Обернувшись, она поймала на себе взгляд Макса. Оказывается, все это время он смотрел не на город, а на нее. Его ясные голубые глаза улыбались.

«Какой же ты замечательный, Макс! Ты знал. И готовил для меня этот сюрприз», — подумала Роза.

— Спасибо, — произнесла она.

— Отец частенько брал меня сюда ночью, — заметил Макс, обнимая ее за плечи, так что Роза как бы забралась в теплую нишу. — Он поднимал меня, и мне казалось, что я такой же большой, как сам Кинг-Конг. Он мне говорил: видишь, Макси, ты на вершине мира! Он весь твой. Держи его крепче, вот и все.

— Ну что же, ты так и делал, а?

Макс понурил голову и замолчал. Лицо его было скрыто густой тенью. Роза почувствовала, что он как бы ускользает от нее — и она коснулась его руки, пытаясь понять, куда он уходит.

Может быть, он думает о дочке. Документы о разводе уже были подготовлены, так что Мэнди знает, что он больше не вернется домой. Наверное, Максу было нелегко объяснить это ей.

Сейчас, глядя на Розу, он улыбался, но лицо было таким печальным, что Розе захотелось обнять его и сказать, что все будет хорошо. Но как могла она это обещать? Кто лучше, чем она, знает, насколько непредсказуема жизнь.

— Странно, — произнес он задумчиво. — Мне казалось всегда, что отец определил все правильно. В общем-то жизнь в этом и заключалась — добиться успеха и сделать кучу денег. Он так думал потому, что у него самого не было ни того, ни другого. А то, чего у тебя нет, всегда более важно, чем то, что есть. Но сейчас я понял и другое. Вовсе не надо быть на крыше «Эмпайр Стэйт», чтобы поймать удачу. Особенно, когда она рядом. Совсем рядом со мной.

Повернувшись, он взглянул на нее в упор. Отражение огней города упало на его лицо. Оно поразило Розу. Словно она брела через тоннель на ощупь и вдруг вышла на ослепительно яркий свет.

При этом она увидела то, чего не видела раньше. В ее сознании, как в фокусе, сошлось все, что он говорил, что видела она сама.

Господи Иисусе, да он же меня любит…

«И как давно», — пронеслось у нее в голове. Как давно он ее любит, а она настолько глуха и слепа, что не видит столь очевидного?

Сейчас, глядя на его светящееся любовью лицо, на печальный понимающий взгляд, она внезапно, с остро полоснувшей по сердцу болью, поняла, что это началось уже очень давно. И уж гораздо раньше, чем они стали любовниками. Может быть, прошли уже долгие годы.

Сейчас Роза видела это с очевидной ясностью. Все примеры его бесконечной доброты: каждый в отдельности напоминал маленькую жемчужину, вроде бы не имеющую особой ценности, но если нанизать их одну за другой на нитку, получится прекрасное драгоценное ожерелье, как то, что сейчас у нее на шее. Но самым большим подарком Макса было то, что он никогда ничего от нее не требовал взамен.

Глаза Розы наполнились слезами.

— Прости меня, — прошептала она, подумав: «Не то я говорю. Совсем не то».

Ничего другого, однако, не пришло ей на ум.

— Не говори так, Роза, — тихо ответил Макс.

Он нежно коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.

— Я не понимала.

— Я знаю.

— О, Макс… Я бы хотела… — она замолчала, не зная, что сказать, обуреваемая вихрем чувств, понимая, что любые слова бесполезны.

Он гладил ее волосы ласково, как гладят ребенка, которого нужно успокоить. Ей казалось, она слышит, как гулко стучит молот его сердца.

— Я знаю, — повторил он. — Ты любишь Брайана.

— Да.

— Пусть даже он и женат.

— Да.

— Так ты поэтому ведешь дело его жены? Из-за Брайана?

— Отчасти, — пожала плечами Роза. — Да, можно сказать и так. — И добавила, потому что считала своим долгом объяснить Максу и другое: — Это может показаться странным, но… Она мне нравится. Своим прямодушием. Своей невероятной преданностью делу, которому посвятила жизнь.

— А Брайан? Он все еще любит тебя?

— Брайан? Не думаю, что тут можно ответить однозначно: да или нет. Я знаю его уже целую вечность. Мы стали частью друг друга, можно сказать. В моей душе есть какая-то частица Брайана, которая всегда принадлежала мне и будет принадлежать всегда. Но сам он сейчас на распутье. Ему надо определиться. И когда это произойдет, я узнаю.

— И ты согласна ждать?

— Да.

Ей не хотелось причинять Максу боль, но она не могла обмануть его.

— Столько, сколько придется.

— Понимаю, — донесся до нее тихий голос Макса.

Когда-то Розе пришлось наблюдать, как сносили десятиэтажное жилое здание. До сих пор она помнит, как оно рушилось. Не взрывалось, как от бомбы, а оседало, этаж за этажом. В этом была даже своеобразная грация. Как будто величественная пожилая дама пыталась сделать реверанс. Макс чем-то напомнил ей то здание. Он так же оседал, и лицо при этом как бы сжималось — слой за слоем, будто этажи. Ей так хотелось протянуть ему руку и поддержать его.

Но все, что она смогла, это обхватить его, чтобы устоять самой под порывом ветра, словно пытавшегося ее унести. Она и в самом деле могла бы улететь, подумалось ей, если бы не тяжесть ее переполненного болью сердца, как якорь удерживавшая ее на бетонной площадке «Эмпайр».

— Макс, — пробормотала Роза. — О, Макс! Как бы я хотела, чтобы это был ты. Больше всего на свете.

Макс хотел ее. Она почувствовала это, прижавшись к нему. И, странное дело, она тоже испытывала желание. Она жаждала отдать ему все, что могла, пусть это было и не все, чего хотелось ему. Разве немного любви не лучше, чем совсем ничего?

Неожиданно Макс стал покрывать ее поцелуями — и она отвечала ему. Его поцелуи были жесткими, царапающими, совсем не похожими на нежные и ласковые, к которым она уже успела привыкнуть. Он целовал ее так, словно прощался. Макс со стоном опустился на колени, уткнув лицо в ту складку юбки, что образовалась между ногами от порыва ветра. Пальцы Макса впились ей в ягодицы, а дыхание обжигало тело сквозь тонкую ткань.

Роза слегка отклонилась назад, запрокинув голову и позволяя прохладному ветру обвевать лицо и волосы.

Макс между тем пытался снять ее трусики — его ногти несколько раз царапнули кожу ее бедер. И, видит Бог, она помогала ему справиться с этим.

Вот уже трусики зажаты у нее в кулаке. Комочек шелковых кружев. Она купила их после первой ночи, которую провела с Максом. Роза швырнула их вверх — и порыв ветра подхватил серебристую полоску ткани, мелькнувшую сияющей дугой над перегородкой. Она увидела, как трусики плывут над темными каньонами и сверкающими авеню города, подобно фантастической птице.

Роза повернула к Максу лицо и, задрав юбку выше пояса, прошептала:

— Возьми меня.

31

Лежа в темноте рядом с Никосом, Сильвия чувствовала себя совершенно разбитой. Впервые она занималась любовью с ним в своей постели. Постели, которую до сих пор она делила только с Джеральдом.

В этот раз Никос показался ей несколько грубым в своих ласках. Словно он торопился поскорее все кончить, не то что раньше, когда, наоборот, всячески стремился продлить момент близости.

«Неужели он на меня сердится?» — с тревогой подумала Сильвия.

Она прислушивалась к его тяжелому дыханию — ее собственное сердце понемногу входило в норму. Душная тьма наваливалась на нее плотной массой. Она протянула руку и когда пальцы Никоса, откинув смятую простыню, в ответ сжали ее кисть, Сильвия почувствовала прилив радостного облегчения.

Она стала перебирать в уме события минувшего вечера. Превосходный ужин в «Каравелле» — бутылка потрясающего «Шато Осон», чтобы достойно отметить завершение отделки их дома. Ей так хотелось сделать этот вечер совсем особенным. Продумано было все, вплоть до мельчайших деталей, включая ее туалет. Она выбрала платье из мягкого зеленого бирманского шелка оттенка листьев водяной лилии с картины Моне. Этот цвет удивительно гармонировал и с ее глазами и с изумрудами у нее в ушах. Но Никос, казалось, ничего не замечал. Вежливый, но рассеянный, он явно думал о чем-то своем. А теперь это упорное молчание. Что бы это значило?

Она сжала его руку, надеясь, что он заговорит.

Впрочем, Сильвия уже сама догадывалась, о чем он думает. В глубине сердца она с ужасом ждала его слов. Этот разговор между ними назревал целых три недели — с тех пор, как она впервые рассказала ему о Розе. Никос стал тише, задумчивее, но внутри, Сильвия чувствовала это, у него все кипит.

— Я видел ее, — произнес он. — Розу.

Сильвия почувствовала, как сжалась ее грудь. Легким не хватало воздуха, словно она дышала через соломинку.

«Я не должна была ему рассказывать, — подумала она. — Надо было сохранить все в тайне. На что я надеялась, когда открылась ему?»

— Она красивая и такая умная, — продолжал Никос дрогнувшим голосом. — Если бы ты только знала… Если бы только могла ее увидеть, Сильвия. Боже мой, это наша дочь.

Сильвия, не в силах дольше выносить давящую тяжесть на сердце, рывком села на кровати. Отбросив простыни, прилипшие к ее ногам, она встала.

Каждый шаг по ковру давался ей с трудом. Подойдя к скамеечке перед туалетным столиком, она схватила халат и поспешно стала натягивать его на голое тело. Рукав затрещал, но какое это имело значение. Теперь значения не имело уже ничего.

Сильвия опустилась на козетку в стиле Рекамье: множество бархатных подушек как бы пришли ей на помощь, ограждая и защищая.

Высокие французские окна были открыты, и теплый ветерок шевелил кружевные занавески. Тусклый свет луны позволял Сильвии разглядеть очертания роз в своем саду. Однако цвета различить она не могла, так что изображение получалось черно-белым, как на старой фотографии. «Шот силк», ее любимые розы, вились уже над чугунными перилами балкона, проглядывая через балюстраду в форме столь обожаемой ею арфы… А вдоль увитой плющом южной стены бледно светились голубые нильские красавицы.

«О, мои дочери, — неслышно прошептали ее губы, — берегите их! Пусть они сохраняют свою свежесть. Вы вправе наказать меня, но только не их!»

— Тридцать два года я мечтала как о самом большом счастье на свете узнать свою настоящую дочь! — тихо выдохнула Сильвия в напоенную ароматами ночь. — Никос, Никос! Ты этого не знаешь, ты даже представить себе не можешь… Знать, что твоя маленькая дочурка где-то рядом, что ей грозит опасность, что она несчастна, а ты не в состоянии ей помочь. Что может быть горше для матери? Взять бы дочку на руки, прижать к себе — и все было бы в порядке. Как часто я делала это в своем воображении… Господи, дай мне такую возможность. Только обнять ее… хоть на миг. Прижать и попросить прощения. Чего бы я не отдала ради этого! — воскликнула она, протягивая руки в темноту ночи. — Все что у меня есть, все…

Сильвия обернулась к темному силуэту на кровати. Боль в груди стала такой невыносимой, что ей показалось: еще секунда — и она умрет от разрыва сердца.

— Даже тобой и то пожертвовала бы, мой дорогой Никос, — прибавила, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.

Темная тень двинулась ей навстречу: вот Никос вошел в полосу серебряного сияния, и его светящаяся рука сжала ее холодные пальцы.

Присев на край козетки, он тихо произнес:

— Милая моя Сильвия, я понимаю, как ты должна была страдать. И я совсем не виню тебя, пойми меня. Я только хотел бы… — Его голос дрогнул, и в лунном свете глаза Никоса подозрительно блеснули. — Я хотел бы узнать от тебя правду уже тогда. Много лет назад. Подумать, что наш ребенок — мой ребенок — и его воспитывают какие-то чужие люди… Как больно думать об этом! Знай я тогда… все могло быть по-другому. Сильвия, Сильвия, почему ты не рассказала мне раньше?

Выходит, констатировала Сильвия, он все-таки винит ее. Что ж, у него есть на это право. Разве можно было надеяться на иное?

Слезы покатились по ее щекам, упали на ладони.

— Ни разу, поверь мне, за все эти годы… — начала она с дрожью в голосе, — у меня не было подходящего случая, чтобы… рассказать тебе. Сперва меня пугала мысль о Джеральде. Я не могла позволить себе причинить боль любимому человеку. А ты… ты был тогда для меня частью моего прошлого. Я ведь не знала ни где ты, ни что с тобой. А много позже, когда мы снова встретились… — Сильвия как можно глубже вдохнула. — Тут я наконец решилась, потому что сочла несправедливым… словом, решила, что ты должен узнать об этом… даже если мое признание и будет чересчур запоздалым.

— «Чересчур», говоришь ты? — спросил Никос, не отрывая от нее глаз, в которых играли лунные блики, казавшиеся ей светом дальних звезд. — Я так не думаю. Еще не поздно.

Сердце Сильвии гулко застучало в висках: