— А как насчет детей, Брай? Я же знаю, что ты всю жизнь мечтал о семье…

У него было ощущение, что он качается на качелях, взлетал в ослепительно голубое небо — и вдруг из-под него кто-то взял и вышиб сиденье.

— Мы стараемся, но пока все безрезультатно.

— Прости за бестактный вопрос.

— Да нет, ты же ничего не знала. И потом положение не безнадежное. Конечно, чертовски обескураживающее. О большой семье я уж не мечтаю — нам бы хоть одного ребенка.

— А твоя жена… Я читала в газете о ее клиническом центре, — Роза тактично переменила тему. — Замечательно то, что она делает для женщин в одном из самых бедных районов города.

— Да, она очень целеустремленный человек.

Пожалуй, подумал он, Рэйчел и Роза в этом отношении принадлежат к одному сорту людей. В обеих горит какой-то внутренний огонь, но в Рэйчел пламя бушует столь неистово, что его языки пробиваются в самых неожиданных местах. Ей хотелось помочь не одному человеку, а целому миру. Огонь Розы иного свойства: горел медленнее, но зато был горячее и направленнее.

В памяти Брайана всплыла та ночь в Лондоне. Боже, какой взгляд Роза тогда бросила на него! Примерно так же она смотрит на него и сейчас — немигающие черные глаза, на губах спокойная улыбка Моны Лизы, так хорошо ему знакомая. Господи Иисусе! Скорей бы она перестала так улыбаться, чтобы… не вызывать в его сердце того, чему там не должно быть места.

— Человек, который был тогда с тобой на том приеме… ты собираешься выйти за него замуж?

— Макс? — Она вздрогнула от неожиданного вопроса: поднесенный к губам кофе заметно задрожал в руке, немного даже пролилось на тыльную сторону ладони, так что ей пришлось вытереть ее салфеткой. Заметив белый неровный шрам, пересекающий ладонь Розы, Брайан внутренне сжался. — Я вижу, ты смотришь на шрам? — продолжала Роза, пытаясь уйти от ответа на вопрос. — Ничего особенного. Ты же помнишь, как я в детстве все время ходила с ободранными коленками, потому что то и дело грохалась со своего велосипеда? По-моему, я совсем не изменилась с тех пор. Буквально на прошлой неделе я…

— Он тебя любит? — перебил Розу Брайан.

Щеки Розы зарделись краской смущения.

— Не говори глупостей. Макс… Макс… без него я бы ничего не смогла, но мы просто… послушай, чего это мы вдруг говорим о нем?

— А почему бы и нет? Разве ты не влюблена в него?

— Нет, конечно, и потом, он ведь женат.

— Понятно.

Румянец на щеках Розы стал более темным. Она явно сердилась.

— Ничего тебе не понятно. Мы не… — она опустила глаза. — Словом, не то, что ты думаешь. Макс для меня замечательный друг. У меня был такой период… очень тяжелый. После того, как ты… Только Макс оставался со мной. Без него я вряд ли бы закончила юридическую школу…

«Или ты обманываешь сама себя, или ты просто дурочка. Я же видел, как он смотрел на тебя тогда, в Лондоне. Надо быть слепым, чтобы не увидеть этого», — подумал Брайан.

Ему было ясно одно: какова бы ни была правда, она не хотела ее знать. И никто не давал ему права лезть в ее дела.

— Уверен, что ты чертовски хороший адвокат. Хотелось бы мне как-нибудь увидеть тебя в деле.

— Не говори так, — улыбнулась она. — Твое желание может ведь исполниться. Макс любит повторять: адвокаты — что агенты похоронной службы. Рано или поздно любому приходится прибегать к их услугам. Лучше позже, чем раньше.

— Неглупый человек, этот твой Макс. Хорошо бы нам познакомиться как-нибудь.

— «Как-нибудь», — повторила она, чертя узор на пластике стола с мокрыми разводами от стаканов.

Брайан увидел отражение профиля Розы в зеркальном стекле окна. В этом призрачном образе было что-то такое же отчаянное и решительное, как у его прабабушки на старом дагерротипе: Мэри Тей Макклэнан. В свое время она решилась на то, чтобы перебраться из Старого Света в Новый, потеряв во время плавания через океан двоих детей. А было ей в ту пору всего двадцать лет.

Но вот Роза выпрямилась и посмотрела на часы.

— Господи, как поздно. Мне еще всю ночь работать. А рано утром я должна уже выступать в суде.

— Теперь я понимаю, почему у Перри Мейсона были мешки под глазами.

Роза засмеялась и слегка коснулась его руки, как бы дохнув на него своим теплом.

— Приятно было снова встретиться с тобой, Брайан. Я серьезно. Давай не будем больше пропадать.

«Надо сейчас же положить этому конец. Она все еще любит меня. Я обязан сказать ей, что это бессмысленно и не имеет будущего», — крутилось в голове у Брайана.

Но заставить себя произнести эти слова у него не было сил. Вместо этого он почувствовал, что подспудно ему безумно хочется снова ее увидеть.

— Как-нибудь выберемся на ленч. На днях. Я тебе позвоню.

— Обещаешь?

Она поднялась, чтобы уйти, но на секунду замешкалась, стараясь перехватить его взгляд.

— Клянусь…

Оставшись один, Брайан вспомнил клятву, которую дал ей много лет назад. И которую нарушил. Больше он не в праве так поступать. Но теперь в любом случае он все равно не сможет не причинить ей боли.

«А ты-то по-прежнему ее любишь?» — прошептал внутри холодный оценивающий голос.

Любит ли он ее? Правда заключается в том, что ему это было неизвестно. Какая-то часть его существа всегда будет любить ее. Но можно ли однозначно ответить на вопрос: любишь-не любишь. Или да, или нет? Пытаться определить свои чувства по отношению к Розе, решил он, это все равно что вырезать из неба кусок.


Войдя в квартиру на Восточной Пятьдесят второй улице, Брайан удивился, что там темно. Была уже полночь.

— Рэйчел, ты дома? — ласково позвал Брайан, включая верхний свет.

Ответа не было.

Щелчок выключателя мгновенно преобразил гостиную: хаос теней уступил место радующей глаз картине. «До чего же приятная у нас комната», — невольно подумалось Брайану, который теперь смотрел на свое жилище как бы новыми глазами. Ему доставляла особую радость и эта обитая набивным ситцем софа с горой пухлых вышитых подушек, и старый сейф с жестяной дверцей, стол соснового дерева, заваленный гранками, которые ему надлежало вычитать, и рецензиями на его последнюю книгу, которые прислал редактор.

А этот совершенно нелепый на вид стул, сделанный в Аппалачах: они купили его в штате Мэн в первое лето после свадьбы. При этом воспоминании Брайан не мог удержаться от улыбки. Они с Рэйчел набрели тогда на старый сельский амбар, битком набитый разным хламом, покрытым толстым слоем пыли. Перепачканная, не перестававшая чихать, Рэйчел продолжала что-то искать — и ее упорство было в конце концов вознаграждено: она натолкнулась на этот стул, валявшийся за грудой старых кроватей у стены. Она извлекла его оттуда, долго ходила вокруг, оценивая резьбу адирондакских мастеров, которые сделали ножки, похожие на медвежьи лапы. А спинку венчала медвежья голова. Ее вердикт гласил: «Это самая ужасная из всех замечательных вещей, которые я когда-либо в своей жизни видела, и если мы ее не купим, я всю обратную дорогу буду себя проклинать!» Старик фермер, который продавал этот хлам, отнюдь не был деревенским простаком. Нет уж, будьте покойны, он знал цену всему, что выставил на свой «сэйл», и запросил за стул тридцать долларов, что в те дни было целым состоянием. За такие деньги они могли безбедно прожить целый уик-энд. Но Рэйчел настояла — и они купили это произведение искусства, с трудом втиснув его в багажник. По дороге домой они горячо обсуждали, куда лучше его поставить. Рэйчел хотелось, чтобы стул красовался в самом центре гостиной, а Брайан считал, что лучшее место для него — какой-нибудь темный угол. Но потом, когда они вернулись домой, извлекли стул из машины, хорошенько его почистили, оказалось, что стул и на самом деле великолепен, и Брайан должен был это признать. Таких замечательных вещей не водилось ни у одного из их знакомых. В общем, стул, можно сказать, был поистине уникален. В известном смысле так же, как и сама Рэйчел.

У Брайана странно сжалось горло: такое случалось с ним, когда он разглядывал старые семейные фотографии. На них мать была еще молодой и худенькой, в волосах не блестела седина; братья с гордым видом восседали на трехколесных велосипедах…

«Сейчас все куда-то ушло», — с грустью подумал он.

В этот момент он услышал знакомое мяуканье — это к его ноге прижался их любимец. Брайан наклонился и поднял с пола большого, рыжего, в белую полоску, кота.

— Ну привет, Генерал Кастер! Оборонял форт от индейцев, а? Или просто вышел чем-нибудь поживиться на дармовщинку, старый попрошайка?

В ответ Генерал Кастер замяукал еще громче: казалось, это визжит ржавая ленточная пила. Вообще-то кот признавал только Рэйчел, но к некоторым вещам относился вполне демократично. Так, кормить себя он позволял любому.

Из холодильника на кухне Брайан извлек накрытую фольгой жестянку с кошачьей едой и вилкой выложил часть ее пахучего содержимого на «генеральскую» миску возле батареи. Некоторое время он постоял у окна, глядя на яркое ожерелье моста Квинсборо, протянутое над темнеющей внизу рекой. Затем его взгляд упал на спаржу, росшую в плетеной корзинке на подоконнике. Листья выглядели на редкость желтыми, хрупкими. Брайан попробовал пальцем землю — совсем сухая.

Набрав из-под крана полный стакан воды, он вылил его на засохшее растение.

Кухня напомнила ему обычную картину: хозяева уехали в летний отпуск куда-нибудь в Нэнтакет или на Файри-Айленд. Все так, но лето еще не наступило. На улице пока еще только апрель. И они с Рэйчел ни о каком отпуске не помышляют. И не вспомнить сейчас, когда они в последний раз выбирались куда-нибудь даже на уикэнд.

Брайану показалось, что на кухне даже воздух стал затхлым, пыльным — так пахнет вынутая из сундуков одежда.

Но тут он почувствовал и другой запах. Дыма. Сигаретного. В мозгу у него сработал сигнал тревоги: когда-то Рэйчел курила, но уже несколько лет как бросила.

Брайан пошел по коридору на этот запах. Рэйчел сидела в спальне возле кровати, свернувшись клубочком в большом деревянном кресле-качалке с мягкой прокладкой. Здесь было тоже темно: свет уличных фонарей наполнял комнату розоватым мерцанием. Брайан сразу заметил, что Рэйчел не спит… Но она явно и не бодрствовала. Сигарета в ее руке догорела до фильтра — на афганском, ручной вязки, шерстяном пледе, укрывавшем ее колени, виднелись следы пепла. Застывшие глаза смотрели мимо него; на странно неподвижном и бледном лице было такое выражение, что по рукам у него поползли мурашки.

Такие лица он видел во Вьетнаме. Лица солдат, уставших воевать.

— Рэйчел, — позвал он тихо, почти шепотом. — Дорогая…

Он никогда не видел ее такой. Господи, что же произошло?

И вот, словно он был гипнотизером, только что хлопнувшим в ладоши, она моргнула и взгляд ее сделался осмысленным.

— Привет! — произнесла Рэйчел, поворачиваясь к Брайану.

Он подошел и поцеловал ее в лоб. Волосы были мокрые, как будто она только что помыла голову.

— Я думал, тебя нет дома. Ты не отзывалась.

— Прости, я не слышала, как ты вошел.

Брайан нежно вынул дымящийся окурок из ее вялых пальцев, отнес его в туалет и спустил воду. В спальне не было пепельниц, они держали их только в большой комнате для курящих гостей.

Вернувшись, он сел на кровать, покрытую простым стеганым одеялом, которое несколько лет назад они купили в Пенсильвании. В углу рядом с кроватью стояла старая детская колыбель. Брайан вспомнил, как, покупая ее, представлял себе спящего в ней ребенка, — это было в первое лето, как они решили, что пора иметь детей. Но образ этого младенца сейчас не приходил к нему, как он ни старался. Единственное, что он видел там, в колыбели, было нагромождение старых журналов, книг, которые он так и не удосужился дочитать до конца, и пара туристских ботинок, явно нуждающихся в починке.

— Ты не хочешь сейчас мне все рассказать?

— Нет. Не очень, если ты не возражаешь, конечно, — и Рэйчел улыбнулась вымученной улыбкой.

Конечно, он возражал. Гнев тяжелым комом стоял у него внутри.

— Хорошо, — ответил он, стараясь сдержать себя. — Я не собираюсь задавать тебе вопрос: «Как прошел твой день, милая?» Ответь мне только, когда ты снова начала курить?

— Я не начинала. Просто захотелось немного подымить. Пожалуйста, Брай, давай не будем пререкаться. Сегодня мне меньше всего этого хотелось бы…

Взглянув на Рэйчел еще раз, Брайан подумал, что выглядит она сегодня чертовски неважно, поэтому не надо ни на чем настаивать. Она сама ему все расскажет. Не сразу, а когда созреет для такого разговора.

Он замолчал. Тишина, прерываемая лишь монотонным жужжанием электрических часов на ночном столике да отдаленными звуками редких в этот поздний час машин, действовала успокаивающе.