Письменный стол в кабинете Хантера-Джона на работе был далеко не таким удобным, как тот, что стоял у него дома. Темные панели на стенах и уродливый металлический стол сохранились еще с тех времен, когда делами здесь заправлял отец Хантера-Джона. При мысли о том, как мать Хантера-Джона, Лилиан, заявляется на фабрику, чтобы устроить Джону-старшему подобный сюрприз, Эмма не смогла удержаться от смеха.

Если бы Лилиан хотя бы раз так сделала, она непременно заменила бы этот стол на другой. Лежать голышом на холодном металле – удовольствие сомнительное.

Секретарша Хантера-Джона сообщила, что он отправился с инспекцией на одну из фабрик и должен вот-вот вернуться. Превосходно. У Эммы оставалось достаточно времени, чтобы раздеться и раскинуться на столе в одних чулках, поясе с подвязками и розовой ленточке вокруг шеи.

Она никогда еще не устраивала мужу подобных сюрпризов. Да, порой она заезжала к нему на работу, привозила обед, и иногда они позволяли себе небольшие шалости, но до полноценного секса дело не доходило ни разу. Мест, где они еще не занимались этим, оставалось совсем немного. Нелегко было все время поддерживать в нем интерес, делать так, чтобы все внимание Хантера-Джона было сосредоточено исключительно на ней, чтобы у него не было времени думать о Сидни и о том, что его жизнь сложилась совсем не так, как ему когда-то хотелось. Эмме никогда не надоедало изобретать способы ублажить мужа. Ведь она любила секс. Нет, она его обожала. Просто порой нелегко было продолжать эти усилия, не имея уверенности, что ему действительно это нужно. Она хотела, чтобы Хантер-Джон любил ее. Но по большому счету, если он не испытывал любви к ней, она предпочитала не знать об этом. Это было лучше, чем жить без него. Интересно, ее мать тоже вставала перед таким выбором? Порой она сомневалась, что любовь вообще имеет для Ариэль какое-то значение.

Из-за двери донесся голос Хантера-Джона, и она раздвинула ноги чуть пошире.

И тут в кабинет вошел ее свекор.

– Хорошенькое дельце, – только и сказал Джон-старший.

Эмма взвизгнула и кубарем скатилась со стола.

– Что такое? – послышался голос Хантера-Джона.

Эмма забилась под стол и прижала колени к груди.

– Пожалуй, оставлю-ка я вас с женой наедине, – сказал Джон-старший.

– С какой женой? Где она?

– Под столом. А ее одежда – в кресле. Да, сын, хорошо же ты управляешь моим предприятием.

Эмма услышала, как захлопнулась дверь. Шаги Хантера-Джона приблизились, и он присел на корточки перед столом.

– Черт побери, Эмма, что ты здесь делаешь?

– Я хотела устроить тебе сюрприз.

– Ты никогда прежде не приходила сюда за этим. С чего вдруг тебя принесло именно сегодня, когда отец решил без предупреждения устроить инспекцию, чтобы проверить, хорошо ли я веду дела? Мой отец видел тебя голой! У меня это в голове не укладывается.

Она вылезла из-под стола. Мнение отца значило для Хантера-Джона очень многое. А она только что поставила их обоих в неловкое положение. Ну почему так случилось?

Все было прекрасно – по крайней мере, о проблемах никто не вспоминал – до тех пор, пока не вернулась Сидни. И чего ей не сиделось там, где она была до этого?

– Прости, – пробормотала она и, подойдя к креслу, начала одеваться.

– Что на тебя нашло в последнее время? Ты просто как с цепи сорвалась. Выходить со мной никуда не хочешь, названиваешь мне по пятнадцать раз на дню, а теперь вот сюда в таком виде заявилась.

Эмма через голову натянула платье и сунула ноги в туфли на каблуках.

– Мне нужна уверенность в том… – замялась она. – В том, что ты меня любишь.

– В чем, в чем?

– В том, что ты останешься со мной.

Хантер-Джон покачал головой.

– О чем ты вообще?

– Я места себе не нахожу. С тех самых пор, как Сидни вернулась…

– Ты шутишь, – перебил ее Хантер-Джон. – Не может быть, чтобы ты это серьезно. Все это из-за Сидни? Поезжай домой, Эмма. – Он двинулся к выходу из кабинета, даже не взглянув на жену. – Мне нужно догнать отца и попытаться объяснить ему все это.

* * *

– Знаешь, что мне сегодня рассказала Элиза Бофорт? – оживленно воскликнула Эмма вечером за ужином. – Сидни и Клер Уэверли устроили двойное свидание на Лансфордовом водохранилище. О чем только Сидни думает? В нашем возрасте уже никто туда не ходит. А Клер! Можешь себе представить Клер на водохранилище?

Хантер-Джон уткнулся в свой десерт. Это был его любимый шоколадный торт с кремовой глазурью. Эмма заказала его специально для мужа.

Вместо того чтобы ответить, Хантер-Джон утер губы и положил салфетку.

– Эй, мальчишки, – сказал он сыновьям, отодвигая стул. – Пойдемте погоняем мячик.

Джош и Пайтон с готовностью вскочили со своих мест. Они обожали играть с отцом, и Хантер-Джон всегда старался выкроить время, чтобы побыть с сыновьями.

– Я с вами, – вскинулась Эмма. – Подождите меня, ладно?

Она бросилась по лестнице на второй этаж и переоделась в красный купальник, тот самый, который нравился Хантеру-Джону, но, когда она спустилась, в столовой уже никого не было. К бассейну вела дверь из гостиной, и Эмма вышла на террасу, откуда открывался вид на лужайку. Хантер-Джон с мальчиками играли во дворе; волосы у них уже взмокли от пота. В половине восьмого на улице было еще светло и жара даже не думала спадать. Дневной зной не спешил уступать место вечерней прохладе. Эмма любила лето. Мальчикам не нужно было ходить в школу, а темнело так поздно, что после того, как Хантер-Джон возвращался с работы, еще оставалось время заняться чем-нибудь.

Раз уж Хантер-Джон не собирался смотреть, как она плавает, мочить волосы не имело смысла, так что Эмма облачилась в саронг и принялась подбадривать сыновей возгласами с внутреннего дворика. Она с нетерпением ждала открытия футбольного сезона. Предвкушала походы на школьные матчи и посиделки перед телевизором днем по воскресеньям и вечером по понедельникам. Это было их семейное времяпрепровождение, нечто такое, чего Сидни никогда не делала вместе с Хантером-Джоном. Она приходила на стадион, когда играл Хантер-Джон, но никогда не была горячей поклонницей футбола. А Эмма любила его. Любила потому, что его любил Хантер-Джон. Но Хантер-Джон бросил играть, когда не поступил в Университет Нотр-Дам. Он бросил играть из-за нее.

Когда начало смеркаться, Эмма вынесла из дома кувшин с лимонадом. Вскоре мальчики с Хантером-Джоном появились у бассейна.

– Лимона… – начала было Эмма, но прежде чем она успела договорить, мальчишки уже плескались в бассейне.

Эмма снисходительно покачала головой. Хантер-Джон направлялся прямо к ней. Она с улыбкой протянула ему стакан.

– Лимо…

Он прошел мимо нее и скрылся в доме. С того злополучного происшествия у него в кабинете он не сказал ей ни слова.

Эмме не хотелось, чтобы мальчики поняли, что между их родителями пробежала черная кошка, поэтому дождалась, пока они наиграются в воде, потом принесла полотенца и велела им вылезать. Когда они выбрались из бассейна, она разогнала их по комнатам переодеваться и смотреть телевизор, а сама отправилась на поиски мужа.

Он принимал душ, и Эмма уселась на туалетный столик лицом к душевой кабинке, дожидаясь, когда он вылезет.

Когда дверца открылась и появился он, у нее перехватило дыхание. Он до сих пор вызывал в ней сильные чувства. До чего же он красивый! Он только что вымыл голову, и Эмма отметила, как сильно поредели у него волосы, но для нее это не имело никакого значения. Как же она его любит!

– Нам нужно поговорить, – произнесла она. – Я хочу знать, почему ты все время отказываешься обсуждать Сидни.

Он вскинул голову от удивления, не ожидая увидеть ее здесь, потом взял полотенце и принялся энергично вытирать волосы.

– По-моему, куда важнее то, почему ты никак не можешь оставить ее в покое. Неужели ты не заметила, что Сидни не имеет никакого отношения к нашей жизни? Тебе не кажется, что она не сделала нам ничего плохого?

– Она сделала достаточно уже тем, что вернулась, – сказала Эмма.

Он прекратил вытираться. Лица его было не видно из-за полотенца.

– Ты не желаешь о ней разговаривать, – продолжала она. – Откуда мне знать, может, это потому, что ты до сих пор испытываешь к ней какие-то чувства? Откуда мне знать, что ее появление не напомнило тебе обо всех тех возможностях, которые были у тебя, пока я не забеременела? Откуда мне знать, поступил бы ты точно так же, если бы мог прожить жизнь заново? Стал бы ты спать со мной? Женился бы на мне?

Он медленно опустил руку с полотенцем. На лице у него, когда он двинулся к ней, застыло напряженное выражение, и сердце у нее учащенно забилось от страха, потому что он был такой сердитый, но и от предвкушения, ведь он выглядел так сексуально.

– Откуда тебе знать? – повторил он изумленно; голос его звучал тихо и хрипловато. – Откуда тебе знать?

– Она много где побывала. А ты всегда мечтал о путешествиях.

– Вот, значит, о чем ты думала все эти десять лет, Эмма? Секс, силиконовая грудь и откровенные наряды. Изысканные обеды и совместный просмотр футбола. Неужели все это делалось потому, что ты полагала, будто я хочу оказаться где-то в другом месте? Было ли хоть что-то из этого продиктовано любовью ко мне? Или ты все это время пыталась заткнуть за пояс Сидни?

– Не знаю, Хантер-Джон. Ты правда так думаешь?

– Это был неправильный ответ, Эмма, – сказал Хантер-Джон и вышел из ванной.

* * *

– Ты спишь? – спросила Сидни у Клер, появившись на пороге ее спальни.

И ничуть не удивилась, когда сестра ответила отрицательно.

Клер очень мало спала еще тогда, когда они были девчонками. По вечерам она работала в саду до тех пор, пока бабушка не звала ее в дом. Сидни помнила, как сестра наводила порядок или пекла хлеб, когда все остальные спали. Дом был единственным местом, где она чувствовала себя по-настоящему в безопасности, и теперь, став взрослой, Сидни понимала, что Клер пыталась или стать здесь своей, или как-то отработать свое пропитание, заслужить право жить здесь. Сидни больно было вспоминать о том, как она считала старшую сестру суетливой и странной, как не понимала, что Клер пришлось перенести.

Она вошла в спальню Клер – теперь та занимала комнату в башенке, которая прежде принадлежала их бабке. При бабушке Уэверли стены здесь были завешены лоскутными покрывалами, но Клер заменила их черно-белыми фотографиями в рамках и несколькими старыми семейными снимками. Стены были выкрашены в нежно-желтый цвет, на полу лежал пестрый ковер. Внимание Сидни привлекло место, где ее сестра, по-видимому, проводила большую часть времени, – удобное сиденье у окна. Рядом на полу громоздились стопки книг.

Сидни подошла к кровати и взялась за одну из резных стоек.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Клер уселась в постели.

– О том, где я была эти десять лет.

– Хорошо, – тихо произнесла Клер.

Днем, на пляже, у нее была возможность завести этот разговор, когда они сидели на покрывале, но у Сидни не хватило духу. Тогда она еще этого не понимала, но дожидалась ночи, потому что вещи, о которых она собиралась рассказать сестре, были из тех, о каких нужно говорить в темноте. А она должна была сказать о них Клер. Дэвид никуда не делся.

– Ты ведь знаешь, что сначала я поехала в Нью-Йорк. Но оттуда я перебралась в Чикаго. Потом был Сан-Франциско, Вегас… потом Сиэтл. У меня было множество мужчин. И я промышляла воровством. Я взяла чужое имя и стала зваться Синди Уоткинс.

– Мама тоже этим занималась, – сказала Клер.

– Думаешь, она делала это ради острых ощущений? Потому что такая жизнь приносит массу острых ощущений, но и выматывает тоже. А потом родилась Бэй.

Сидни присела на постель в ногах Клер, чтобы ощущать ее присутствие и иметь возможность прикоснуться к ней, если станет слишком страшно.

– Отец Бэй живет в Сиэтле. Там я с ним и познакомилась. Его зовут Дэвид Леони. – Она сглотнула; произносить это имя вслух было страшно. – Настоящая фамилия Бэй – Леони. У нас с ней разные фамилии. Я так и не вышла замуж за Дэвида. Он страшный человек, я поняла это, как только познакомилась с ним, но я имела дело с подобными типами и до него и думала, что справлюсь. Я собиралась бросить его – я всегда так делала, когда обстановка начинала накаляться, – как вдруг обнаружила, что беременна. Я никогда не подозревала, какой уязвимой становишься, когда у тебя появляется ребенок. Дэвид начал меня бить и распоясывался все больше и больше. Когда Бэй исполнился годик, я ушла. Мы с ней уехали в Бойсе, я закончила парикмахерскую школу, нашла работу. Казалось, все идет хорошо. Потом Дэвид отыскал нас. Он так избил меня, что я лишилась зуба и еще несколько недель плохо видела левым глазом. Если бы он убил меня, Бэй осталась бы сиротой, поэтому я вернулась с ним в Сиэтл. Он ограничивал мой мир все сильнее и сильнее, делал его похожим на ад, до тех пор, пока в нем не осталось всего три вещи: Бэй, Дэвид и его гнев. В какой-то момент я начала думать, что это наказание за ту жизнь, которую я вела до того, как встретила его. Но потом в парке, куда Дэвид позволял мне водить Бэй три раза в неделю, я познакомилась с женщиной. Она догадалась, что происходит, по моему виду. Эта женщина раздобыла мне машину и помогла бежать. Дэвид не знал моей настоящей фамилии и думал, что я из Нью-Йорка, так что Бэском был единственным местом, в котором мне пришло в голову укрыться, единственным местом, где он не сможет найти меня.