шесть. Приближаются к лифту. Семь, восемь, девять. Поднимается лифт. Десять, одиннадцать, двенадцать. Громко стучит мое сердце. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. За стальными дверьми бурлит чужая жизнь. Ничего не подозревающая. Что происходит за ними. Пахнущая жареным картофелем. И озвученная магнитофоном и телевизионными передачами. Жизнь, которая уже никогда не станет моей.

Шестнадцать. Лифт останавливается. И одновременно моя рука достает из-за пояса пистолет. Лифт открывается. Он выходит из лифта, его лицо так же прикрыто широкополой шляпой. Семнадцать. Он поднимает лицо. И я успеваю увидеть его глаза.

И тут моя рука дрогнула. Но выстрел раздался. Восемнадцать…

Он так ничего и не понял. Он недоуменно смотрит на меня. Но недоумение мгновенно сменяется гримасой боли. Но он продолжает смотреть на меня. На моем лице – тоже недоумение. Я ошиблась. У него совсем другие глаза. В них не отражаются пустые расщелины скал, на которых даже не цветут бегонии. Его глаза удивительно теплые, светлые. В них есть место для цветущего сада. Я его знаю. Это Костя Локарев. Человек, песни которого помогали мне жить. И выживать. Я опускаю револьвер. Я ошиблась. Он не может. Не может, черт побери, быть убийцей! Я не хочу в это верить. Ведь и гамлеты иногда ошибаются.

Его широкополая шляпа отскочила в сторону. И мне теперь хорошо видно его лицо. Он корчится от боли. Из его плеча густо сочится кровь. И алые пятна проступают на светлом пиджаке.

Все происходит в считанные секунды. В считанные секунды мне нужно на что-то решиться. В моей голове вспыхивают факелами обрывочные мысли. Несомненно, это тот человек. О котором говорил Женя. Но почему? Неужели это он приложил руку к разрушению моей жизни. Но этого не может быть. Потому что я всю жизнь верила этому человеку. Это он мне помог когда-то выжить. Своими песнями, своей неприкрытой правдой. Это его песнями так восхищались мои родители. И мама. Чуть склонив голову и сощурив свои большие глаза играла на гитаре его песни. И папа заворожено слушал. Константин Локарев. Я не могу. Я не имею права стрелять в свое прошлое. В свое настоящее. Я не имею права стрелять в кумира моей семьи. Я не имею права стрелять в правду. И веру… Константин Локарев.

Мы стояли друг напротив друга. И смотрели друг другу в глаза. И казалось это длилось вечно. Но прошли считанные секунды. За которые я должна была принять решение.

Мы стояли друг напротив друга. Он с перекошенным от боли лицом. И я в дурацкой майке. На которой был бездарно изображен его портрет. И мы оба выглядели глупо. И мы оба ничего не понимали. И нам обоим предстояло теперь. В считанные секунды. Что-то решить. И на что-то решиться.

Я шагнула к нему навстречу. Он машинально закрыл лицо одной рукой. Словно защищаясь.

– Не надо, прошу, не надо, – прошептал он. Даже не прошептал. У него не было на это сил. И я поняла его только по движению губ.

Он еле держался на ногах. Казалось. Он вот-вот рухнет на лестничную клетку. Я вцепилась в него. Я пыталась его поддержать.

– Не надо, – вяло пытался защищаться он. Он был уверен, что его убьют.

– Не бойтесь, я вам не сделаю больно. Честное слово…

Он мне не верил. Верить мне в этой ситуации было по крайней мере нелепо. Но у него не было выбора.

Я уже было попыталась бежать за подмогой. Как вдруг меня осенила вполне четкая. Вполне логичная мысль. И, несмотря на то, что в моей голове был туман. Эта мысль настойчиво засветилась в тумане. В критической ситуации это было вполне объяснимо.

Бежать! Скрыться! Исчезнуть! Нет, я не о себе. Мой Гамлет в один миг превратился в Арлекино. Нужно бежать ему. Локареву. Потому что его должны убить. Нет, не я. Для себя я уже все решила… Но это не значит. Что его не убьют вообще. Если это преступление было уже давно запланировано. И если я от него так легко отказалась. То это не значит. Что от него так легко откажутся и другие. Тем более, что жертва жива. Жертва видела меня. И я не так уж мало могу рассказать. Значит, нам обоим грозит опасность… И я бы глубоко наплевала на эту опасность. Поскольку давно равнодушна к жизни. Если бы не Локарев. Мне нужно было его спасти… А сейчас тащить его в квартиру, значило подвергнуть новой опасности и его, и себя. Ведь там тоже на всякий случай могли уже ждать. Или его. Если бы я струсила и не пришла. Или меня. Если я не промахнулась… Наверняка, и за подъездом следят. Впрочем, возможно, они давно уехали, И бросив меня на произвол судьбы. Хотя вряд ли. По логике, они должны уничтожить и меня. Они могут ждать в квартире Локарева… Туда нельзя!.. Они могут ждать и у меня дома… Туда тоже нельзя.

Давно моя голова так хорошо не работала. Я не знала. Где нам укрыться. Но я точно знала. Что первым делом. Нужно бежать.

И я вызвала лифт.

– Домой? – с надеждой посмотрел он на меня.

Я утвердительно кивнула. Я не могла ему сейчас ничего объяснить. На это не было времени. Он наверняка бы стал защищаться. И это ни к чему хорошему бы не привело. Хорошо, что он не в силах кричать. Его слабость сейчас была нам на руку.

Я втащила его в лифт. И нажала кнопку девятого. Последнего этажа.

Он не видел этого. Прислонившись к стенке. Он прикрыл глаза. И тяжело дышал. Пока лифт плавно поднимался вверх. А я в это время пыталась остановить кровь. Теперь, приведя в мысли в порядок, я могла заметить, что рана не такая уж глубокая. Как это могло показаться на первый взгляд. Локареву было больно. Но эта боль была вполне терпимой. Тем более для такого здорового парня, как он. Тем более для моего кумира. Который в моих мыслях всегда выглядел мужественным и стойким. И скорее всего его слабость. Его бессилие. Были вызваны внезапным шоком. Потрясением. Которое ему пришлось пережить благодаря мне. Хотя он меня благодарить и не пытался. Обессиленный и измученный, он просто прислонился к стенке и прикрыл глаза. А я, найдя носовой платок в его кармане. Попыталась перевязать его. И остановить кровь. И мне это удалось.