Джорджетт Хейер - Саймон Холодное Сердце

— Ничего, — примирительно сказал Саймон. — Теперь отпусти меня, малыш, я слезу с коня.

Он опустил Седрика на руки Мориса Гаунтри и легко спрыгнул с седла. Все, кто собрался у ворот, дружно приветствовали его, спрашивали, все ли благополучно, не был ли он ранен. Ни один обращенный к нему вопрос он не оставил без ответа и только после этого вошел в замок.

Седрик, приплясывая, поспешил следом за ним. Не отставали и все остальные пажи — небольшая стайка детворы, и когда он приостановился, заговорив со своим секретарем, то оказался и центре целого зелено-красновато-коричневого клубка, возвышаясь над ним, в то время как пажи роились вокруг него, соперничая или попросту пререкаясь друг с другом за высокую честь нести его меч. Один из них бросился отстегивать меч, трое других поддерживали ножны, воинственно обмениваясь свирепыми взглядами, а еще двое, встав на колени, отстегивали шпоры с его сапог. Сам Саймон как будто и не замечал этой возни, спокойно беседуя над головами пажей со своим секретарем, которого эта сутолока порядком забавляла, чего он, впрочем, старался не выказывать. Седрику, самому маленькому из всех мальчиков, никакой ноши не досталось. Чтобы не остаться без дела, он взобрался на кресло и снял с головы Саймона шапку. Потом он стал снимать с плеч Саймона накидку, и его пухлые маленькие пальчики во всю старались справиться с застежками, пока Саймон не отозвался на усилия Седрика.

— Молодец, малыш, готово! Хочешь все с меня снять? Отнеси мою шапку, куда следует! Роджер, возьми мой меч вон у того малыша, а то он споткнется об него и упадет. Эдмунд, не смей драться из-за шпор, оцарапаешься! Будь осторожен. И ну-ка все отсюда брысь, пока сам не позову вас, бесенята!

Только после этого Саймон подозвал к себе Гаунтри.

— Зайдешь ко мне после ужина, надо поговорить. И с тобой тоже, Бернард.

Он поднялся вверх по лестнице и быстро прошел в свой кабинет в сопровождении сквайра Малькольма.

Уолтер Сантой весело взглянул на Гаунтри:

— Здесь становится тесно от пажей. С тех пор, как мы ушли и поход, я вижу, еще трое прибыло.

— Да, — озадаченно отозвался Гаунтри. — Милорд распорядился взять их к нему. На каждом шагу спотыкаешься о пажа, но такова воля милорда. А помните, за два дня до похода милорд до бесчувствия избил Патрика Кильдара, когда тот ударил маленького Эдмунда? С тех пор все так снисходительны к детям и так потакают им во всем, как раньше у нас никогда не бывало. Да вот хоть бы мой собственный сын. Такой сорванец стал и озорник — спасу нет, никого, кроме милорда слушаться не желает.

— Да, дело принимает скверный оборот, — вздохнул управляющий, который и сам обожал детей и стоически сносил все их шалости и проказы.

— Воистину — скверный, — подхватил, улыбаясь, Бернард. — А по мне, так милое дело — видеть этих карапузов вокруг Железного Лорда. Липнут к нему, как мухи к кувшину с медом.

— Что верно — то верно, назойливые они, как мухи, — присоединился Роджер, — облепят милорда, так что нам, бедным сквайрам, и не подступиться к нему. А у него ни в чем для них отказа нету. Я как-то нечаянно толкнул Дональда, а тот возьми, да упади, я и не думал, что так выйдет, я это сгоряча тогда, так милорд целых три дня потом не желал меня видеть. Зато уж, Малькольм за эти три дня постарался изо всех сил! — при воспоминании о прежних обидах у Роджера загорелись глаза, и он еще долго оставался насупленным.

После ужина Морис Гаунтри пришел в кабинет Саймона, чтобы отчитаться в своих делах. Саймон внимательно выслушал его и посмотрел счета. Морис говорил как-то нерешительно, словно опасаясь, что не сумеет заслужить одобрение со стороны милорда. В самом конце отчета он неуверенно взглянул на Саймона.

— Есть еще один вопрос, в котором… в котором… возможно, вы сочтете, что я… превысил свои права, — запинаясь, с трудом подыскивал слова Морис. — В ваше отсутствие я… я делал то, что мне казалось наиболее приемлемым.

Морису Гаунтри мешало говорить безотчетное беспокойство, которое он испытывал перед этим человеком, бывшим на добрых пятнадцать лет младше, чем он. Саймон пока что молчал, и Морис продолжил, слегка сутулясь и поеживаясь:

— Среди ваших стражников, сэр, я выявил троих злоумышленников, водивших дружбу с Николасом. Пока вас тут не было, они намеревались, пользуясь этим, подбить людей на мятеж, о чем я узнал от Базиля. И я… и… Они предстали перед судом, сэр, и я вашим именем изгнал из пределов ваших владений Эдвина Палмера, в котором видел главного подстрекателя. Двух других я подверг наказанию, и теперь они ведут себя тихо.

Морис опять взглянул на Саймона не очень уверенно. В глазах у Мориса легко читалась преданность, какую можно увидать в глазах собаки.

— Ты правильно сделал, — сказал Саймон. — Ты во всех делах поступал так, как поступал бы я сам, будь я здесь.

Невозмутимый голос Саймона придал Морису Гаунтри уверенности в себе. Морис выпрямился, хмурые складки на его лбу разгладились:

— Если я… если вы довольны моей службой, могу ли я сбросить тяжкий груз с души?

— Я доволен. Ничего другого я и не ожидал.

— Милорд, мне хочется только одного — заслужить ваше доверие. Могу ли я надеяться, что… когда-нибудь между мной и нами исчезнет черная память о том… что я…

Сжатая в кулак рука Саймона опустилась на стол между ними.

— Год назад я сказал тебе четыре слова, Морис Гаунтри: «Я забыл об этом».

— Но вы не сказали: «Я прощаю», — еле слышно произнес Гаунтри.

— Так я скажу это теперь. Я простил. Но зачем тебе это? Прошлое мертво.

— Милорд, я… я благодарен вам! За все, что вы сделали для меня, и за то, что позволяете моему сыну надоедать вам и так терпеливы с ним.

— Не благодари меня за то, что мне самому доставляет удовольствие, — ответил Саймон, вставая.

Морис встал вслед за ним и, когда уже подошел к двери, Саймон сказал ему как бы между прочим:

— Еще до ужина я выходил взглянуть, что да как тут вокруг, и Седрик со мной. Ему в руку вонзилась колючка, и у него сильно потекла кровь.

Увидя, что Морис обеспокоен, Саймон поспешно добавил:

— Ты думаешь, Морис, я совсем беззаботный? Я выдернул колючку, а руку Седрику перевязал. Завтра, наверное, все будет хорошо.

— Сэр, — ответил Морис, — вы столько внимания уделяете Седрику и так добры с ним! Пойду взгляну на него.

— Я старался, чтоб ему было не очень больно, и он не пролил ни слезинки, — сказал Саймон.

* * *

Через неделю Саймон поехал к Мэлвэллетам и был по-королевски принят своим отцом.

— Джеффри, — сказал Мэлвэллет-старший сыну сразу после отъезда Саймона, — мне этот юноша дорог. Очень дорог.

— И мне тоже, сэр.

— Но я никогда не буду для него больше, чем старшим другом.

В голосе Мэлвэллета слышалась горечь. Сын ничего не ответил на это отцу. Оба долго молчали. Потом сын искоса взглянул на отца и улыбнулся.

— Видел бы ты, как он взял в плен сына Оуэна. Честное слово, он был воистину вездесущ, наравне с самим принцем увлекая наших людей за собой. Потом его отряд вступил в бой с отрядом Гриффита, а между ним и Гриффитом начался поединок. Мне казалось, их схватке не будет конца, ведь Гриффита тоже голыми руками не возьмешь, сэр, а нападал он на Саймона так, что у меня сердце билось в горле. Но Саймон неутомим, и в конце концов Гриффит обессилил так, что не мог даже руки поднять. Вот тут-то Саймон и взял его в плен. Потом он доставил пленника принцу и ничего не пожелал взять в награду, кроме доспехов Гриффита. Любопытная штука — сверху позолота, а работа такая искусная, что с виду они кажутся невесомыми. В следующем бою Саймон был в этих доспехах, так что сразу бросался в глаза. Его солдаты, видя Саймона впереди себя, стремились не отставать от него и вели за собой всех остальных. Мы победили тогда — сам принц сказал — благодаря храбрости Саймона. Генрих очень высоко ценит его и охотно оставил бы при себе, стоило бы только Саймону самому захотеть этого.

Мэлвэллет-старший согласно кивнул:

— Да. Он может многого достичь, пожелай он этого.

— И если никакая женщина не войдет в его жизнь и не собьет его с избранного пути, — сказал Мэлвэллет-младший.

— А пока такой женщины нет? — спросил отец.

Сын засмеялся.

— Пресвятая Богородица! Видел бы ты его с женщинами, отец! Он не обращает на них внимания, похоже, даже не замечает их присутствия! Я говорил ему, что когда-нибудь он все равно не устоит перед ними, и Алан Монтлис то же самое ему говорит, но если честно, сэр, то я думаю, такому не бывать.

— Странно, — сказал Мэлвэллет-старший.

— А если даже такое и случится, то это будет скорее всего какая-нибудь бледнолицая девица — воплощенная кротость, готовая ковром стелиться у его ног.

— Странно, — повторил Мэлвэллет-старший.

Он стоял на холме под Алансоном и смотрел вдаль. Перед ним была Франция. Ветер трепал его светлые волосы и обвивал плащ вокруг его могучего тела. Ему уже было за тридцать. Прошло больше десяти лет, с тех пор как он стал лордом Бьювэллетом.

За спиной у него на мягкой густой траве лежал его сквайр, красивый юноша с черными кудрями и веселыми, озорными глазами. Теперь эти глаза были задумчивы и полны восхищении. Сквайр не мог отвести взгляда от своего господина.

Саймон стоял неподвижно, вполоборота к сквайру вот уже нисколько минут и молчал, угрюмо глядя на раскинувшуюся перед ним прекрасную землю. Сквайр не отрывал пристального взгляда от профиля с выпуклым лбом, ястребиным носом и крутым подбородком. Одна рука Саймона была сжата в кулак, широко расставленные сильные ноги прочно стояли на земле, словно попирая ее. Да, таков Саймон во всей красе и силе целеустремленного человека, думалось сквайру. Он улегся на бок, опершись головой о тонкую руку, и продолжал наблюдать за Саймоном.

Уже не впервые ступала нога Саймона на землю Франции. Дважды бывал он здесь: первый раз под предводительством браги короля Томаса, герцога Кларенса, а второй — под предводительством самого Генриха, когда они сражались под Азинкуром. Теперь он был прославлен благодаря своему военному искусству. Его имя стояло в одном ряду с именами Кларенса и Умфрэмилла. Его называли Пятым другом Генриха и Железным Лордом. Одни любили его, другие ненавидели, но никто не мог отрицать его достоинств и заслуг. Его личная храбрость и сила принесли ему славу. В ратном деле ему не было равных, кроме самого короля. Ни одному военачальнику не подчинялись столь беспрекословно и ни одного военачальника так не чтили его подчиненные. У него были власть и богатство, и сильное тело, способное стойко переносить лишения и тяготы военных походов, быстрый и холодный ум. Но при всех его достоинствах и заслугах окружающих отпугивала или неприятно поражала его ледяная холодность. Как будто какая-то неотъемлемая часть того, что присуще каждому человеку, отсутствовала в нем. Были такие, кто говорил, что в нем нет нежности, любви, способности сильно увлечься, но король Генрих, человек мудрый, слыша подобные замечания, возражал, указывая на зелено-красно-коричневое окружение Саймона из пажей-проказников:

— Это у Бьювэллета нет нежности? Чепуха! А дети вокруг него?

Критики умолкали. Любовь Саймона к детям была не только всем хорошо известна, но стала притчей во языцех.

— Чувства спят в нем, — сказал однажды Генрих брату Саймона Джеффри Мэлвэллету. — Но настанет день, когда он проснутся.

Джеффри с сомнением покачал головой:

— О чём вы говорите, сир?

Генрих взглянул на Саймона, а тот в эту минуту не мог и слышать.

— О чувствах, которые таятся в Саймоне, — ответил король.

— Их нет, сир. Раньше я думал так же, как и вы, но за пятнадцать лет я хорошо узнал его и ни разу не видел, чтобы он хоть на йоту утратил свою холодность. Вот только с детьми — дело другое.

— Да, с детьми. Но это значит, Джеффри, что в один прекрасный день в нем оживет то, что пока еще никому не заметно.

— Это страсть, скованная льдом, сир, — улыбнулся Джеффри. — Интересно, что это будет за женщина, перед которой Саймон не устоит? Сколько прекрасных женщин прошло мимо него! И вот ему уже за тридцать, а он чужд любви. Его время прошло.

Генрих, улыбаясь, прикоснулся к руке Мэлвэллета:

— Знаешь, Джеффри, ты иногда бываешь глуп! Алан умнее тебя.

— Алан куда как умен во всем, что касается сердечных дел, сир, — возразил Джеффри, глядя на сидящего поодаль молодого Монтлиса и смеясь одними глазами.

Алан опирался подбородком на руку, устремив вдаль мечтательный взгляд томных глаз.